А если?
От болезни еще ни одного коня не застраховали. Вообще пока страховых компаний не было. Пара эпидемий — и останешься ты без войска. Легкой конницей были башкиры, казахи, и без них куда как тяжелее станет отбиваться от татарских налетов.
Да, не привыкла татарва воевать. Вот налеты, прийти, пограбить, пожечь — это их, это влегкую. А вот когда война приходит к ним…
Главное богатство кочевого народа — это его стада. И как их спрятать в степи? Да никак. А по следам стада легко найти и стойбище. А зачистка…
Жестоко?
Гуманисты тоже еще не родились, а те, кто родился, тщательно маскировались, ибо жестокий век не признавал никаких доводов в пользу человеколюбия.
И даже попытки татар поджечь степь не давали результата. Хорошо поджигать, когда врагу спасаться некуда. А ежели рядом корабли? И есть где переждать опасность?
Алексей, впрочем, не расслаблялся. И Кафа показала, что он прав.
Сначала город приготовился к сопротивлению. Сначала…
Войско, как и положено, подошло к стенам города. Алексей Алексеевич пожелал говорить с командиром гарнизона — и на стену явился Юсуф-паша. Кстати — дальний родич прославленных Кепрюлю, мужчина умный и серьезный. Абы кто в таком городе наместником султана не станет, просто не сможет все это держать в узде. И вежливо поинтересовался: чего желает русский царевич?
Царевич желал город. Турки могли погрузиться на галеры и проваливать к себе, татарам предлагалось остаться. Да, и рабов тоже оставить. С собой можете взять то, что унесете на себе. Да, городская казна тоже остается. Расходы на войну надо как-то окупать.
Юсуф-паша в самых обходительных выражениях уточнил, отдает ли русский царевич себе отчет в происходящем. У него десятитысячный гарнизон, у него почти сотня кораблей, в городе есть и провизия, и колодцы. К тому же должен подойти флот Пири-паши…
Ах, уже не должен?
Жаль, очень жаль. Но ведь он не один, этот флот! Османы такого не простят! Нет, ни за что не простят!
Алексей Алексеевич так же вежливо разъяснил, что Османы ему не указ. Ибо они — далеко. И у них свои войны. С Венецией, Персией, Австрией, опять же на море турок теснят, на чем свет стоит — одним словом, товарищи раньше надорвутся, чем сюда примчатся. Тем более так скоро, как того требует ситуация.
Юсуф-паша вежливо напомнил, что стены Кафы крепки и могущественны. Более десяти метров в высоту… и царевич рискует долго просидеть под теми стенами.
Царевич пожал плечами. У него хватит отрядов, чтобы блокировать выход из Кафы — и сделать ее ловушкой. Сам он пойдет дальше, а вот вы останетесь здесь.
Без подкрепления, без помощи, без продовольствия… ах да, и без кораблей! Потому что последние просто сожгут.
Да и насчет стен — еще вопрос, так ли они неприступны. Наука — великая штука. Или шутка… одним словом — в Керчи и Азове тоже думали, что их стены прочны, но пали ведь…
Юсуф-паша опечалился. И сделал то, что и должен был сделать умный человек.
Попросил время на размышление.
* * *Поль Мелье сидел на палубе корабля, посасывал трубочку, в которой не было табака, и размышлял о жизни. Вот ведь она как оборачивается-то!
Вырос на кораблях, прошел путь от юнги до боцмана, бывал ранен, попадал в плен — и в последний раз думал уже, что жизнь кончена.
Ан нет.
Павел Мельин, изволите ли видеть…
Закурить, что ли? Или просто табачку пожевать?
Мода на курение пошла не так давно, но моряки к ней пристрастились быстро. В том числе и Поль. В плену у турок такой возможности, конечно, не было. А вот на Руси…
А на Руси не любили табак, считая его диавольским зельем. Ну, Поль и не стал его употреблять. А иногда хотелось, очень хотелось. Но…
Русский дворянин.
Обычный мальчишка из Марселя.
Русский адмирал.
Обычный боцман на французском корабле.
Франция, милая любимая родина… вернуться туда? Когда-то доведется? А вернуться обязательно надо, хотя бы чтоб семью забрать…
Да, именно так! Забрать семью и попробовать поехать на Русь. Царевич уже обещал, что адмиральского места Поля не лишат, но желательно в таком случае было бы, чтобы он принял русское подданство. Хорошо бы еще и веру, но тут уж — по желанию.
Вот на этом месте Поль в свое время споткнулся. Он-то был добрым католиком и не имел никакого намерения менять веру отцов, но тут уже широту души проявил государь.
