– Ангара?
– Да. Сын Ылто Валло нашел его и сразу огородил…
– А откуда у Ылто Валло взялся сын?
– От женщины. Была у Ылто Валло невеста, дочь нойды Печименни. А когда нхо, вселившийся в Ылто Валло, убил всех мужчин хельви, тогда от женщин он потребовал служить себе, как богу Перкелю. Он брал их и насаживал на свой толстый уд, и от этого многие умирали, а кто не умирал сразу, умирал позже, рожая чудовищ. И только невеста его, дочь нойды и сама нойда, сумела подготовить себя так, что приняла семя Ылто Валло и не умерла ни сразу, ни вынашивая плод, ни рожая близнецов, мальчика и девочку. Так у него появилась семья, и он успокоился на время. Женщины хельви воспользовались этим и как-то ночью сумели бежать из Темного мира сюда, в Похьйоллу, прихватив и дочь Ылто Валло, Маару.
– А жену?
– Жена осталась. Он убил ее. Пытал, хотел узнать дорогу в Похьйоллу…
– Высокие отношения…
– Так вот, девочка моя. Хотим мы того, не хотим ли, но над Темным миром нависла смертельная опасность. Если нхо освободится из щита – а это произойдет почти наверняка, – то… Некоторые из нас умеют видеть будущее. Так вот – там ничего нет. Нет даже Солнца. Просто тьма, и все.
– Темный мир станет поистине темным…
– Да.
– Забавно то, что Волков говорил мне почти то же самое. Что когда мы вскрыли крипту, то запустили какой-то процесс, который погубит мир…
– Ну, получается, что так и есть, – усмехнулась Ирина Тойвовна. – Одно из свойств нхо – лгать, не говоря ни одного неверного слова. Теперь ты знаешь все это чуть более подробно…
– И что же делать?
– Надо забрать щит.
– Легко сказать.
– Смотри сама: есть три компонента – стояние Лун, камень и щит. Стояние мы отменить не можем, камень очень тяжел… остается щит.
– Над которым Волков трясется, как Кощей над златом.
– Именно так. Но ты пока что не знаешь своих собственных возможностей.
– То есть?
– Ты потомственная нойда. Войгини – твоя и Уме – подруги или еще ближе. Ты можешь сразу стать нойдой-нойтлохоном, а это самый страшный барьер, потом все пойдет проще.
– Что значит – страшный?
– Тебе нужно будет утонуть.
27
– Это безумие, – сказал я. – Волков обучался своему ремеслу сколько – две тысячи лет? А ты хочешь на ускоренных курсах превзойти его…
– У меня будут умения и опыт Уме, – сказала Маринка не очень уверенно. – А Уме победила его отца, который был куда страшнее.
– Мы этого не знаем, – сказал я. – Как измерить, кто страшнее, сильнее? Как сравнить?
– А что ты предлагаешь?
– Нам надо… хотя бы двоим…
– Я спрашивала. Они не могут инициировать мужчин. Другая… магия, что ли. Давай это так называть, для простоты.
– Кто тебе сказал?
– Рагнара.
– Ты с ней говорила?
– Конечно. Она тут вроде одной из верховных шаманок. А что?
– Просто спросил. А с вождем тебя уже познакомили?
– Пока нет. Она в горах, общается с духами… А наша Ирина Тойвовна, оказывается, что-то вроде директора местного ЦРУ.
– Это я уже понял. Ты про Шарпа не спрашивала?
– Спрашивала. Он на рыбалке.
– Что?
– На рыбалке. В смысле ловит рыбу. На удочку. С лодки. А что тебя удивляет?
– Да фиг его знает.
– По-моему, уже давно пора перестать удивляться.
– Ну да. Удивление вызывают какие-то нормальные вещи. Кстати, ты есть хочешь?
– Совсем не хочу.
– Вот и я тоже. И Рагнара сказала, что не захотим и что нужно себя заставлять.
– Я попробовала. Тошнит.
– Аналогично, коллега. Но вот они же как-то приспособились?
– Видимо, разность хода времени или что-то в этом духе… организм реагирует неадекватно. Я где-то читала, что у космонавтов так и что некоторые едят через силу весь полет, сколько они там…
– Наверное… Слушай, а может быть, все-таки есть другой путь? Может, они нам чего-то не рассказывают? Не доверяют?
– Может. Но тут получается как? Чтобы это узнать, я должна пройти инициацию. Думаю, если бы они хотели меня убить, то не пудрили бы мозги. А?
– Не сомневаюсь. Но все равно…
– Я знаешь сколько в себе копалась? И поняла, что это все отговорки. Да, боюсь. Ну и что? С тарзанкой прыгать… ни для чего, просто так – это пожалуйста. А для дела…
– Тут другое, Марин. Ты же понимаешь, что хода назад не будет?
