Я вздохнул, пошарил в деревянной коробке, но вспомнил, что папелитки кончились. Еще и это! Я заставил себя встать и зажечь свечу. Тьма не исчезла, она лишь отступила к углам, все еще готовая броситься вперед, затопить, лишить разума. Господи, что я делаю на этой земле, в этом чужом страшном городе?
Я вновь присел к столу, сцепил зубы и положил перед собой чистый лист бумаги. Все против тебя, Франсуа Ксавье…
И вдруг мне стало легче. Барон не солгал! Святой Ксаверий и вправду имел ко мне прямое отношение! Франсуа Ксавье – мои имена! Наверно, и маленький городишко Люсон, стоящий посреди унылых пустошей, по которым бродят худые грязные овцы, вспомнился неспроста. Недаром и тогда, и сейчас я выбрал такой псевдоним.
Итак, мне, Франсуа Ксавье дю Люсону, пока не очень-то везет в славном городе Париже. Что ж, значит, мой путь оказался еще труднее, еще дольше. Но я не могу исчезнуть, раствориться без следа, словно призрак в лучах рассветного солнца. Не могу – и не хочу! Первое, что я должен сделать…
Перо вывело на бумаге большую цифру «1». Бедняга Шарль Вильбоа не должен умереть! Это мой грех, и мне его искупать. Но этого мало, надо проследить, чтобы желтоусый гражданин Сименон в приступе служебного рвения не испортил жизнь симпатичной очкастой девушке, которая так вовремя встретилась мне в ту ночь.
Теперь – «2». Подлец де Батц должен уехать из Парижа! Иначе пострадают многие – трус поспешит всех выдать, даже ведая, что это его не спасет. Де Батц почему-то уверен, что я могу ему помочь. Значит… Значит, я ему помогу!
И, наконец, «3»… Я развернул знакомый листок с рядами цифр. Почему я не начал именно с этого? Тот, кем я был, не зря зашил этот листок за подкладку камзола. Что там сказано о грехе?
Внезапно я чуть не рассмеялся. Уже не гражданин ли д'Энваль изваял сии вирши? Ну, а если не он, то кто-то, ему наверняка известный…
Я аккуратно подчеркнул тройку и внезапно понял, что Тьма, окружавшая меня, исчезла. Остались обычные тени, которые не в силах разогнать грошовая свечка. Комната стала уютной и спокойной, словно я жил здесь уже много лет. Я вновь поглядел на листок. 1,2,3… Нет, я ошибся. Первым делом следует купить новую коробку папелиток. Жаль, что лавки закрыты и придется мучиться до утра…
Действие 3 Некий шевалье ведет расследование, или Кто такие «дезертиры»
– Тем не менее это было так, гражданин комиссар, – Шарль Вильбоа устало прикрыл глаза. – О чем я свидетельствую и требую занести мои слова в протокол с наивозможнейшей точностью.
Его голос звучал тихо, но твердо. Гражданин Сименон засопел и неуверенно поглядел на исписанный лист.
– Итак, вы утверждаете, госпо… э-э-э… гражданин Вильбоа, что после вышеозначенной встречи с неизвестной личностью в вышепоименованном заведении, известном как «Прокоп», вы взяли фиакр и направились на упомянутое вами кладбище Дез-Ар…
Шарль Вильбоа очнулся вчера, на третий день после случившегося. И вот сегодня его навестила весьма представительная делегация. Кроме усатого комиссара и моей скромной персоны, в палате присутствовала гражданка Тома, невозмутимо пристроившаяся в углу. Гражданин д'Энваль, сюда не допущенный, в эти минуты мерил шагами больничный коридор.
– …На оном кладбище вы заметили следы на снегу, проследив которые вы попали в склеп семейства д'Арманвилей. В упомянутом склепе внимание ваше привлек обнаженный труп особы, в которой вы узнали…
Бледные губы дернулись.
