Я медленно шел по набережной и перебирал события последних дней. Нет, ничего особенного не произошло. Правда, беспокоило молчание моих добрых «друзей» Амару и Вадье. Да и с де Батцем следовало что-то придумать… Но не это смущало. В конце концов, не поздно исчезнуть, вписать новое имя в пустом бланке гражданского свидетельства…
Я горько усмехнулся. Одно фальшивое имя вместо другого!.. Нет, не это главное. Главным были слова старой монахини, которые все эти дни не давали покоя. Сестра Тереза поняла, что со мною что-то не так. Через ее руки прошли тысячи больных, ее трудно, невозможно обмануть. «Вам надо к врачу, сын мой!» Она поняла, что я болен. Болен – но не мертв!
Я вновь остановился, почувствовав, как бешено забилось сердце. А если она права? Почему я так уверен, что там, у лионской дороги, глаза открыл мертвец, которого не пустили на Небо? Мне кажется… Нет, я это чувствую! Но ведь чувствам не всегда можно верить, люди сходят с ума, теряют рассудок, и тогда им мнится такое, что не привидится в самом жутком кошмаре!
Сестра Тереза права. Кто бы я ни был, мне нужно знать правду. К врачу? Почему бы и нет? Конечно, не к такому коновалу, как гражданин Леруа из роты Лепелетье. Но ведь есть другие! Например, курносая девушка в очках, которая не боится проводить ночи на старом кладбище…
Гражданка Тома долго всматривалась, затем сняла очки и покачала головой:
– Только не говорите, что вам опять надо искать кого-то на нашем любимом кладбище! С меня вполне хватит и одного раза!
Я ждал ее у старой часовни не менее часа. Девушка появилась, когда вокруг уже стояли ранние синие сумерки.
– Вы почти угадали, – улыбнулся я. – Некий страждущий опять нуждается в вашей помощи, Юлия.
Взгляд, брошенный в мою сторону, способен был испепелить.
– Если вы ждете, что в ответ я буду называть вас Франсуа, то напрасно! И если вы вздумаете вручить мне букет, который прячете за спиной…
Я подал ей лиловые астры и развел руками. Несколько секунд я ждал, что цветы полетят мне прямо в лицо, но гражданка Тома ограничилась новым, не менее выразительным взглядом.
– А теперь объясните, как все это следует понимать, гражданин Люсон?
«Мадемуазель!» – хотел начать я, но вовремя прикусил язык.
– Гражданка Тома! Эти астры считайте своеобразным извинением за доставленные вам неприятности. А также за те, которые я могу доставить впредь.
– Уже доставили. – Девушка повертела в руках букет и покачала головой: – Гражданин «аристо»! У меня нет времени на подобные любезности. Я пришла работать… Впрочем, за цветы – спасибо. Хотите зайти… Франсуа?
Приглашение в мертвецкую было сделано самым светским тоном. Не подав и виду, я поклонился, после чего Юлия достала ключи, и мы занялись замком. Наконец ржавый металл поддался, и мы оказались в знакомом полумраке.
– Сейчас зажгу свет…
Девушка долго возилась с лампой, после чего мы прошли внутрь. Знакомые столы, тела под белыми простынями, еще один стол – на этот раз пустой. И – огромные лейденские банки, соединенные толстыми проводами. Смотреть лишний раз на покойников, «имеющих временное пребывание», не тянуло, и я занялся гальванической батареей. Между тем девушка зажгла еще две лампы, и в мрачном помещении стало немного светлее.
– Ну вот! – Юлия развела руками. – Мой персональный Аид. Мертвецкая там, за дверью, а здесь пребываю я и те, с кем мне интересно. Сегодня двое новеньких… А посему, гражданин Люсон…
– Франсуа, – напомнил я.
Она поморщилась:
– Сначала цветы, потом этакая фамильярность… Нет, мне не нравится!
– Тогда – Франсуа Ксавье, – предложил я.
Она пожала плечами:
– Хорошо. Итак, Франсуа Ксавье, свое любопытство, которое, похоже, и привело вас сюда, вы уже удовлетворили, а посему…
– Еще минуту! – я поднял руку. – Гражданка доктор, некий страждущий действительно нуждается в помощи. Или по крайней мере во врачебном совете.
– Я принимаю по вторникам, средам и пятницам с десяти утра в клинике бывшей Королевской академии. Скажите своему страждущему…
– Он перед вами.
Очки блеснули.
– Если за этим последует очередная пошлость…
– Мадемуазель! – подхватил я. – Мое сердце, э-э-э, стр-р-радает и р-р-разрывается… Нет, Юлия, к сожалению, я не шучу.