Поль, Бог един. А то, что придумали люди, пусть для них и остается. Мой зять — католик, а моя сестра никогда не забудет веру предков, но они счастливы. Разве этого мало? Проявляйте уважение к обычаям страны, где вы будете жить, — и этого будет довольно.
Так, может, стоит съездить на родину, перевезти сюда родителей, жену, детей… им здесь наверняка будет хорошо…
— Адмирал, слышите?
Не просто так Поль предавался размышлениям, ой не просто. Обговорив все с царевичем и с Иваном Морозовым, они были более чем уверены, что часть турецких кораблей постарается под покровом ночи выскользнуть из гавани. И — ждали.
Так оно и вышло.
Шесть галер и несколько фелюг попытались сквозануть в темноту…
А зря.
Казачьим чайкам они были на один зуб, но требовались не просто казаки с их абордажем, о нет! Требовалось напугать!
А потому…
Казаки просто обнаружили беглецов и подали сигнал, а уж Поль распоряжался дальше. И именно он скомандовал — огонь! И следил, как по правому борту расползаются два громадных костра. Стреляли-то сначала «греческим огнем», а потом зажигательными снарядами. Так что…
Две галеры горели свечками, кто успел — прыгали за борт, оттуда доносились истошные крики рабов…
Еще четыре окружили и брали на абордаж. Эти выжили, те умерли… почему?
Как говорят сами турки — кисмет.
Из мелких суденышек не ушло ни одно. Да и те четыре галеры не сильно сопротивлялись. Зрелище ужасной гибели идущих впереди парализовало турок и — как надеялся Поль — тех, кто смотрел с высоких стен Кафы.
И — да, на следующий день переговоры прошли гораздо более продуктивно для русских. Юсуф-паша представил себе, что могут наделать в его гавани «греческий огонь» и новые пушки русских, которые достреливали туда, куда не доставали турецкие, ужаснулся — и согласился на капитуляцию.
Через десять дней Кафа перешла в руки русских.
* * *Софья смотрела в стену остановившимися глазами.
Вот так вот, дорогуша. Этого хотела? Получи и распишись! Ты в своей жизни много чего делала, а списки на казнь утверждать как-то не доводилось. А надо…
Придется…
Хованский, наконец, разговорился, начали каяться и Долгоруковы, но истинное удовольствие Софья получила, читая признания старца «Полоцкого».
Все верно, куда не пускают, туда и лезут. Вот протестанты как-то на Москве были — в Немецкой слободе, а вот католиков… они тоже были! Но иезуитов не было! А хотелось.
Идея была неплоха — воспитать царское потомство в культуре Запада. Воплощение подкачало — и тогда, как это уже не раз бывало, они решили пойти через кровь.
Да, не раз.
Не первый раз случались странные и необъяснимые смерти государей, их жен, их матерей, вспыхивали необъяснимые бунты, предавали и били в спину самые, казалось бы, верные…
Сейчас она встала на пути этой силы. Именно она.
Софья прислушалась к себе. Да нет, гордости не ощущалось, ощущалось желание… танцевать!
Да, именно так! Встать с кресла, пройтись по кабинету в вальсе… видит Бог, если она будет жива — она обязательно научит всех танцевать вальс! Великий, бессмертный вальс — и его король да будет бессмертен вовеки!
Ничего удивительного в ее реакции не было — организм, получивший сильный стресс, защищался всеми средствами. Переключал разум… но ненадолго, совсем ненадолго. Софья в любой из своих жизней была воительницей — и большей радости, чем схватка с достойным противником, для нее просто не существовало. Да, в этой битве победительницей она не выйдет, но иногда ничья — более чем достойный результат. Только представить себе — орден иезуитов, который, говорят, и в XXI веке отлично себя чувствует, и одна-единственная соплюшка против них. А ведь они сейчас в силе, сожрут и облизнутся…
Софья чуть поежилась.
Пусть попробуют!
Не будем слишком самонадеянны, но на ее стороне играет расстояние — и обычаи. И то и другое не даст иезуитам спокойно шляться ни по Москве, ни по Руси. Тем более, Симеон, оказавшийся недостаточно крепким, чтобы выдержать пытку, и достаточно сильным, чтобы не сдохнуть — берег себя, нечисть иезуитская, небось следил за здоровьем! — закладывал всех, кого мог вспомнить.
Два десятка иноземцев, которые весьма уютно чувствовали себя в Немецкой слободе.
Софья подержала лист кончиками пальцев, быстро поставила росчерк и печать.
