Полномасштабная оккупация состоялась, Прибалтика была присоединена к СССР. А вместе с ней также и территории Западной Украины и Западной Белоруссии, до этого являвшиеся частью Польши.
На присоединённых территориях находилось немало мест заключения, где содержались уголовные преступники — в том числе профессиональные.
6 ноября 1940 года Президиум Верховного Совета СССР принимает Указ, которым предусматривается пересмотр приговоров и решений, вынесенных судами Латвии, Литвы и Эстонии до установления Советской власти в отношении тех заключённых, которые осуждены за бандитизм, убийства и систематические кражи.
Пересмотр этот не сулил прибалтийским уголовникам ничего хорошего, поскольку предполагал только ухудшение их положения.
Например, если осуждённый находился в местах заключения больший срок, чем предусматривался соответствующей статьёй Уголовного кодекса РСФСР, но его освобождение являлось «нежелательным» из-за «особой опасности» преступника, дело не пересматривали: пусть зэк сидит дальше… В других случаях, если даже срок наказания арестанта заканчивался, следовало опять-таки руководствоваться не законом, а «оперативным чутьём». Если в силу связи осуждённого с преступной средой его освобождение оказывалось нежелательным, необходимо было назначить дополнительную меру наказания согласно статье 35 УК РСФСР. Как нам уже известно из очерка «Сталинская перековка воровского братства», статья 35 предусматривала «удаление из пределов РСФСР или из пределов отдельной местности с обязательным поселением или запрещением проживать в других местностях или без этих ограничений, в соединении с исправительно-трудовыми работами или без исправительно-трудовых работ» и применялась к осуждённым, «оставление которых в данной местности признаётся судом общественно опасным». Мера эта назначалась на срок от трёх до десяти лет.
Причиной массового этапирования местного уголовного элемента в Сибирь было, впрочем, нежелание советских властей нормализовать криминальную обстановку в Прибалтике (она и без того была лучше, чем в Союзе). Просто здешние тюрьмы понадобились оккупационным властям для борьбы со своими политическими противниками из числа местного населения. Как мило формулирует это начальник кафедры Академии МВД РФ С. Кузьмин, «местные тюрьмы на этих территориях потребовались для обуздания антисоветски настроенных сил националистического подполья» («Организованные группировки в местах лишения свободы»).
Значительная часть новичков попала непосредственно в лагеря; даже многие из тех, кто получил «удаление из пределов», вскоре, говоря по-блатному, «подзасеклись», попались на совершении уголовных преступлений. Ведь как-никак они были профессиональными преступниками, они привыкли жить воровством…
Оказавшись в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа, воры-профессионалы из Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии пытались адаптироваться в новых для них условиях. В то время арестанты и стали впервые называть их «поляками», поскольку запад Украины и Белоруссии действительно были аннексированы Советским Союзом у Польши, а в массовом сознании и присоединение Прибалтики тоже связывалось с разделом Польского государства: оно произошло в то же время и в том же регионе — на Западе.
С первых же дней пребывания «польских воров» в советских исправительно-трудовых лагерях у них возникли серьёзные проблемы с местными «блатными». Не зная всех тонкостей воровского «кодекса чести», которого придерживались воровские «авторитеты» СССР, «поляки» грубо нарушали основные нормы этого «кодекса», в отдельных случаях даже пытаясь подчинить своему влиянию заключённых, лидеров преступных групп. Этим они, разумеется, настраивали против себя «союзных» воров.
Что же это за «идейные расхождения»? Каковы были «нормы морали» «польских воров»?
Их неплохо сформулировал Михаил Дёмин:
По российским законам преступник не имеет права где-либо служить или работать. Он не должен входить в контакт с властями — это строжайше запрещено! Зарабатывать себе на хлеб он может только с помощью своей специальности, с помощью воровского ремесла…
На Западе, в Европе, всё обстояло иначе.
Даже в таких истинно воровских странах, как Польша и Италия, никогда не существовало подобных запретов. Человек там мог вполне совмещать несовместимое; мог быть одновременно чиновником и взломщиком касс, исправно служить в магазине или в кафе и параллельно с этим шерстить ночные квартиры.
