А давайте-ка заглянем в коварные семантические ловушки, товарищи! Если, скажем, у гадкого слова «антисоветчина» отобрать негативный префикс «анти», мы предположительно должны получить что-то хорошее. Однако уродство суффикса «чина» настолько очевидно, что оно придает оставшемуся слову еще большую гадость, и получается действительно мерзкая «советчина».
Милостивые боги Балтийского моря, этой колыбели абстрактного мышления! Конечно же, он даже и не заметил, как его каяк вошел в шлюз. Делая пометки на манжетах, он не видел, как двери шлюза закрылись и вода пошла вниз. В какой-то момент ему показалось, что сверху за ним пристально, хоть и с бессмысленной насмешкой на лицах, наблюдают три частицы «кртчк», «мрдк» и «чвск», однако он отогнал от себя это дикое предположение, и вскоре его судно покинуло заплесневелый шлюз и вышло к последнему перегону старинной транспортной системы.
Только лишь увидев перед собой широкое искрящееся пространство воды, Филларион вынырнул из пандемонизма русского лингвистического разгона. Тут только он понял, что близок к своему назначению. В несколько мощных ударов весла он достиг пристани, причалил и вскарабкался наверх.
Великодушные боги Волги и Каспийского моря! Странное эклектическое строение распростерло перед ним свои огромные крылья. Трехногий маяк вырастал из большого фонтана, а за ним стояли вогнутые стены с множеством балконов, террас, галерей, патио и внутренних авеню, с козырьками в стиле Прекрасной эпохи, с изгибами барокко по железобетону и модернистскими плоскостями отражающего стекла. Все вместе это создавало страшную чужеземную атмосферу, смесь венецианских площадей, предкатастрофного Санкт-Петербурга и романа Томаса Манна «Волшебная гора». Филларион влюбился с первого взгляда.
Со второго взгляда он увидел группу туристов, глазеющую на группу скульптур. Эти последние отличались высоким качеством и неслыханной приближенностью к реальным объектам. Туристы восклицали вне себя от счастливого изумления.
Эй, глянь, этот парень в кроссовках, ну точно наш сосед Джимми! Эй, а девчонка-то рядом, ну просто хоть на свиданку приглашай! А старый-то, старый, может пригласить его выпить? А что, ребята, может они все ж-таки живые?!
Две фигуры скульптурной группы изображали юных влюбленных. Мальчик развалился на скамье, головка на коленях у девочки. Она ласкает волосы гедониста со смешанным выражением материнских чувств и похотливости. На обоих — настоящие джинсы и клетчатые рубашки.
В полуметре от подошв юнца на скамейке располагался третий член группы, среднего возраста джентльмен в прямой, сдержанной позиции. В твидовой шляпе и зеленоватых очках «Рэй Бэн», с аккуратными пеговатыми усиками, скульптура выглядела, как отставной офицер разведки, своего рода полковник Черночернов. Ну, вот извольте теперь судить сами о качестве кагебешной подготовки: ни одна мышца, ни одно сухожилие не дрогнуло ни на лице, ни в теле нашего Шварци. Надо отдать должное инструкторам школы в поселке Растительное Масло: прекрасно обучили своих студентов использовать ахиллову жилу в качестве задвижки для всей системы.
Глубоко впечатленный, Фил Фофанофф стоял перед старшим товарищем по оружию. Лишь только тогда, когда рассеялись туристы, Черночернов проговорил голосом многострадального чревовещателя:
— Как ты мог так поступить со мной, Фил?
Угрызения совести потрясли тело профессора, как электрический разряд. Внезапный взмыв симпатий к этому, такому старомодному, такому располагающему к доверию носителю англосаксонского здравого смысла подхватил его. Конечно, я мог нечаянно схамить, задеть чувство собственного достоинства у этого простого человека, для которого применение простого экстрактора истины — уже серьезная моральная проблема.
— Как ты мог, Фил, открыть мое имя городской телефонной системе? — Полковник снял очки и посмотрел на Филлариона жалобным, поистине умоляющим взглядом: — Прошу прощения, дорогой Фил, но, как твой крестный отец, я должен тебя предупредить, что при повторении такого ляпа ты должен будешь… — он прочистил горло, — подвергнуться дезактивации.
— Бедняжка, — вздохнул Филларион с высочайшим сочувствием и стряхнул немного перхоти со слегка траченного молью плеча полковника, — он все еще верит в такие вещи, как дезактивация…
Они провели вместе весь день, обедали в вегетарианской секции ресторана «Пища славных» и даже изображали из себя любителей наблюдения за жизнью птиц на острове Теодора Рузвельта. Полковник делился с Филларионом своим грандиозным опытом на службе у Британской короны. Иной раз это звучало столь правдоподобно, что Фил волей-неволей вспоминал недавние откровения молодого аргентинца и думал, не является ли «Шварци», то есть Черночернушка, полноправным членом экстравагантного клуба вашингтонских перевертышей.