– А его и так и так не будет. Мы тут можем, да, бесконечно трындеть, потому что эти заморочки со временем… но все равно ведь решать придется, а решать лучше сразу, не изводить себя. Правда же?
Я подумал. Я знал случаи, когда первое, импульсивное решение было самым правильным. И знал наоборот – когда оно вело к катастрофе. Когда Маркушкин побежал спасать пацана и нашел свою мину… и не только это.
А, ч-черт…
– По-моему, в общем сказать нельзя. Только в каждом конкретном. И то – после, когда все становится ясным.
– Ну… да. Наверное. И все равно. Давай представим, что и Волков нам врал, и эти врут. Но заметь, и там и там все кончается жуткой катастрофой…
– Марин, – сказал я. – Пойми. Умозрительно эта задача неразрешима. Сколько бы мы ни пытались снимать слои… Помнишь парадокс узника?
– Это который?
– Когда узника приговорили к смерти и судья сказал: ты будешь казнен в течение недели, но не будешь знать, в какой день. И узник возликовал: его не смогут казнить! Его точно не смогут казнить в последний день недели, в субботу, потому что, раз он до него дожил, то он будет знать, что это и есть день казни, а значит, условие приговора нарушено. Но тогда его не смогут казнить и в пятницу, потому что…
– Поняла. И что?
– Ничего. Он дошел в своих рассуждениях до воскресенья и успокоился. А в среду его повесили. Понимаешь?
– И к чему это ты рассказал такую веселую историю?
– К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надо объяснять почему?
– Кажется, поняла.
– Ну вот. И еще – ты, кажется, уже все решила и сейчас просто пытаешься оправдаться.
– Перед кем? В чем?
– Передо мной. В том, что уходишь одна. Нам ведь уже объяснили: и ты нойда, и я нойда, только оба не раскачанные. Но, наверное, наши войгини где-то там, – я показал вверх, – наверное, они что-то знают наперед…
И тут появились Рагнара, Ирина Тойвовна и еще одна эльфийка, как будто шагнувшая сюда прямо с киноэкрана – во всем зеленом. Наверное, это был оптический рефлекс – но и лицо ее, и светлые волосы тоже отливали зеленью. Ну а глаза – те не отливали. Таких зеленых бездонных глазищ я не видел никогда.
Непроизвольно я встал на колено и, преклонив голову, положил правую руку на левое плечо.
28
Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моей рукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что я написал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну а меня, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но я предупреждал, что в этом деле много странностей.
«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться. Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.
Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, а позволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. В этом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело. Была только нервная дрожь – что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Вода почти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала. «Дыши», – вспомнила она – и стала дышать.
Постепенно дрожь прошла, а тело наполнилось приятным теплом. Но она не успела им насладиться, потому что колесо провернулось еще раз, и она разом погрузилась с головой.
Через несколько секунд она заставила себя открыть глаза. Ей всегда было трудно открывать глаза в воде, потому что плавать и нырять она училась в бассейне, где вместо воды налит чистый хлорамин. Здесь вода была совершенно неощутима для глаз. Как воздух или туман.
«Не задерживай дыхание», – говорили ей. Но тут она ничего не могла с собой сделать. Весь опыт сухопутных предков, вбитый в геном, требовал держаться, держаться, держаться до последнего, до комков колючей проволоки в легких, до вылезших от натуги глазных яблок, до черного хаоса неминуемой смерти, который выключает сознание и оставляет только какие-то древние инстинкты. Она почти не могла шевелиться, руки были припеленуты к телу, и она лишь притянула колени к груди…
И вдруг в черной пелене ужаса возникло зеленое пятно. Через миг оно словно бы оказалось в фокусе восприятия, и теперь можно было понять, что это зеленый луг, что воздух над ним пронизан косыми лучами солнечного света и что над лугом низко-низко летит, чуть шевеля руками и ногами, обнаженная девушка с развевающимися волосами. Девушка подлетела к Маринке вплотную и, улыбаясь, сказала: «Дыши!» Голос у нее был низкий, вибрирующий.
И Маринка вдохнула воду. Закашлялась. Пузыри воздуха вырвались, произведя гирлянду звуков. Потом воздух выходил еще и еще, вызывая щекотку в носу.
Водой можно было дышать почти без труда…»
Я нашел Шарпа, когда он вытаскивал свою лодку на берег. Рядом с ним стояла одна из девушек-разведчиц, которые нас захватили, – Айникки. Увидев меня, Шарп подмигнул мне и глазами показал на Айникки, и я понял, что он хвастается своей мнимой победой.
