Вот вы, например, мой блистательный обитатель Кривоарбатского переулка, на кого вы работаете, кроме КГБ?
— Ни на кого! — пронзительно вскричал Филларион и выпустил пары возмущения. — Ни на кого не работаю… — Он вдруг оборвал тираду, конечности его пали вниз, и пробормотал, как кающийся грешник: — Ни на кого, кроме КГБ, конечно…
— Это хорошо, — сказал Пэтси. — С вашей стороны это очень, очень хорошо. Если вы, живя в Вашингтоне и к тому же работая в столь сомнительном месте, как Либеральная лига Линкольна, работаете только на одну разведку, это говорит о ваших высоких человеческих характеристиках, об исключительной цельности вашего характера!
— Однако, Пэтси, вы же не будете утверждать, что все работники Яйца связаны со шпионами, вы же не будете этого говорить о моем безупречном друге Генри Трастайме?
— О нет! — воскликнул Пэтси. — Я этого не скажу. Единственное, что я скажу о Генри… — он прервался и глянул на Фила снизу, — это то, что он тоже сохранил высокую шкалу цельности…
— А вы-то сами, сэр? — Фил агрессивно выставил вперед нижнюю губу. — Наверное, вы только себя и считаете здесь единственно честным, свободным, незавербованным, не так ли?
— Я весь вымышлен и надуман, — вздохнул Пэтси не без сожаления, однако и не без определенного лицемерия. — Но даже я, невзирая на мою перекрученную фиктивную жизнь, располагаю определенной границей моральных стандартов, которую я никогда не переступлю. Во всяком случае, я знаю, как отличать мою секретную деятельность от моего личного мира.
Он продолжал:
— Увы, иные из нас теряют баланс, соблазненные фальшивой идеей неограниченной власти, и Урсула У. является одной, если не первой, из этих заблудших персон. Пожалуйста, Фил, перестаньте делать мне эти угрожающие гримасы. Если я правильно понял, вы еще новичок в нашем деле, однако с вашим, столь хорошо развитым воображением вы можете легко предвидеть, каким образом тренированный агент может ответить на угрожающие гримасы.
Итак, коротко говоря, пару лет назад ваша обожаемая У У, как многообещающий специалист по русским вопросам, была завербована индонезийским ЦРУ. О’кей, это личное дело каждого, принимать предложения от других школ или отвергать их. Основной наниматель будет молчаливо и тактично соответствовать неписаным правилам игры, пока его право первой ночи не нарушается. К сожалению, наша Урси с ее агрессивными женскими гормонами вырвалась из системы и превратилась в своего рода фурию этого города.
Позвольте мне повторить, Фил. В мире международного шпионажа основной наниматель обычно весьма терпим к своим людям. «Ваш» или, если угодно, «наш» — не исключение. Когда вы додаете, перепродаете и снова перепродаете так называемые государственные секреты, вы просто снабжаете вкусной информацией гигантские компьютеры, и они уж ее переваривают. Так что, проблем нет, полный вперед — и предавай, пока ты не предаешь наш бизнес как таковой. И вот это-то и случилось с мисс Усрис, увы, не могу в данный момент сделать ударение на не последнем слоге.
Третьего дня в ресторане «Слухи» я наткнулся на капитана Салтруканаджо, помощника хореографического атташе при индонезийском посольстве. Между прочим, вы еще не знакомы с этим очаровательным молодым человеком? При случае не упустите шанса, ей-ей, не пожалеете. Это просто к слову, но, дорогой Пробосцис, вы не можете даже представить, как горько Салтруканаджо жаловался на поведение объекта вашего обожания!
Она отбилась от рук, презрительно отметает все приказы, не говоря уже о дружеских рекомендациях. Должен подчеркнуть, что ребята из других школ, с ней завязанные, тоже недовольны. События закручиваются самым разрушительным для современного шпионажа образом, девица решила играть свою собственную игру! Никто пока что не может определить ее главную цель, одно ясно каждому — результаты будут деструктивными и угнетающими. Я бы, конечно, не стал бы вам рассказывать обо всех этих неприятностях, если бы не одна дьявольская штука: не кто иной, как вы, сэр, являетесь главной мишенью ее подрывных намерений!
Эй, не хотели бы вы освободить мою левую руку из своего неоправданно болезненного зажима? В том случае, если вам не захочется этого сделать, боюсь, мне придется употребить один из трюков, которым я был обучен для применения в подобных обстоятельствах. У-у-у-а-с! Вы в порядке, Фил? О’кей, давайте продолжим. Надеюсь, вы понимаете, что единственной целью, которую я преследую, сообщая вам всю эту информацию, является попытка предотвратить любой потенциальный вред нашей победоносно шагающей вперед Гласности. Ну, во-вторых, конечно, мои личные симпатии к вам, мой незадачливый исследователь жемчужных лагун. Так что постарайтесь собраться и перенести неприкрашенную правду, которую я вам сейчас скажу. Урсула Усрис решила любыми средствами удалить вас с вашингтонской арены!