Девушка быстро подошла ко мне, крепкие пальцы обхватили запястье, рука легла на лоб.
– Не выдумывайте! Пульс нормальный, температуры нет. Если вас мучит ревматизм…
– Глаза, – подсказал я. – Помните, вы говорили?
– У вас что-то со зрением? Помнится, сегодня утром вы были в очках…
Собираясь в лечебницу Урсулинок, я действительно надел фальшивые очки. Конечно, предназначались они не для Юлии, а исключительно для гражданина Сименона.
– Роговица глаза, Юлия. Посмотрите!
– Боитесь катаракты? Ладно, идите к свету…
Осмотр длился долго. Я терпеливо ждал, стараясь не моргать. Странно, я не волновался. Обычный врачебный осмотр. Почему-то вспомнился пустой стол у меня за спиной…
– Травмы были?
– Что? – растерялся я.
– Травмы, – нетерпеливо повторила она. – Черепные… Вам не понятно?
Я замер. Значит, старая монахиня права! Или…
– Контузия, – я вспомнил лионскую дорогу и растерянных парней в синей форме. – Кажется…
– Головные боли? Потеря памяти?
Внезапно все вокруг начало расплываться. Знакомая серая пелена окутала часовню, свет ламп померк, превратившись в странное желтоватое пятно…
– Сядьте! Да садитесь же!
Я открыл глаза и сообразил, что сижу на неудобном деревянном табурете. Юлия стояла рядом, протирая очки.
– Часто бывает такое?
– Н-нет! Дело не…
– Позвольте об этом судить специалисту!
Девушка надела очки, пододвинула другой табурет – на этот раз трехногий – и аккуратно присела на краешек.
– Давайте так, Франсуа. Мы встретимся завтра, и вы мне подробно все расскажете. Наверно, вам придется обратиться к кому-нибудь более сведущему, чем я…
Теперь она говорила совсем иначе – мягко, спокойно. Я понял – она говорила с больным. С больным?
Лампы вновь горели ярко, серая пелена исчезла, пропала слабость. Я встал:
– Дело не в этом, Юлия. Скажите, я – жив?
– Идите к черту!
Девушка вскочила, опрокинув табурет.
– Вы – истинный мужчина! Гордыни, претензий – на миллион, а как что-то заболит… Можете успокоиться, умрете вы весьма не скоро! Завтра приходите в больницу академии к десяти, а сейчас убирайтесь и не мешайте работать!
Я не обиделся. Стало ясно – она тоже слепа. Напрасно я затеял все это! Ей не увидеть! Даже сестре Терезе – и той не дано понять все до конца. Несчастный безумный священник – вот кто разгадал меня. Ему не мешал разум – наш горделивый разум, пытающийся все объяснить, свести к очевидным причинам…
– Извините, Юлия! – я постарался улыбнуться как можно более виновато. – Но я предупреждал заранее о неприятностях…
Девушка быстро взглянула на часы и покачала головой:
– Все! У меня нет больше времени! Можете уходить, можете оставаться, но я буду работать!
Она решительным шагом направилась к ближайшему телу, укрытому белой простыней. Миг – и простыня взлетела в воздух. Гражданка Тома быстро оглянулась, схватила лежавший на табурете фартук и, накинув его, осторожно прикоснулась к голове мертвеца.
– Вы еще здесь? – бросила она немного насмешливым тоном. – Убирайтесь, гражданин Люсон, а то ненароком в обморок упадете!
Это был вызов. Впрочем, принять его было просто. Я не боялся. Перед ней лежал мертвец. Мертвый человек, такой же, как я…
– Один раз я сдуру притащила сюда Альфонса. Он хотел писать какую-то пьесу – чуть ли не про вампиров. Хорошо, что у меня была здесь нюхательная соль! Больше подобных опытов я не провожу.
– А какие проводите?
Я подошел ближе. На деревянном, обитом цинком столе лежал старик – худой, желтый, с пальцами, изуродованными ревматизмом.
Доктор Тома вздохнула:
– Все-таки решили мне мешать! Прежде всего я произвожу вскрытие. Естественно, не всех, а тех, кого мне позволяют. На этом кладбище хоронят бедняков – за счет Коммуны, и эти граждане в полном моем распоряжении. А вообще-то я изучаю посмертные изменения. Эту работу начал отец… Вы как, еще стоите на ногах?
Она быстро осмотрела мертвеца и вновь накрыла его простыней.
– Ну, здесь ничего интересного… Альфонс, бедняга, хотел набраться впечатлений. Я предложила ему ассистировать при вскрытии…
Она засмеялась, и я пожалел бедного индейца.