В свою очередь, Фофанофф поделился с непосредственным начальством своими первыми впечатлениями от деятельности в секретных сферах. Может показаться странным, но полковник не выказал большого интереса к содержанию дневника Достоевского. В такой же степени не был он впечатлен утверждением Филлариона, что в дневнике нет ничего особенно вредного для престижа отца научного коммунизма.
— Сказать по правде, содержание нас особенно не интересует. Отметая всю демагогию, нас интересует не наш собственный интерес, а чей-нибудь еще интерес к нашему интересу, который как бы не существует, но существует в связи с потенциальным интересом других, вот в чем дело. Уже давно эти разгребанные записки нашего национального гения были под наблюдением многих школ в этом районе. Фактически они никому не нужны, по каждая школа озабочена озабоченностью другой школы. Существовало что-то вроде молчаливого согласия не делать первого шага в этом направлении. Ну, а теперь просто трудно представить, что получится, если другие узнают, что мы начали. Сорвутся с цепи! Надеюсь, что ты пока что не замечал никакого подозрительного внимания во время своих исследований, правда?
Филларион пожал плечами:
— Ничего особенно подозрительного, если не считать одной, пожалуй, слишком докучливой гусеницы.
— Докучливая гусеница?! — вскричал Черночернов. Он затрепетал, как охотничий пес в болотистой равнине, полной уток. — Ты сказал, всего лишь одна докучливая гусеница? Гусеница-наблюдатель? Шипящая и обжигающая гусеница? Проглотила весь принтаут записок Федора Михайловича? Прожевала и выжгла большую часть пиджака Орсона Уэллса? Нацеливалась на твою пупковую зону? — Он потирал руки, очи его пылали: — Мать Россия и святой Николай Второй! Произошло нечто исключительной важности! Силы, почти равные нашим, бросают нам вызов. Послушай, Фил, будь особенно осторожен сегодня. Не возвращайся домой, не ешь, не пей, никого не трахай, особенно профессоршу Усрис! Ради орла двуглавого не пей на улицах! Что ты должен делать? Просто иди на площадь Лафайета, займи скамью напротив Белого дома и жди, жди, жди, пока не получишь моих дальнейших инструкций!
Сказав это, полковник Черночернов ринулся домой с такой скоростью, какой позавидовал бы рассыльный компании «Международный цветовод».
Аэробика
Трудно сказать, была ли его скорость чрезмерной или недостаточной, но так или иначе, ворвавшись в свою квартиру, он обнаружил там генерал-шеф-повара Егорова и теоретика Марту… о нет, нет, не подумайте чего… совсем не полностью голых, но, пунктуально говоря, в подштанниках.
Как только он вошел в комнату, эта далеко не голая пара его соратников, пустилась в неуклюжий, но все же синхронный цикл подскоков и приседаний. Ритмические эти движения могли бы даже претендовать на некоторое приличие, если бы не две желтовато-зеленоватых молочных железы, которые явно вели себя, как два независимых и не вполне серьезных партнера. Из-за этого недостатка в координации вся сцена была исполнена духом какой-то дикости.
— Глянь, Дотти! — сказал генерал-шеф. — Марта тренирует меня в этой проклятой аэробике!
Марта пожала плечами.
— Это вовсе не аэробика! Наши советские физические упражнения не имеют ничего общего с этой вздорной американской манией!
Генерал-шеф хихикнул.
— Ну-ну, товарищ! Ты что же, не уважаешь Джейн Фонду, величайшего борца за мир?
— Тщеславная баба предала наше дело! — взвизгнула Марта. — Ее аэробика отвлекла миллионы от классовой борьбы!
Черночернов даже не заметил, как оба товарища вдруг расположились возле круглого обеденного стола, полностью, по" кодексу, одетые, галстуки затянуты, пуговки застегнуты и даже государственные награды на соответствующих местах.
Марта привычно включила настольного жука, электронное устройство, которое начало ползать туда-сюда, чтобы заблокировать возможное подслушивание американскими органами. Затем она отправилась на кухню, чтобы поставить самовар: советские женщины отвергают соблазны американского мелкобуржуазного феминизма!
Марта привычно включила настольного жука, электронное устройство, которое начало ползать туда-сюда, чтобы заблокировать возможное подслушивание американскими органами. Затем она отправилась на кухню, чтобы поставить самовар: советские женщины отвергают соблазны американского мелкобуржуазного феминизма!