— Но что за причина? — произнес Фофанофф еле слышно. — Что я ей сделал плохого, кроме одного великолепного фака?
— Причина — это ваше исследование по Достоевскому, — быстро ответил Хаммарбургеро. — У нее есть утечка, черт его знает откуда, что вы собираетесь принизить нашу миловидную западную культуру с помощью каких-то новых, то есть только что открытых материалов Достоевского. Естественно, никто не уполномочивал Урси становиться спасителем Западной цивилизации, но ее мегаломания бьет все рекорды. О нет, сэр! О, Фил, пожалуйста, не надо! Умоляю вас, Пробосцис, не надо петь!
К тому времени, когда аргентинец понял, что русский собирается петь свое горе в публичном месте, они как раз достигли Западной плазы и медленно шли от дверей Национального театра в сторону двух шикарных отелей, «Мэрриот» и «Уиллард»; здание Горсовета высилось через улицу. Множество людей в открытых кафе, театралов и постояльцев отелей, оказались загипнотизированы видом гигантского незнакомца, который внезапно решился выпеть свое горе в публичном месте.
Он пел:
Нет, нет и нет, сеньор Хаммарбургеро Карлос, известный как Пэтси, о нет, я не верю тому, что вы говорите о мечте моей Урсуле Усрис, докторе наук!
Миленький Пэтси, как бы сильны ни были ваши аргументы, я не доверюсь им во имя любви! Выпеваю мою тоску из-за ваших сообщений, ручаюсь я верить, о верить только в любовь!
Как любовник, я верю не грубым фактам, но лишь грудям ее нежным, зоне пупка и межножью! На все ваши правдоподобия невзирая, я убежден в противном, ее ногами раскинутыми и ее руками сомкнутыми, и я поклоняюсь ей, как египтянин когда-то молился Изиде. О, да. О, да, как египтянин Изиде, О, да. О, да, братья, как египтянин когда-то молился Изиде!
— Пожалуйста, остановитесь! — вскричал Пэтси, простирая руки. — Это уж слишком даже для гласности!
Публика столпилась вокруг экстраординарного певца, все были исключительно вежливы и тактичны (таков уж стиль нашей столицы), иные зеваки демонстрировали дивную щедрость, бросая монеты и купюры вокальному виртуозу, так сильно пострадавшему от любви. Два джентльмена, в костюмах-тройках и с портфелями крокодиловой кожи в руках, со знанием дела говорили, что певец этот — просто вылитая копия Паваротти, увеличенная версия немаленького певца, истинное воплощение мирового искусства и литературы, другими словами, поющая душа Восточного полушария.
Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в некоторых лагунах… Филларион продолжал петь, покачиваясь с носков на пятки и раскрывая руки, как будто пытаясь обнять отель, чье лобби, то есть вестибюль, полтора столетия назад родило слово «лоббист».
Успех! Каждая станса его бельканто сопровождалась взрывом аплодисментов. Его шапокляк был уже набит двадцатидолларовыми бумажками.
О, да, сэр, о, да, вы легко можете сказать, что я лишь пешка в ее руках, однако когда я касаюсь ее, когда я трогаю ее, о, братья, пешка моя переходит в ладью, и мы с ней, как королевская пара, о да, как царь и царица, о, да, о, да, братья, мы словно Кинг и Куин!
В последовавших за этим криках приветствия и аплодисментах никто и не заметил, что прямой адресат незабываемой арии исчез из вида. Где же он? Трудна задача автора, когда он пытается уследить сюжетные извивы целиком надуманного персонажа. Все же нам следует сказать, что в то время, когда колоссальное представление Фила было в полном разгаре, внимание Пэтси внезапно отвлеклось на клочок бумаги, прикнопленный к одной из чистопородных лип перед отелем «Уиллард». Внезапно он ослабел, как будто какая-то основная струна лопнула в его стройном теле. Он еле смог подойти к дереву и прочесть послание, которое выглядело столь же неуместным в этой шикарной диспозиции, сколь майка с надписью «босс» выглядела бы на груди профессора Джин Кирклатрик.
Клочок гласил: «Найден маленький кот. Темно-бежевый, туманные голубые глаза. Нежен, когда в хорошем настроении. Пол — под вопросом. Может быть взят своим хозяином (требуются подтверждения) в любое время. Вознаграждение по договоренности…» и т. д.