– Мне тяжело еще раз вспоминать это, гражданин комиссар. Давайте я подпишу…
Вновь послышалось сопение. Гражданин Сименон медленно поднялся и протянул протокол вкупе с пером. Мы помогли Шарлю приподняться, и под бумагой появилась его аккуратная подпись.
– В этом случае…
Гражданин Сименон бросил хмурый взгляд в мою сторону. Я сочувственно вздохнул.
– В этом случае, – желтые прокуренные усы стали торчком, – да, я вынужден прекратить это дело, черт меня дери!
– Не надо повышать голос! – Очки гражданки Тома сверкнули. – Здесь больной, гражданин комиссар!
Очевидно, гражданин Сименон учел это обстоятельство, поскольку рык, им изданный, звучал еле слышно.
– Да! Я вынужден закрыть это дело по причинам, никак не связанным с объективным ходом вышеизложенного расследования…
Я стоически выдержал новый выразительный взгляд, брошенный в мою сторону.
– Однако же, госпо… граждане, как лицо частное, вынужден заявить, что ваши показания есть не что иное, как ложь, направленная на сокрытие имевших место быть фактов. Вы лгали, дамы и господа!
– Даже я? – невинно осведомилась гражданка Тома.
Гражданин комиссар вновь обиженно засопел:
– Сударыня… То есть гражданка! Смею вам напомнить, что на допросе девятого фримера, то есть вчера, вы изволили показать, что характер ранения вышепоименованного гражданина Вильбоа допускает возможность нанесения оного ранения самим присутствующим тут господи… Тьфу ты, прости господи, гражданином. Однако же вызванные для обследования имевшего быть ранения граждане Адаль и д'Асси, члены Коро… тьфу! – бывшей Королевской медицинской академии, показали обратное. Эту рану гражданину Вильбоа нанес кто-то иной, о чем имеется соответствующее заключение.
Гражданка Тома невозмутимо сняла очки и принялась их тщательно протирать. Комиссар вновь вздохнул – на этот раз уныло – и грузно приподнялся.
– Граждане! – жалобно произнес он. – Но так ведь нельзя! Взываю к вашим чувствам верноподданных Его… О господи, я хотел сказать, к гражданским чувствам! Вы покрываете преступников, кои…
– Карать уже некого, – тихо проговорил Вильбоа. – Пусть будет все как есть, гражданин Сименон…
Комиссар помотал головой и, тяжело ступая, направился к выходу. У двери он внезапно остановился.
– Вы думаете, что горазды полицию обманывать, молодые люди? – произнес он, не оборачиваясь. – Я в полиции, дамы и господа, уже третий десяток лет! Думаете, я крестик не заметил?
Пустив эту парфянскую стрелу, он с тяжелым вздохом вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Не понимаю! – гражданка Тома пожала плечами. – Какой еще крестик?
Мы с Вильбоа переглянулись.
– На шее бедной мадемуазель Араужо был крестик, – негромко напомнил я. – Если бы тело переносили…
Я хотел добавить об отрубленной голове, но не решился. Бледные губы больного на миг искривились гримасой. Девушка вновь пожала плечами:
– Все равно не понимаю… И вообще вести подобные разговоры в присутствии больного считаю совершенно излишним! Так что, гражданин Люсон, пожелайте гражданину Вильбоа скорейшего выздоровления – и прошу на улицу!
Решив не спорить, я наклонился над кроватью. Вильбоа улыбнулся краешком губ:
– Спасибо… Вы зайдете ко мне?
Я кивнул – нам было о чем поговорить. Сегодня я успел в лечебницу за полчаса до комиссара и сумел изложить Шарлю нашу версию случившегося. Но мы оба знали, что желтоусый гражданин Сименон не так уж далек от истины…
В коридоре ко мне тут же бросился истомившийся ожиданием гражданин д'Энваль. Я улыбнулся:
– Ведайте истину, друг мой! Отныне ржавые цепи не грозят гражданке Тома! Ее не ввергнут в сырую темницу…
– Шутите? – Взгляд индейца был полон укоризны. – Разве можно смеяться над любовью, которая… О-о, сколь горьки ваши насмешки!.. Значит, следствие окончено?