— Тревожные сигналы, Егор! — прошептал Черночернов. — Помнишь ту мерзкую «селедку» в международном аэропорту Далласа? Теперь гигантская гусеница появилась в библиотеке Тройного Эл.
— Елки-моталки! — сказал генерал, хотя и не похоже было, что удивился. — Ну, что ж, теперь жди еще что-нибудь в этом роде, третьего члена трио. Я говорю «третьего», потому что надысь получил сообщение о странном летающем объекте, условно названном «дрозд». Хоть все трое и выглядят по-разному, однако ж, сдается, что одной выпечки.
— Лэнгли? — скорее выдохнул, чем произнес полковник. — Второе бюро? Моссад? Удба? Косоглазые?
— Лучше уж все они, вместе взятые, чем то, что я подозреваю, — вздохнул генерал.
У полковника все конечности задергались.
— Не хочешь ли ты сказать, Егор-голуба, что проклятый это Зеро-Зет окончательно вышел из-под контроля?
— Вот именно это я и хотел сказать, гребать-их-всех-за-пазyxy, — сказал генерал.
Чекисты пожали друг другу локти и глубоко заглянули в глаза. В соответствии с заветами основателя тайного братства, монаха-расстриги польского происхождения, в трудные моменты истории они начинали «к товарищу милеть людскою лаской», а к врагу оборачиваться «железа тверже». Этот превосходный моральный кодекс все же иной раз затуманивался разными сложностями — как бы не пропустить тот момент, за которым друг превращается во врага.
— К сожалению, — продолжал генерал-шеф, — я не могу выключить эту штуку без соответствующих инструкций Хранилища. Я даже не могу и распознать ее. На все мои обращения Зepo-Зет отвечает с наглым вызовом, а Хранилище явно не торопится уничтожить своего блудного сукина сына. Значит, единственное, что нам остается, на тот случай, если гнусная штука зайдет слишком далеко, это действовать на свой страх и риск, а именно взорвать разгребанное Яйцо во время одного из их разгребанных сборищ.
Полковник Черночернов чуть не впал в столбняк. Яйцо, вместилище передовых идей, игровая площадка столь дивно очерченных индивидуумов! Подобно многим людям своей профессии, он был немного влюблен в объект исследования.
Генерал потрепал его по колену и предложил стакан водки, как будто это он был здесь хозяином, а не Черночернов.
— Спасибо, Егор-голуба, — промямлил полковник. — Водка это то, что мне сейчас нужно, чтобы переварить твою ошеломляющую идею.
Генерал прекрасно знал, где находится водка в этом доме. Он быстро выставил полгаллона «Смирновской», два стакана и круг польской колбасы на обрывке эмигрантской газеты «Новое Русское слово». Потом сказал товарищу по оружию:
— Надеюсь, Дотти, ты не видишь во мне старорежимного ублюдка-головореза. Я человек Перестройки, и я не прячу ни от кого, что Достоевский оказал на меня глубокое влияние. Не менее других, ни на йоту менее, я верю, что нельзя пожертвовать ни единой слезинкой маленькой девочки ради счастья человечества, но… ох уж эти подлые «но»… бывают в истории моменты, когда надо реально видеть неизбежность некоторых событий, иначе все слезинки испарятся совместно со всеми моральными дилеммами, в том числе и со «слезников маленькой девочки»! Давай выпьем, Федот-голуба!
Как обычно, слова генерала нашли тропу к сердцу полковника. Он поднял сосуд недрогнувшей рукой. Егоров покосился на него.
— Я знаю, Дотти, ты любишь эту птичку, — он указал на Российского имперского двуглавого орла на этикетке «Смирновской», — и я уважаю твои непоколебимые убеждения, кореш, хоть я сам и ценю гораздо больше либеральное содержимое этой бутылки.
Они опрокинули упомянутое содержимое. Полный стакан залпом, дух Великой России жив и невредим!
— Ты еще не пришел к окончательному решению по Яйцу, Егор-голуба?
— Пока что нет, Федот-голуба. Позволь тебе напомнить, что мы все еще в процессе охоты за нашим национальным сокровищем, и, поскольку кто-то еще явно выказывает к нему свой интерес, мы должны постараться, чтобы не захапали его чужие равнодушные руки. Так что, пока не поздно, бери своего тяжеловеса и извлекай из Яйца все данные по ФД — КМ, все дискеты и оригинал также. Как только покончим с этой надуманной проблемой, у нас будут руки развязаны для более серьезного дела.