– Ладно, посмотрим, что тут…
Белая простыня вновь взлетела вверх. Девочка – лет десяти. Синеватые губы чуть раскрыты, на лице застыла гримаса боли. Я вздохнул. Похоже, мой вздох был услышан.
– Что, уже? Это вам не сказки сочинять об отрубленных головах, разговаривающих в корзине гражданина Сансона! Стойте!
Я замер. Девушка схватила зеркальце, приложила к губам несчастной, затем долго держала руку на запястье.
Я замер. Девушка схватила зеркальце, приложила к губам несчастной, затем долго держала руку на запястье.
– Нет… Но что-то тут не так!
Она подняла худую ручонку той, что лежала на страшном столе, подержала, затем осторожно опустила.
– Окоченения нет! Франсуа!
Я понял – и шагнул к ней. Юлия закусила губу, несколько мгновений размышляла, затем решительно кивнула:
– На стол! На тот, где батарея! Помогите!
Я не колебался. Вдвоем мы подняли несчастную и осторожно перенесли в глубь часовни, уложив на большой деревянный стол, возле которого я заметил многочисленные провода и какие-то стальные предметы, похожие на большие гвозди.
– Вы сможете привести в действие батарею?
Вопрос застал меня врасплох. Я покачал головой.
– Ну вас к черту! – Юлия застонала от нетерпения. – Какая от вас польза? Я что здесь, единственный мужчина?
– Сейчас – да, – согласился я. – Поэтому прежде всего сохраняйте спокойствие.
– И это вы мне говорите?!
Яростно блеснув стеклами очков, она направилась к батарее темных стеклянных сосудов и принялась быстро откручивать какие-то краны, подключать провода.
– Не понимаю! – она отступила на шаг, плечо дернулось. – Какого дьявола?!
– Не волнуйтесь, – повторил я. – Сейчас заработает…
Ее рука схватила лежавшие возле стола плоскогубцы, и мне показалась, что ими сейчас запустят прямо мне в голову. Но Юлия ограничилась тем, что топнула ногой и принялась возиться с каким-то хитрым переплетением проводов. Внезапно послышался негромкий низкий гул. Ударила искра – и в воздухе резко запахло озоном.
– А вот теперь действительно надо успокоиться.
Она повернулась ко мне и внезапно улыбнулась:
– Нужно несколько минут… Хотите, расскажу, как все началось?
Я кивнул. Юлия оглянулась, взяла толстые резиновые перчатки и принялась неторопливо надевать.
– Отец хотел быть детским врачом. Но однажды – он тогда только начинал учиться в Королевской академии – ему пришлось нанести визит своему дядюшке. Тот был, представьте себе, епископом в Мо. Не бывали? Маленький такой городишко… В тамошнем соборе хранятся мощи святого Адильберта. Дядюшка, естественно, не утерпел и сводил туда моего отца. И представьте себе…
Батарея уже искрила вовсю. В воздухе стоял низкий ровный гул. Юлия быстро оглянулась:
– Уже скоро… Так вот, сей святой при жизни был величайшим грешником. Однако когда наконец упокоился в грехах и его принялись отпевать, то грешник внезапно поднялся во гробе и начал повторять слова литургии. Потом лег во гроб и оставался нетленен еще двадцать дней, пока его не похоронили в крипте собора…
– Беднягу похоронили заживо, – понял я.
– …И причислили к святым. Типичная каталепсия! Отец заинтересовался, ну и… Так что я имею полное право считать святого Адильберта своим покровителем… Ну, пора!
Она осторожно поправила какие-то проводки, затем взяла в руки то, что я принял за гвоздь, – острый стальной штырь, соединенный проводом с одной из лейденских банок. Внезапно я вспомнил то, что совсем недавно видел на сцене. Асклепий, сын Громовержца, воскрешает Ипполита. Тогда тоже сверкали молнии…
Юлия поднесла стальное острие к груди той, что неподвижно распростерлась на деревянном столе. Удар! Из стального жала полыхнула белая искра, и в тот же миг тело вздрогнуло, словно марионетка, которую дернули сразу за все веревочки. Спина прогнулась, задрожали руки…
Юлия бросилась к телу, наклонилась…
– Нет… Еще!
Снова удар. Страшная нескладная марионетка, казалось, пытается подняться, встать. Но как только стальное жало оторвалось от груди, тело вновь замерло.
– Но почему? – Юлия поглядела на меня, словно надеясь найти помощь. Я заметил в ее глазах растерянность, даже отчаяние.
– Еще раз, – предложил я.
Она кивнула и вновь взялась за Асклепиев жезл.
Удар! Голова девочки мотнулась в сторону, и внезапно синие губы дрогнули…
– Есть!
Юлия наклонилась над телом, затем облегченно вздохнула:
– Сердце… Кажется, получилось!