В мгновение ока ироничный, всезнающий и уверенный в себе персонаж превратился в дрожащую медузу. Трясущимися пальцами Пэтси откнопил записку, оглянулся в панике, как будто до смерти боялся, что кто-то за ним наблюдает, и бросился со всех ног прочь. Как загнанный мустанг, он пробежал несколько кварталов, пока не свалился на скамью в сквере Фаррагот. Два завсегдатая этого сквера внимательно посмотрели на него, а потом обратились с довольно вежливым вопросом: «Эй, мужик, ты в порядке? Гребена плать, о чем ты стучишь зубами? Ну-ка, дай-ка нам „есть и пить“, мужик!»
Пэтси вынул свой «есть и пить», то есть бумажник, и протянул его одному из этих замшелых субъектов, после чего отключился от реальности в идеальном приступе летаргии.
Два «бомжа» — это были не кто иные, как Тед и Чарльз, с которыми мы уже познакомились при описании бурной жизни улицы Наполеона и Круасана — подсчитали наличность (51 доллар и 8020 иен), засунули пустой «есть и пить» в карман летаргическому парню и, довольные, заколебались в сторону закусочной Роя Роджерса. Хоть они ни разу не проголодались со времени прибытия в этот город, страшное видение полного коллапса западной экономической системы все еще преследовало их, и потому они всегда старались впрок набить до отказа свои бездонные багажники.
Филларион тем временем продолжал петь. Я люблю тебя, у-у, даблю, как одна безумная душа поэта еще любить обречена. Я люблю тебя, даблю, моя у-у, моя у-у!
Аудитория смеялась и аплодировала в полном восторге. Завершив свое экспромт-представление, он надел шапокляк. Пара долларовых купюр, вырванная порывом апалачского ветра, полетела в сторону Казначейства. Одна купюра прилипла к его мокрой щеке, остальные остались внутри подобно хорошему компрессу на темени. Триумф.
Освежающие друзья
Два дня спустя телефонный звонок разбудил нашего героя в его берлоге на Дикэйтор-стрит в 3 часа 45 минут утра: «Доброе утро, Фил-беби… Держу пари, ты узнал мой неизгладимый йоркширский акцент, не так ли? Иа, иа, это твой старый Дотти! Надеюсь, не разбудил, ведь ты же всегда был довольно ранней пташкой, верно?» — «Я только что лег, Федот Ксенофонтович», — ответил Фил мрачно.
В телефоне щелкнуло. Немедленное разъединение.
Пополудни Фофанофф остановился купить «горячую собаку» у филиппинца на углу Коннектикут-авеню и Эл-стрит (или Лореляй-стрит, в соответствии с его программой переименований). Торговец покрыл его сосиску щедрой блямбой горчицы и тихо сказал: «Записка внутри». Шествуя вдоль Конн и чавкая своим сочным куском американского культурного наследия, профессор читал узкую полоску послания, сродни тем, что Великий Ленин обычно вытягивал из чирикающих телеграфных машин времен Русской революции. Оно гласило: «Немедленно отправляйтесь в магазин Берберри и проявите желание примерить жилетку и шарф».
Вашингтонское отделение знаменитой Британской институции было расположено на тройном углу Конн, Род-Айленд и Эм (Маскарадной) улицы. Недавно обновленное здание XIX века с его довольно уродливой башенкой напомнило Филлариону извечное пятно в его анкетах, дом на улице Карла Маркса (бывшей Проломной) в городе Казани. Когда-то в этом доме помещался филиал «Зингера и К°», в котором брат его бабки, Петр Фомич Костанжогло, был совладельцем и членом правления. Кто знает, подумал Филларион, может быть, в ходе перестройки это капиталистическое пятно в моем прошлом обернется фонтаном, полным торжества. Едва он выразил желание примерить жилетку и шарф, его тут же препроводили в примерочную. Хорошенькая англичанка быстренько вывернула жилетку наизнанку, и он заметил в районе подмышки штамп «Ле Шан». Что касается вязаного шелкового шарфа, на нем был ярлычок с надписью «Уотергейт». Презентация сопровождалась очаровательной улыбкой, увы, приправленной типично британской сдержанностью: «Не угодно вам, сэр, слегка ограничить сферу деятельности ваших рук? Благодарю за дух взаимопонимания. Такси вас ждет!»
В такси Филларион не без труда произнес комбинацию двух не очень сопоставимых слов «Ле Шан», что подразумевало, разумеется, сияние Елисейских полей и Уотергейт, от которого за версту разило громовым всемирным скандалом. Шофер просто кивнул. По пути к круглым массивным стенам средоточения мировой скандалезности он насвистывал какую-то изысканную мелодию своей родной Нигерии, а по прибытии к месту назначения вручил пассажиру квитанцию на пять с полтиной. На обратной стороне квитанции Фил увидел симпатично выписанную фразу: «Дюжина часопикских устриц и бутылочка пива „Кирин“ дружески освежат вас в следующие полчаса». Сосиска-хотдог, Берберри, такси, устричный бар, думал Фил. Похоже, что я в западне какого-то коммивояжерства.