– Ну что, капитан, – сказал я. – С уловом?
– Не без того, – гордо сказал Шарп и выволок из лодки двух лососей, каждого килограммов по семь, связанных вместе за жаберные крышки. – На блесну! – добавил он с особой интонацией, но я не такой знаток рыбалки, чтобы понять, в чем соль этого замечания.
– Тогда давай их быстро на угли, потому что скоро нам назад, – сказал я.
И увидел, как глаза Шарпа потухли.
Лосось оказался волшебно вкусен. Горячий, пропитанный дымом, с моченой брусникой и молодыми побегами папоротника в качестве приправы, на горячих же плоских лепешках… Я забыл, что надо заставлять себя есть, я наслаждался, и мне были безразличны причины. Мы наелись так, что казалось, встать будет невозможно.
Но мы встали.
На этот раз нам подали не две маленькие ладьи, а целый флот: большую ладью, в которую могли поместиться человек тридцать, шесть – поменьше и еще с десяток совсем маленьких, на двух-трех человек. Маринку ввели на борт торжественно, под многоголосое пение; мы с Шарпом уже сидели на носу, тихо, как мыши под веником. Триумвират: Рагнара, Ирина Тойвовна и Иткураита (та, зеленоглазая) – явился в полном составе. Откуда-то я знал, что между ними далеко не все безоблачно и что долгое отсутствие Иткураиты имеет другое объяснение, нежели то, которое дали нам. Но все это было смутно и зыбко, и пока что никаких оснований верить себе я не находил…
Наконец проводы кончились, прозвучало уже полузнакомое слово, и подул ветер. Разумеется, попутный. С нами на ладье было еще девять человек, и это почему-то меня тревожило – именно то, что девять, а не восемь или десять. Я оставил Шарпа в его грусти и тоске и подсел к Маринке.
– Все нормально? – спросил я.
– Откуда мне знать? – пожала она плечами.
– Ты что-то чувствуешь?
– Много всего… пока не разобралась. Не растусовала.
– Силы великие?
– Не дразнись.
– И в мыслях не держал. Какой-нибудь план?
Она внимательно посмотрела на меня.
– Какой может быть план? Сначала надо хоть что-то узнать…
– Ну, по-моему, они очень много всего знают. Хотя бы в общих чертах.
– Именно что в общих… Нет у меня плана, Кость, и я тут на тебя очень рассчитываю.
– На мое солдатское прошлое?
– Угу… Ты ведь мне не все рассказывал, правда?
– Правда. Но в штабах мне так или иначе служить не пришлось, и планы кампаний меня составлять не привлекали. И генералы со мной не советовались.
– Это смешно, – сказала она сквозь зубы. – Ты ведь меня понял, Кость, да? Просто прикалываешься?
– С чего мне прикалываться? Что нас посылают – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что? Одни запугивают, другие говорят комплименты – а на самом деле и те и те думают про себя что-то свое? Не верю я им, Маринка. Ни Волкову, ни твоим ведьмам. Тебе хоть заклятие-то сказали?
– Я его сама вспомнила.
– То есть ты его и тогда знала?
– Выходит, что так… Не трави душу, а?
– И что теперь? Отдашь его Волкову?
– Буду торговаться.
– Ты видела, как он торгуется.
– Да. Но я теперь не одно заклятие знаю.
– Много?
– Много. Не запутаться бы…
– Слушай… План, говоришь… Ты мне это заклятие можешь сказать?
– А смысл?
– Оно ведь втягивает душу в щит?
– И что?
– Ну, ты же помнишь, как разобрались с волковским папашей? Пока одна отвлекала его, другой подкрался…
– Думаешь, прокатит?
– Подготовиться надо. Мне так кажется. Маневр всегда лучше, чем совсем ничего. А там – как повезет.
– Ну да, ну да…
Маринка замолчала, нахмурилась, задумалась. Потом подняла бровь.
– А ты знаешь, действительно может получиться. Давай сюда ухо…
29
Уже в середине этого разговора я почувствовал какой-то неприятный зуд во всем теле – даже не зуд, а мелкую-мелкую вибрацию. Она нарастала, а я почему-то терпел, не меняясь в лице, хотя в какой-то момент ощущения стали совсем чудовищные. Потом стало изменяться все вокруг: цвета блекли, контраст нарастал, объем пропадал – я постепенно как бы оказывался в большом стакане, оклеенном изнутри фотообоями качества старой газеты… я был уже вне этого мира, но никто пока этого не замечал.