Я кивнул, и гражданин д'Энваль облегченно вздохнул.
– Друг мой! – торжественным тоном проговорил он, но я предостерегающе поднял руку:
– Следствие окончено, и не будем больше об этом. Гражданка Тома сейчас у больного. Лучше, если мы подождем ее на улице.
Гражданин д'Энваль не возражал, и мы покинули больницу. Я был не прочь кое-что узнать у индейца, но ему, похоже, было не до меня. Я даже позавидовал – хорошо, когда чье-то лицо для тебя сияет, словно солнце…
Гражданка Тома не вышла, а буквально выбежала на улицу, поправляя шляпку, которую она сегодня надела вместо своего лапландского чудовища. Гражданин д'Энваль бросился навстречу, но девушка махнула рукой:
– Альфонс! Мне некогда вас выслушивать! У меня важный консилиум, я опаздываю, а вы даже не догадались поймать фиакр! Ага, кажется, вот он!
Она бросилась вперед, оставив бедного Альфонса с широко открытым ртом. Я покачал головой, но решил не усугублять ситуацию. Проводив глазами экипаж, молодой человек вздохнул:
– Мне в Тюильри, гражданин Люсон. Но в отличие от Юлии я совершенно не спешу. Мы могли бы с вами прогуляться до Нового Моста.
Это полностью совпадало с моими планами. Однако гражданин д'Энваль был явно не расположен к беседе, и, чтобы отвлечь его от меланхолии, я напомнил о нашем последнем разговоре.
– А! – вспомнил он. – Я обещал вам рассказать о моем дяде! Извольте, хотя мысли мои сейчас, признаться, далеко… Однако же…
– А! – вспомнил он. – Я обещал вам рассказать о моем дяде! Извольте, хотя мысли мои сейчас, признаться, далеко… Однако же…
Мне было, честно говоря, тоже не до его семейных воспоминаний, но я решил дать индейцу выговориться. Спросить о нужном я еще успею.
– В тот день, друг мой, мы вели беседу о народных преданиях, кои суть истинное сокровище, завещанное нам предками. Сколь велико это сокровище, о-о! Вы, как понял я, человек скептический, далекий от истинного восторга…
Я не очень понял, что есть упомянутый «восторг», но был вынужден согласиться. Далек – и весьма.
– Вы не верите… Знаете, друг мой, неверие – один из страшных плодов, выросших на древе Старого Порядка. Грех аристократии не только в гордыне. Они виновны и в том, что лишили народ истинной Веры…
– В домовых? – не удержался я.
Ответом была горькая усмешка.
– Знаете, друг мой, вы рассуждаете так же, как моя Юлия. О-о, как трудно, как тягостно бывает мне иногда! Сколь нелегко нам понять друг друга! Неверие ничуть не лучше суеверия!
– Дядя, – напомнил я.
– Дядя… Да, то, что я вам расскажу, поведал мне он. Но истинным героем той давней и поистине удивительной истории был мой дед, Огюст д'Энваль. В те годы он служил королевским егермейстером в Нормандии…
День десятого фримера выдался солнечный и неожиданно теплый. Идти по тихой, залитой солнцем улице было приятно, и я впервые подумал, что этот город можно полюбить. То спокойный, то похожий на карнавал, красивый, не сходный ни с одним городом в мире… Жаль, что я попал в него слишком поздно…
Я слушал своего спутника вполуха, а он, увлекшись, рассказывал о своем деде – великом охотнике, знатоке тайных троп и звериных повадок. Дядя моего индейца – Николя д'Энваль – пошел по стопам отца, и они вместе проводили целые месяцы на диких пустошах у Руана. Но двадцать лет назад им пришлось покинуть Нормандию. Его Величество Людовик XV повелел своим егермейстерам отправиться в далекую Овернь…
– Вы, наверно, уже поняли, друг мой, – тихо проговорил д'Энваль. – Я хочу рассказать вам о Жеводанском Волке. Или о Звере – как называл его дед. Наверно, вы уже слыхали досужие сплетни об этой истории. Но мне ведома истина!