Софья подержала лист кончиками пальцев, быстро поставила росчерк и печать.
Арестовать их поручим Патрику Гордону — это его территория.
Бояр будет арестовывать… м-да… а хоть бы и Ежи Володыевский! Он сейчас здесь, он знатный шляхтич, так что урона чести тут нет никакого. А вот остальное…
У него нет преклонения перед боярами, он не привык с детства шапку гнуть. Скажут — тащить и не пущать, так он и сделает. А кто сопротивляться будет, так и в зубы можно…
Бояр?
Так не царя ведь! За такие выходки Алексей Михайлович об них бы посох обломал! А она девушка хрупкая, нервная, она посохом не может. Придется уж по-простому…
Второй росчерк занял свое место.
Далее…
Стрелецкие полки надо расформировывать — и переделывать в другие. Разослать по дорогам аналог «летучих отрядов» — чистить страну от татей и шишей. Расплодились, понимаешь! Стрельцам объяснить. Что они себе так прощение зарабатывают, самих татей — на строительство, там и так татары, лишняя сотня сволочей погоды не сделает.
А еще…
Вот последний список был самым неприятным. Но — необходимым. Примерно двести человек, которые в той или иной мере знали, что и как будет, которые мутили народ и подбивали стрельцов…
Двести. Человек.
А ведь они не на елке выросли. У них есть семьи, жены, дети, которые останутся без кормильца… И брать таких детей в царевичеву школу — губительно. Самой волка растить, который тебе в глотку вцепится?
Но и…
Как же быть, как быть? Помиловать? Народ не поймет. Да и потом, они ведь опять начнут бунтовать, думая, что мягкость — признак слабости. Только доделывать придется Алексею, а она это брату не оставит. Пусть у него будет поменьше таких кровавых приказов.
Казнить, нельзя помиловать. Запятая была проставлена.
Но все-таки девушка взяла перо и принялась чертить дальше.
Значит, так. Казнить. Имущество на Москве отобрать в казну. Это однозначно. Жен и детей… куда?
Что-то мелькало в голове у Софьи, кажется, Петр Первый когда-то вешал стрельцов чуть ли не тысячами? Но что случалось с их родными потом?
Она не помнила…
Итак. Женам предоставлялся выбор. Либо их принимает обратно их семья — еще одна проверка на вшивость. Ведь ежели стрельчиха в замужестве, позабыв про родню, вела себя не по-божески, кто ее обратно примет? Причем родные стрельчих должны были прийти к царевне и подать челобитную. Поставим для такого случая ящик или кого из учеников посадим, пусть учатся…
Это первый вариант.
Второй же…
Монастырь.
Безоговорочный.
А дети?
Опять-таки ничего лучше Софья не могла придумать. Значит, будем расформировывать семьи. Младших детей — к царевне Ирине, в ясли. Старших же…
Мальчикам дать возможность искупить свою вину на службе короне. Девочкам дать приданое и выдать замуж. А до тех пор распределить их по одному человеку, по разным семьям. По разным городам, по деревням… Да, ненавидеть будут. Но и выбора у нее нет.
Самый простой вариант — на Соловки или на все четыре стороны, но это — убийство. А тут…
Софья выдохнула — и решительно завершила лист своей росписью. Поставила печать.
На Алешку она такое не взвалит. Она-то — огонь и воды прошедшая баба, которая в XXI веке перестройку видала, путчи, демократов и прочую шушеру — и то ей тошно и гнусно. А мальчишка?
Пусть хоть как потом назовут, переживу.
* * *Второе войско под командованием Яна Собесского двигалось навстречу царевичу Алексею. Они шли по берегу Азовского моря мимо Миуса и Молочной, к Арабатской косе, затем по косе до устья Салгира, и в глубь Крыма.
Мужчине было тяжело воевать с татарами, но ведь ему многого и не требовалось. Вода была, а ему надо было всего лишь разорять их поселения — и с этим он справлялся, бесчинствуя между Кадскими и Молочными водами.
Что было богатством кочевников?
Скот. А потому войско Яна не испытывало нужды в пище. Вода также была, с налетами татар справлялись силами польских гусар. Легкая конница, вооруженная копьями, саблями, кончарами, успешно гоняла таких же легковооруженных татар, не подпуская их на достаточное для выстрела из лука расстояние, патрулировала окрестности вокруг войска — и отлично справлялась со своими обязанностями. Благо пока для коней вдоволь было и еды и воды.
Самой большой неприятностью для Яна становились кишечные инфекции, от коих страдали люди. Но потом, мешая воду с вином, постепенно преодолели и это.