– Хорошо, – сказал я, дослушав Маринку, и встал. – По законам жанра, мне следовало бы тебя убить сейчас. Но – живи. Мой тебе подарок. Главное – не суйся ко мне. Там – не пожалею. Прощай…
Я оттолкнулся от настила днища ладьи с такой силой, что проломил его, а добавив второй ногой в борт, смял его, как кусок картона. Тело мое взвилось в воздух… Две ведьмы успели выстрелить в меня, но я отмахнулся от стрел, и они вонзились в самих стрелявших. Прижав руки к телу, я понесся над самой водой – все быстрее и быстрее. Воздух засветился, вода позади вздыбилась высоким буруном… Потом плоский черно-белый мир вокруг потемнел, как будто плавно выключили свет.
Все, подумал я…
…и тут же меня начало рвать. Я с трудом поднялся на четвереньки. Спазмы сотрясали тело. Из горла лезло что-то мерзкое, сладковато-липкое, с острыми осколками. Раз, и еще раз, и еще. Потом я припал к миске с водой и стал пить, забыв, что можно взять ее в руки. Вода пахла псиной. Меня снова вырвало, и я снова начал пить. И опять, и снова. Наконец пошла чистая желчь. Я упал на бок и исчез.
И вернулся. Тошнота была разлита по всему телу. Я попытался повернуться на другой бок, голова закружилась страшно, я опять исчез.
Упрямо вернулся. Завершил поворот на другой бок, немного передохнув на животе. Стал дышать. Когда я успел так надраться?.. Понял, что нет. Это другое. Контузия? Возможно… Избили? Дали по башке? Скорее всего. Поэтому ничего и не помню. Вернее, помню какую-то ерунду…
Глаза привыкали к темноте. Не к такой уж полной темноте – откуда-то тек ленивый рассеянный свет. Вокруг обнаружились вертикальные линии. Много вертикальных линий, темных с одной стороны и светлых с другой. Я приподнялся, попытался сесть. Голова опять закружилась, но уже не так сокрушительно.
Я сидел на ребристом и дырчатом железе. Вокруг меня была железная решетка. В соседней клетке неподвижно сидел волк и в упор смотрел на меня.
– Я, – сказала Маринка.
Она отстранила пожилую гейду и сама аккуратно дотронулась до лба Айникки. Душа не могла отлететь далеко…
Не нужно было вгонять себя в состояние лови[6] пением, танцами, чтобы отпустить часть своей души в свободный полет – биджаг. Это делалось просто, как взмахнуть рукой. Раз – и все кругом раздвоилось, как будто одним глазом она продолжала видеть как прежде, а вторым – чуть сверху и через сильное уменьшительное стекло. И вот этот второй глаз отправился в медленное самостоятельное плавание. Через несколько секунд она поняла, что то, что она видит «верхним» глазом, несколько отличается от того, что видит обычным. Людей вокруг было больше, но часть из них чем-то отличались…
Потом она увидела двух Айникки. Одна лежала на настиле причала, куда они выбрались из лодок, а вторая стояла на дальнем конце пирса и растерянно озиралась. Марина заторопилась к ней. Двигаться было неловко, непривычно – примерно как плыть, загребая одной рукой, – но она быстро освоилась. Подплыла, взяла Айникки за руку. «Что?» – спросила та, на миг приходя в себя; потом глаза ее заволокло мутью. «Пойдем, пойдем, не надо понимать, идем со мной», – сказала Марина, потянула ее за собой, преодолевая сопротивление, шаг за шагом подвела к распростертому телу – которое сейчас почему-то напоминало лодку, не внешне, как-то иначе, но напоминало. «Садись, – сказала Марина, и одна Айникки забралась в другую. – Ложись. Спи…»
Резко выдохнув, Марина совместила картинки. Ее душа вернулась из биджага, вернув на место и душу умершей…
«Убитой, – поправила Марина себя. – Убитой».
Жилка на шее лежащей Айникки вздулась и опала. Еще… еще… Лицо медленно стало не мертвенным, а просто бледным. Девушка потеряла немало крови… но здесь ее не перелить… впрочем, не важно. Больше она не умрет. Будет лежать. Постепенно восстановит потерю крови. Что там надо?.. Железо?
Не знаю, сколько прошло времени. Я то впадал в забытье, то приходил в себя. Потом как-то вдруг, сразу – очнулся. Стал что-то понимать…
Неправильно. Не понимать. Я настолько ничего не понимал, что просто запретил себе об этом думать. Нужно было не понимать, что произошло и что вообще творится, а определиться, как себя вести в этой ситуации абсолютного непонимания. Как в бою: делать то, что нужно, хотя ты совершенно не представляешь себе, что творится вокруг, за пределами прямой видимости (и то, что ты видишь, еще надо как-то интерпретировать, а некогда, да и мозга не хватает). Это сложно, особенно когда тебя такое накрывает внезапно, однако все-таки можно. Мне кажется, я смог.