Я еле удержался, чтобы не пожать плечами. Жеводанский Зверь… Да, что-то такое я слыхал. Кажется, какой-то волк нападал на людей…
Слушать охотничьи байки не хотелось, но я не перебивал. Все равно, гражданин индеец ответит мне сегодня на некий вопрос. А пока можно послушать и о Звере…
Мои предположения оправдались. Отец и сын д'Энвали отправились в Овернь, чтобы убить гигантского волка, который уже успел погубить более сотни крестьян. За чудище была обещана огромная награда, его выслеживали, посылали против людоеда целую драгунскую роту, но жертвы множились, а Зверь оставался неуловим…
– Мой дед был опытным охотником, гражданин Люсон. Он первый догадался, что у Зверя есть постоянное логово. Три месяца они с дядей обходили овернские леса, и наконец следы привели их к маленькой деревеньке Бессейр недалеко от Жеводана… И там они встретили его…
– Волка? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.
– Нет. Антуана Шастеля.
Сказано это было таким тоном, будто речь шла о самом Враге рода человеческого. Впрочем, Антуана Шастеля, лесничего и смотрителя охотничьих угодий, за глаза так и называли – Дьяволом. По слухам, в прошлом Дьявол был пиратом. Поговаривали также, будто смотритель много лет прожил у берберов, которые посвятили его в колдовские тайны. Странный, нелюдимый, он целыми неделями пропадал в Теназейрском лесу. И как только странный лесничий уходил в очередной обход, возле Жеводана появлялся Зверь.
Огюст д'Энваль почуял неладное, но Дьявол не пожелал встречаться с королевским егермейстером. Он исчез в лесной глуши, а на следующий день Зверь убил двух женщин, которые спешили на ярмарку…
Вдали показался Новый мост, блеснула под солнцем серая гладь Сены, и я понял, что следует поторопить гражданина д'Энваля-младшего.
– Итак, сей Антуан Шастель был оборотнем?
– Не верите? – усмехнулся индеец. – Король тоже не поверил. Он отозвал деда и прислал взамен де Ботерна, полковника артиллерии. Он бросил против Зверя целую армию. С пушками…
– Ну и? – История наконец меня заинтересовала.
– Де Ботерн убил большого волка и даже получил награду. Но Зверь продолжал нападать. Это длилось еще два года. Тогда мой дед вместе с дядей вновь приехали в Бессейр. Они уговорили крестьян устроить облаву. Зверь был убит…
– Аминь, – присовокупил я.
– …Его убил Шастель-старший, отец смотрителя. Убил серебряной пулей. Зверь погиб, и с тех пор никто не видел Антуана Шастеля по прозвищу Дьявол.
Я улыбнулся. Понравилась не столько сама байка, сколько тон, которым она рассказана. Парень верил – и это было забавно.
Д'Энваль внимательно поглядел на меня и покачал головой:
– Странно, гражданин Люсон. Вы мне не поверили…
– Не вам, – вновь улыбнулся я. – Вашему дяде. Наверно, он был изрядный шутник.
– Значит, вы тоже шутили, когда рассказывали о Мишель Араужо?
От неожиданности я остановился. Гражданин д'Энваль взглянул мне прямо в глаза:
– В ту ночь, у кладбищенской стены, вы встретили девушку, которая была уже три дня мертва. Это правда?
Я медлил. В конце концов, было темно, я мог обознаться…
– Да. Это правда.