И тот же принцип существовал у них в заключении. Попав за решётку, блатной устраивался там, как умел. И если появлялась возможность заделаться «придурком», присосаться к начальству, — он присасывался, не задумываясь. Он мог безбоязненно входить в контакт с администрацией — упрекнуть его было некому.
… Несхожесть обнаружилась довольно быстро. Поведение иностранцев в тюремных камерах и лагерях России было двусмысленным и недопустимым. Оно противоречило общепринятым нормам и вызывало резкий протест со стороны отечественного ворья. («Блатной»)
Протест этот поначалу выражался в довольно резких формах. В некоторых лагерях «поляков» стали резать; в других — презрительно смешивать с «мужицкой» и «фраерской» массой и «прессовать» их, «дербанить». Что, в свою очередь, ожесточало «поляков», которые всё-таки были прекрасными уголовными профессионалами и желали, чтобы их советские «коллеги» с этим считались.
Положение стало меняться с началом воровской резни. Во-первых, на лагерной арене появились «суки» — бывшие «воры», СОЗНАТЕЛЬНО нарушившие воровской «кодекс», взяв оружие из рук власти (а чуть позже и те, кто под страхом смерти, «трюмиловки» полностью отошёл от «воровской идеи»). Вина «поляков», никогда не следовавших российским уголовным традициям, оказалась несравнимой с «сучьей» виной. Кроме того, в непростой обстановке кровавой «мясни» иметь лишнего врага в лице «поляков» было совершенно ни к чему. Тем более что сами «польские воры» всего лишь желали жить по своим собственным меркам и не вмешиваться в «русский конфликт». Так что «союзные воры» просто перестали их замечать.
Была и другая причина. В первые послевоенные годы границы между СССР и европейскими государствами оказались на время размыты (прежде всего это касалось Польши, Румынии, Болгарии, Австрии и некоторых других стран). Это позволяло уголовникам как с той, так и с другой стороны (в основном, конечно, с советской) свободно «гастролировать» на чужих территориях. Однако, как мы уже отмечали выше, традиции и «законы» преступников различных национальностей существенно отличались друг от друга, что порождало немало конфликтов.
Поэтому во второй половине 40-х годов «советский» уголовный мир выступил с предложением провести международную воровскую конференцию, которая и состоялась в 1946 году на Западной Украине, во Львове. Она проходила в трущобном районе города — Зелёной Горке, в Постдамше. Главной целью было выработать общий, «международный» воровской «закон», которому бы следовали и западные, и восточные воры.
Правда, ничего путного из этой затеи так и не вышло. Было принято компромиссное решение: у себя дома каждый волен делать, что хочет, но в «чужих» местах лишения свободы обязан подчиняться существующим там уголовным «законам», «понятиям» и «традициям».
И всё же, попадая в советские лагеря, иностранные уголовники продолжали гнуть свою линию, не брезгуя работать на «тёплых местечках». Поскольку большую часть таких уголовников составляли поляки, украинцы, белорусы и прибалты, долгое время находившиеся в составе Польши, таких арестантов «честные воры» пренебрежительно называли «польскими ворами», или просто «поляками».
Конечно, «суки», «бляди», «гады» — то есть нарушившие воровской закон российские воры — вроде бы придерживались сходного с «поляками» взгляда на сотрудничество с начальством. Однако схожесть эта была мнимой. На самом деле существовало серьёзное, принципиальное различие. «Польские воры» не боролись за власть в гулаговском арестантском сообществе. Они жили сами по себе, ставя перед собой одну задачу: выжить в лагерном мире и спокойно уйти на волю. «Суки» же вели войну с ворами на уничтожение. Потому и отношения с начальством у «польских воров» и «сук» отличались существенно. «Поляки» просто приспосабливались. Старались угодить «начальничкам», удержаться в среде «придурков» — и не больше. «Сук» же начальство поддерживало активно, стравливая их с «ворами».
Поэтому и «блатной мир» относился к этим «мастям» по-разному: сук ненавидели и резали, «поляков» просто презирали.
Здесь следует подчеркнуть ещё один нюанс. «Польские воры» сами не любили «сук» и даже иногда выступали в резне на стороне «честных воров». Очень верно об этом сказано в той же «Чёрной свече» Высоцкого и Мончинского:
— Народ у нас сам знаешь какой: чей верх, за того и народ. Даже польские воры сук резали…
— Четыре года сижу, эту масть впервые слышу.