Третье войско под командованием Ивана Сирко шло от Перекопа вдоль берега. Оставив в крепости для ее защиты изрядную долю своего войска, они, тем не менее, не испытывали нужды в людях, полагая, что воюют не числом, а умением. Пусть не родился еще тот полководец, который это произнес, — эта истина была ведома всем, просто мало кто мог применить ее на деле.
Стычки, налеты, подожженные татарские селения, освобожденные рабы, которых отправляли в крепости…
Агония была очевидна всем, и в том числе — Селим-Гирею.
Татары вообще вояками не были, чего уж там! Шакалили при турецком войске, стараясь урвать кусок добычи и не подставить шкуру под пинок, но быстро теряли боевой дух и стремились удрать в сторону, пограбить, поозоровать на чужой земле. А уж тут…
Бесплодное сидение под Азовом могло продолжаться сколь угодно долго, тем паче что русичи не давали заскучать гостям, то совершая вылазки, то травя колодцы. И это начало давать свои результаты.
Мало того, по реке совершали рейды корабли, наплевательски обстреливая татар, которые выли со злости, но поделать не могли ничего. Разве что обстрелять в ответ?
Но у русских пушек было преимущество в дальнобойности. Хоть небольшое, но его хватало, чтобы оставаться безнаказанными.
Селим-Гирей пожелал вступить в переговоры с Ромодановским.
На этот счет Григорию были оставлены не только инструкции, но и Воин Афанасьевич.
Это случилось очень просто. На шестьдесят второй день осады, в полдень, к Азову подъехал татарин с белым флагом и сообщил, что хан, великий и солнцеподобный, могучий и грозный и т. д. и т. п., желает поговорить с презренными врагами, проявляя к ним невиданную до той поры милость.
Враги в свою презренность не поверили, но поговорить согласились. Видимо, поняв, что три дня были явным преуменьшением — тут на годы бы считать, крымский хан решил попробовать еще раз предложить сдачу.
И ровно через два часа Селим-Гирей подъехал к мосту, на который ради такого случая со стены спустили Григория Ромодановского, Воина Афанасьевича и еще пятерых воинов — случись что, они дадут полководцам время уйти.
Но хан не собирался мошенничать, да и со стены за ним наблюдали.
Первым, как и полагалось вежливому человеку, заговорил Ромодановский:
— Мое приветствие и почтение блистательному хану, чья слава дошла до всех концов Руси!
По-турецки он говорил не слишком бегло, но достаточно чисто — нахватаешься тут. Селим-Гирей кивнул толмачу и медленно заговорил.
— Великий хан, — титулы Ромодановский привычно пропустил, — приветствует достойных противников. К сожалению, сердце его омрачила печаль, потому что ваши братья разбойничают на его земле…
На это мог ответить любой русич — и Ромодановский не стал исключением:
— Сотни лет подданные хана угоняют наших людей, словно скот, грабят, режут, насилуют… мы пришли за своими людьми — и не уйдем без них.
— Если вы будете продолжать бесчинствовать на чужой земле, султан уничтожит вас.
Ромодановский усмехнулся, привычно огладил бороду:
— Коли султан пожелает уничтожить нас… так мы уничтожим султана.
Селим-Гирей гнева не сдержал, рука сама к сабле потянулась, но потом опамятовался. Бесчестье — на переговорах руку поднимать.
Небрежным жестом отослал подальше и толмача, и охрану. Видя такое дело, и Ромодановский кивнул своим людям. При нем остался один Ордин-Нащокин.
— Что хочет русский царь, чтобы уйти с моей земли?
По-русски Селим-Гирей говорил достаточно понятно. Картавил, конечно, глотал окончания слов, но Ромодановский его понимал. И даже смотрел с сочувствием. А как тут правду скажешь? Но и лгать не стоило, все равно это уже ничего не поменяет:
— Мы пришли навсегда. И не уйдем.
Селим-Гирей потемнел лицом. Сбывались худшие опасения. Не набег, нет. Завоевание. И… он был умен, этот крымский хан, которого современники уже не назовут «Мудрым».
— Вы умрете.
— За нами придут другие.
Селим-Гирей смотрел на него и понимал, что иначе — никак. Эти люди готовы стоять до последнего — и готовы здесь умереть. Он может уничтожить их, но вслед придут другие.
А его земля стонет под копытами коней захватчиков. И есть только один выход — захватить мятежную крепость, сровнять ее с землей — и идти, догонять русичей уже в Крыму. Тогда есть возможность победить.