На террасе ресторана «Ле Шан» его приветствовала пышущая здоровьем официантка Триша Декуик в майке с надписью «Футбольная команда русалок Потомака». «Как сегодня дела идут, приятель?» — спросила она без излишних церемоний. «Как тут у вас насчет освежающих друзей?» — «Ага, дюжина устриц и японское пиво? Прекрасный заказ, сэр! Сразу виден истинный джентльмен!»
После серии добродушных шуток и ошеломляющих исповедей, связанных со сложностями супружеской жизни, Триша подала «освежающих друзей». Ну, а к концу своего короткого пира Филларион получил буклет Лодочной станции Флетчера, что располагалась в двух милях вверх по Потомаку, на берегу параллельного могучей реке тихого канала Часапик-Огайо. Горячий возбуждающий шепот, направленный в заросли левой околоушной зоны, губки слегка покусывают мочку уха: «Попросишь там эскимосский каяк. А потом давай — заходи, давай быстренько заделаем штучку, крупный папочка!»
Его снова ожидало такси, на этот раз внутри, словно моторный поршень, бухал ямайский ритм. Трудно было определить, обычная это была тачка или еще одна «из сети» — вот так он и подумал: «из сети», — пока они не пересекли горбатый мостик над старинными шлюзами в сердце Джорджтауна, и здесь шофер сказал: «Вот тут самое трудное место для плаванья вниз по каналу на эскимосском каяке, сэр. Надо не забывать о шлюзах».
На Лодочной станции Флетчера Фил столкнулся с неожиданной проблемой — ни один спасательный жилет и не думал сходиться на его груди. Инструктор, сам довольно дюжий мужчина, вывихивал себе мозги, пока вдруг решение не было найдено. Как и все великие открытия, оно было простым. «Иисус, Мария и Иосиф, — сказал инструктор, — почему бы нам не взять два жилета и не надеть их на ваши руки, сэр? Вот, извольте, сэр, все путем!»
Два оранжевых узла на плечах усилили сходство Фила с певцом Паваротти, исполняющим «Риголетто». «Пожалуйста, не пойте, сэр, — инструктор махнул рукой на прощанье, красные паучки на носу и щеках недвусмысленно говорили о приверженности их владельца к ирландскому темному пиву. — И, пожалуйста, не раскачивайте лодку. Вам надо просто скользить вниз по каналу обратно в Джорджтаун. Постарайтесь избежать столкновения с этой гребаной джорджтаунской баржой, набитой этими лаптями-туристами, о’кей? А как достигнете устья Рок-Крика и войдете в Потомак, поворачивайте направо. Там вы увидите, сэр, самое уродливое строение из когда-либо возведенных на Земле, комплекс „Вашингтонская гавань“. Постарайтесь преодолеть судороги отвращения, потому что вам там надо причалить. Потом вы высадитесь и все остальное увидите своими глазами. Ну, в путь! Бон вояж!»
Получив столь теплое напутствие, Филларион стартовал и мирно заскользил обратно к стильному Джорджтауну. Сегодня у него не было ни малейшего намерения петь. Скольжение вниз по водам канала, сходным с гороховым супом, настроило его на мысли о суффиксах, префиксах и других мелких частицах лингвистики.
Мы, безусловно, принижаем значение этих маленьких ублюдков. Идеологическая война, например, она ведь вся нашпигована этими суффиксами, префиксами, окончаниями. В истории были периоды, когда война идей практически превращалась в войну лингвистических частичек. Без сомнения, большевики не выиграли бы гражданской войны, если бы у них был иностранный суффикс «ист» вместо «ик», такого родного и домашнего.
Интересен и поучителен также процесс адаптации некоторых неслыханных жаргонизмов социалистической абракадабры. «Буржуа», такой необычный и странный, быстро трансформировался в «буржуя» и сразу стал обиходным словом по созвучию с самой популярной трехбуквенной непристойностью. Буржуй — гуй, буржуй ты гуев!… Скользя по каналу и пережевывая свои частицы, профессор Фофанофф не обращал ни малейшего внимания на встречных бегунов. Бегуны же без различия пола при виде невероятного гребца теряли ритм и слегка задыхались. Он также избежал столкновения с туристической баржой, даже не заметив ни ее, ни ее экипажа, молодых людей в жилетках XIX века и девушек в чепчиках, ни бурлаков-мулов, влекущих баржу по каналу. Он был весь в раздумье.