— Мастей, что у тебя костей!.. Не знаю уж, по какому случаю их ворами окрестили, хотя воруют они хорошо. Только вор — это ведь не просто ремесло, но и воля. Ему никто не указ. Они же в лагерях на любых работах пашут, начальство поддерживают, брата родного продать не постесняются. Без уважения к себе, одним словом, живут. Лишь бы на свободу вырваться.
Таким образом, «блатное» сообщество не ставило знака равенства между «суками» и «поляками».
Однако ради справедливости следует заметить, что уже в то время могло случиться смешение «поляков» и российских «воров», нарушивших «закон». Дело в том, что, как мы писали выше, в послевоенное время границы между СССР и рядом европейских стран оказались размытыми. И это дало возможность многим советским уголовникам «гастролировать» за рубежом, где они тоже попадали в места лишения свободы. Тамошние более мягкие условия содержания и совершенно другие отношения между арестантами и сотрудниками тюрем для многих оказались откровением. «Гастролёры» под влиянием увиденного нередко изменяли свои взгляды и, вернувшись домой, пытались реформировать «воровские законы», фактически становясь на сторону «сук». Таких «отщепенцев» «честняки» тоже называли «поляками», Но это уже были совершенно не те «поляки»… Это были полноценные «суки».
«Беспредел», «махновцы», «казаки», «дери-бери»
Среди тех, кто не желал примыкать ни к «сукам», ни к «честным ворам», были не только «поляки». «Резня» породила одну из самых нелюбимых в арестантском мире «мастей» — так называемый «беспредел», или «махновцев».
Откуда они взялись и что из себя представляли? На последний вопрос ответить значительно легче, чем на первый. Однако попытаемся всё-таки разобраться в «родословной» «беспредельщиков».
Варлам Шаламов считал, что «беспределы» (или «беспредельщики», или «беспредельщина» — вариаций, как видите, много) — это уголовники, отколовшиеся от «сучьего» движения. Он пишет:
На втором году этой «братоубийственной» войны обозначилось некое новое важное обстоятельство.
Как? Разве обряд целования ножа меняет блатную душу? Или пресловутая «жульническая кровь» изменила свой химический состав в жилах уркагана оттого, что губы его прикоснулись к железному лезвию?
Вовсе не все целовавшие нож одобряли новые «сучьи» скрижали. Многие, очень многие в душе оставались приверженцами старых законов — ведь они сами осуждали «сук». Часть этих слабых духом блатарей попробовала при удобном случае вернуться в «закон». Но… воры «законные» грозили новообращённым «сукам» смертью а не хотели отличать их от кадровых «сук».
… Объявлен был третий воровской закон. На этот раз для разработки «идейной» платформы у блатных третьего закона не хватило теоретических сил. Они не руководились ничем, кроме злобы, и не выдвигали никаких лозунгов, кроме лозунга мести и кровавой вражды к «сукам» и к ворам — в равной мере. Они приступили к физическому уничтожению тех и других. В эту группу поначалу вошло так неожиданно много уркаганов, что начальству пришлось и для них выделить отдельный прииск. («Сучья война»)
Эту же точку зрения разделяют и некоторые другие исследователи. Однако несколько старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать в местах лишения свободы, уточнили, что ряды «беспределов» пополнялись не в последнюю очередь также уголовниками из так называемых «полуцветных», «полуцвета», то есть тех, кто крутился вокруг «воров в законе», но не был удостоен «коронования» в «честные воры». Эти люди по своим личностным качествам не способны были выбиться в лидеры и всё время подвизались на вторых ролях — их называли ещё «воровской пристяжью».
Многие из этих арестантов считали, что воровской мир несправедливо обходится с ними, не допуская к власти и не воздавая по заслугам. «Пристяжь» была убеждена, что так получается из-за нежелания «верхних» допустить лишние рты к воровской «кормушке».
С другой стороны, эти уголовники с ненавистью и презрением относились и к «сукам», предавшим старые «традиции» и снюхавшимся с «ментами». Воспользовавшись «резнёй», часть «полуцветных» начала борьбу за власть в воровском мире и своё место под солнцем.