– Юлия верит только в науку. О-о, сколь она заблуждается! Я знаю – наука не может объяснить все. Она не может объяснить даже то, что люди видят своими глазами.
Я не нашелся, что ответить. Индеец был прав. Я видел погибшую девушку, и она казалась мне живой. Он видел меня – живого…
– Вы больше ничего не хотите рассказать мне, гражданин Люсон?
Парень не отводил взгляда. На мгновение я заколебался, но тут же понял – не стоит. Возможно, молодой индеец – единственный, кто поверит мне. Но это ничем не может помочь. Скорее напротив…
Я заставил себя усмехнуться и не торопясь направился дальше. Д'Энваль мгновение помедлил, а затем молча последовал за мной. Мы перешли мост и вновь остановились.
– Мне сейчас прямо, – индеец кивнул в сторону широкого бульвара. – Вам направо… Кстати, будет время, заезжайте в гости. Я живу на улице Вооруженного Человека. Очень современное название, правда? Найти меня легко, там есть единственный четырехэтажный дом, его называют Дом советника Клюше… Приятно было побеседовать, гражданин Люсон!
– Взаимно, – кивнул я. – Кстати, никак не могу припомнить… Откуда это? «Давно мне ведом терпкий вкус греха…»
– Как? – удивился он.
Я улыбнулся как можно беззаботнее:
– Какой-то монолог. «Давно мне ведом терпкий вкус греха, и пропасть черную уж зрю издалека…»
– «Черны грехи мои, но злато облаченья меня слепит и гонит прочь сомненья», – кивнул д'Энваль. – Монолог кардинала Лотарингского. «Карл IX», акт первый. Сочинение гражданина Мари Шенье.[25] Из-за этого все и случилось…
Я вопросительно поглядел на него. Молодой человек пожал плечами:
– Неужели не слыхали? Четыре года назад гражданин Шенье представил эту пьесу в Королевский театр. Смею заметить, пьеса слабая, и часть актеров отказалась играть. Тогда гражданин Тальма обвинил их в измене народу и Революции. Этих бедняг назвали «черной эскадрой»…
– Да, помню…
Я ничего не знал об истории с пьесой Шенье, но о «черной эскадре» упомянул бедняга Вильбоа. «Черная эскадра», брошенная в тюрьму Маделонет…
– Гражданин Тальма добился постановки и доказал свой истинный патриотизм. О-о, сей гражданин – настоящий патриот!..
Теперь, когда речь не шла о Духе Перемен и о ненайденных «Илиадах», гражданин д'Энваль разговаривал почти как обычный человек. Симпатичный парень, начитавшийся какой-то ерунды…
– Говорят, именно Шенье и Тальма потребовали от Конвента арестовать этих бедняг, – тихо проговорил индеец. – Не знаю… Я знаком с Шенье, он и его брат – очень честные люди, но Мари мнит себя новым Корнелем… Ну а Тальма… Бог ему судья!
Мы расстались, и я долго бродил по набережной, бездумно глядя на спокойную речную гладь, по которой неслышно скользили низкобортные черные баржи. Возвращаться в гостиницу под неусыпный надзор мадам Вязальщицы не тянуло. Впрочем, достойная гражданка, скорее всего, еще не вернулась с площади Революции, куда привезли очередную «связку». Людей считают «связками» – аристократов, лионских горожан, крестьян Вандеи, актеров Королевского театра… Что я мог сделать? Пока был жив, я пытался…
Холодный ветер внезапно ударил в лицо. Я остановился, посмотрел вверх на голубое безоблачное небо и горько усмехнулся. Обман! И тут обман! Неверная лазурь скрывает истинное Небо – серую неровную твердь, куда мне не было доступа…
Оставалось найти ближайшую книжную лавку, купить патриотическую пьесу гражданина Шенье и разобраться с цифрами на пергаментной бумаге. Да, это надо было сделать, но что-то не давало покоя, как тогда, после встречи с несчастным Шарлем Вильбоа.