Они употребили еще два стакана. Либерализм рос.
— Тебе никогда не приходило в голову, Егор-голуба, что три чахлых латинских Эл, L если их соединить, вместе образуют наше могучее русское Ща?
Либеральный генерал-шеф-повар смутно улыбнулся.
— Я знаю, что у тебя на уме, паря. Авианосец «Кащей Бессмертный» уже на плаву. Позволь мне сказать тебе одну более-менее важную вещь. Меня давно уже тошнит от их разгребанного коммунизма…
Полковник испустил радостный визг. «И меня тоже!» — и тут же сморщился, как будто пронзенный историческим штыком Октябрьской латышской стражи. Неся величественно пыхтящий самовар, в комнату вступала хранительница марксистско-ленинских традиций. В коммунистической общине Вашингтона, дистрикт Колумбия, эта бесплодная женщина-пехотинец считалась воплощением высшей партийности. Циничные и насмешливые вьюноши из посольской волейбольной команды даже прозвали ее Абсолютом на манер старой Большухи Елены Стасовой, но потом, узнав, что Абсолютом также называется превосходная шведская водка, решили, что это слишком получается лестно для клячи.
— Подонки, — пробормотала Марта Арвидовна Черночернова (урожденная Нельше), — наше правительство считает вас рыцарями без страха и упрека, а вы грязните партию своим киряньем монархической бузы из этих гигантских бутылок, болтаете грязный вздор о Кащее Бессмертном и коммунизме! Ты, Федот, что не мычит — не телится уже столько пятилеток, и ты, Егор, весь пропахший аджикой, этим отвратительным афродизьяком от тех кавказских взяточников и взяткодателей, если бы вы только знали, как я вас обоих ненавижу!
Зловещее молчание воцарилось в комнате на несколько минут. Груди Марты трепетали, ее лицо наливалось неудержимой яростью.
— Ленинское учение непобедимо, потому что оно верно! — прошептала она наконец и швырнула самовар, этот проклятый жупел великодержавного шовинизма, в своих двух мужчин.
Момент тысячелетия
Вскоре после завершения странного эпизода с кипящим самоваром спецагенту Джиму Доллархайду как раз случилось небрежно пройтись по Висконсин-авеню мимо советского квартирного блока. По стечению обстоятельств он приметил как раз двух друзей, посольского шеф-повара и советника по садовым культурам, выходящих из здания, лица их были красны, костюмы влажны. «Хотел бы я знать, кто из них этот неуловимый Пончик? Впрочем, так или иначе, оба парня, выглядят довольно симпатично, хоть малость и дымятся», — так подумал наш «йаппи», молодой городской профессионал. В руках у Джима в этот момент был пакет с некоторыми лакомыми кусочками, составными йаппиевской питательной системы, а именно: салат из латука и тунца, пара крупнопомолотых булочек, кувшинчик с ореховым тофу-желе и флакончик с порошком шпанской мухи. Естественно, он мечтал поделиться всеми этими прелестями с новым своим объектом обожания, Урсулой Усрис.
Джим вообще-то был на вершине блаженства. Позавчера вдруг фортуна, вопреки всем ожиданиям, ему улыбнулась. Глухой ночью вдруг звонок из Лас-Вегаса. Мамочка и дядя Роджер хохотали, как сумасшедшие. Неисправимые представители пятидесятых, они только что сорвали банк, гигантский выигрыш в казино отеля «Цезарь». Эй, киддо, скоро получишь наш сувенирчик! Сувенирчик оказался не чем иным, как новеньким красным «Порше-Тарга». А что вы хотите сказать этой машиной, Джим, — спросил старший агент д’Аваланш. Трио Эплуайт, Элле и Макфин повторило вопрос бровями, усами, бакенбардами и родинками. Красивое чудовище, вздохнул доктор Хоб. Джим понял, что его дни в составе Бюро сочтены.
Ну так что, думал он, подъезжая к тротуару возле Кондо дель Мондо. С такой машиной и с таким другом, как Урси, я смогу легко свернуть на другую, более творческую дорогу «нового мышления».
Вдруг он увидел на углу Урсулу, разговаривающую с юным эфиопским велосипедистом. Похоже, что она была очень взволнована и меньше всего готова к тому, чтобы обеспечивать спецагенту дорогу к Новому мышлению. Джим немедленно вытащил шариковую ручку и заткнул ее за левое ухо. Далее следует то, что ему удалось уловить при помощи этого нехитрого снаряда.
Урсула. Я тебе дам двадцатку… Кулдах, еще десятку за экстра-скорость… отправишься на Лафайет-сквер… кулдах-тара-рах… это чертовски срочно!