Была даже подведена «идейная» платформа: мол, немало в верхах старого воровского мира оказалось «гнилых», слабых духом людей. Всё потому, что воровские «кадры» подбирались часто не по «деловым» и «моральным» качествам, а по блату, по принципу личной преданности. И многие из действительно достойных «босяков», «бродяг» оказались «за бортом», зачастую унижались и использовались в качестве «шестёрок», «пехоты». А когда пришла пора испытаний, проявилась вся гниль этих «цветных», которые не в состоянии даже постоять за «воровскую идею».
Определённая доля истины в этих словах, конечно, была. Немало «честняков» дрогнуло перед «сучьими» «пиковинами» и «трюмиловками». Однако многие предпочитали умереть, но не предавать «закон».
Итак, к «масти» «беспредельщиков» примыкали, с одной стороны, «ссучившиеся» под страхом смерти воры, решившие восстановить свою «честь», с другой — «полуцветные», которые стремились создать новый, «истинный» «закон» — «закон» сильных духом уголовников, не признающих никого и ничего, кроме своих прихотей и желаний.
Собственно, «беспределом» называли преимущественно первых, действительно не знавших предела в выплесках своей агрессии, направленной на всех арестантов — в том числе и на «фраеров», и на «политиков», и на «мужиков». Эти люди ненавидели всех, в том числе и лагерное начальство. Они образовали, так сказать, «потерянное воровское поколение». Их унизили, и теперь они пытались всячески самоутвердиться, унижая всех остальных.
Что касается взбунтовавшейся «пристяжи», то они именовали себя «махновцами». Эти уголовники, по «понятиям», не роняли «чести», не отказывались от «идеи» в обмен за жизнь. Они сознательно ставили себя выше и «сук», и «воров». Потому и звались «махновщиной», вспоминая известный принцип бесшабашного батьки Нестора Махно — «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют».
К «махновцам» порою примыкали и арестанты, которые не имели корней в профессиональном преступном мире. Обычно это были крепкие парни из раскулаченных крестьян, потерявшие почву под ногами, ненавидевшие и Советскую власть, и вообще всё вокруг. У них отобрали и уклад, и веру, и надежду на будущее… Они организовывали свои группы под самыми разными лихими названиями — например, «дери-бери» и проч.
Особенно много было среди таких арестантов южан, выходцев из казачьих семей — с Донщины, Ставрополья, Кубани. Казачество с самого начала революции постоянно считалось «русской Вандеей», поскольку казак испокон веку подчёркивал свою независимость и вольность, в отличие от крестьян Центральной России, которые на юге презрительно именовались «кацапами», были более терпеливы и покорны.
Не случайно многие казаки во время второй мировой войны воевали против Красной Армии на стороне германских войск. Интересно, что под фашистские знамена встали в подавляющем большинстве именно те казаки, которые хлебнули «прелестей» советского строя. Казачество, так сказать, «первой волны», эмигрировавшее за кордон ещё в гражданскую войну, отказалось наотрез от сотрудничества с врагами России.
Казаки и фашисты: «Любо, братцы, любо!»В биографических записках Льва Копелева один из тех, кто воевал в рядах «германских казаков», рассказывает об этом так:
Большинство у нас были пленные; стариков было мало — Краснов, Шкуро — раз-два и обчёлся; — старые эмигранты не хотели немцам служить. У них этот старый патриотизм был всё-таки ещё силён. В наши части, да и к Власову шли сплошь «подсоветские», так нас называли. Мы-то хорошо знали, что нас дома ждёт. Ежовщину никто не забыл… Нас ещё с гражданской войны считали за контру. И в коллективизацию, и в 37 году сколько шкур драли. («Хранить вечно»)
Здесь необходим короткий экскурс в историю. Осенью 1942 года на территории Северного Кавказа, на исконных казачьих землях, полностью оккупированных фашистами, была предпринята попытка возродить казачью республику. Были объявлены Второй Казачий Сполох и вторая война большевистскому режиму (первая продолжалась с 1917 по 1920 годы). Когда немецкие части под ударами Красной Армии стали отступать, с ними отступили и казачьи войска вместе со своими семьями.
Казачьи части в составе немецкой армии были сформированы в полунезависимые отряды и заслужили репутацию отличных бойцов.