Она вновь склонилась над девочкой и принялась резкими движениями массировать грудь. Губы лежавшей на столе вновь шевельнулись, послышался тихий стон. Дрогнули веки…
Я стоял, не решаясь двинуться. То, что совсем недавно казалось нелепой сказкой, теперь происходило наяву. Курносая девушка в нелепых очках бросила вызов Смерти. Бросила – и… победила?..
– Помогите! – Юлия вытерла вспотевший лоб. – Надо продолжать массировать сердце.
Я сбросил оцепенение и подошел к столу. Когда я прикоснулся к груди той, что совсем недавно казалась трупом, то ощутил легкое тепло. Девочка жила!
– Сильнее! – Юлия нетерпеливо притопнула ногой. – Сильнее и резче! Вот так!
Через минуту девочка вновь застонала. Юлия провела рукой по ее лицу, приподняла веко…
– Что-то не так… Отойдите!
В ее голосе теперь слышалась тревога. Я повиновался, и девушка вновь склонилась над той, которую пыталась вырвать у Смерти. Прошла минута, другая…
– Нет… – Юлия растерянно взглянула на меня. – Сердце остановилось…
– Батарея! – напомнил я. – Скорее!
Она кивнула и вновь взялась за свой волшебный жезл. Удар! Еще! Белые искры били в недвижное тело, заставляя его дергаться на холодных деревянных досках, но я уже понял – чудо не свершилось. Смерть, на миг отпустившая свою жертву, вновь явилась, чтобы взять свое. Наконец Юлия отложила бесполезный жезл, долго слушала пульс и вдруг тихо застонала.
– Но почему? Почему! Я все делала правильно!
Внезапно я понял, что она плачет. На миг это поразило меня даже больше, чем все виденное, но я тут же опомнился.
– Юлия, успокойтесь!
Я обнял ее, девушка вновь застонала, всхлипнула:
– Я все делала правильно! Почему? Господи, почему?!
Ответить было нечего. Вернее, у меня было что сказать, но едва ли бы это помогло. Гальваническая батарея и стальной стержень – слабое орудие против Силы, которой Юлия попыталась бросить вызов.
– Вы сделали все, что могли… – начал я, но девушка резко мотнула головой:
– Нет. Я в чем-то ошиблась! Эта девочка могла бы жить! Понимаете? Жить!
– Понимаю.
– Ни черта вы не понимаете! – Юлия рванулась, подбежала к батерее и резким движеним дернула какой-то рычаг. Гул стих, мелькнула последняя искра, и в часовне наступила тяжелая, вязкая тишина. Я подошел к мертвой девочке и укрыл тело простыней.
– Вы курите? – резко бросила Юлия. – Конечно, курите! Дайте одну папелитку и убирайтесь. Мне нужно работать!
Я достал из кармана коробочку с папелитками и вдруг понял – гражданке Тома нельзя оставаться здесь. Какой бы железной ни казалась мадемуазель доктор, она всего лишь двадцатилетняя девушка, которая может изображать бесстрастного ученого перед гражданином Альфонсом д'Энвалем, но не передо мной. Сейчас я уйду, и Юлия останется одна наедине с телом той, которую не удалось спасти…
– Гражданка Тома, у вас есть часы?
Часами я так и не обзавелся. Девушка порылась в кармане пальто и сунула мне серебряный брегет.
– Собирайтесь! Как раз успеем на второй акт…
Она не поняла, но я уже направился к ближайшей лампе.
– Что вы делаете?
Я погасил фитиль.
– Снимайте фартук, и поехали. Саквояж можете оставить здесь. Где замок?
– Но…
Погасив лампы, я вытащил Юлию наружу и занялся замком.
– Куда… Что вы себе позволяете? – возмутилась наконец девушка, но я крепко взял гражданку Тома за руку и потащил к выходу.
– Пустите! – рванулась она. – Вы… Я…
– Мы едем в Оперу, мадемуазель! И не вздумайте спорить!
– Какую еще Оперу? Никуда я не поеду!
На полутемной сцене недвижно застыли шеренги закованных в латы афинян. Завтра – бой. Горстка эллинов бросает вызов полчищам Дария. Позади – родной город. Нельзя потерпеть поражение, нельзя погибнуть – надо только победить…
Хор пел негромко, но постепенно голоса крепли, и музыка заполняла зал. В слова я не вслушивался, да они были и не важны. Те, кто завтра выйдет на Марафонское поле, бросают вызов не просто персидским полчищам. Они бросают вызов самой Смерти – безнадежный, отчаянный, но они верят в победу, поскольку верить больше не во что…
Патриотическая опера граждан Гийара и Лемуана «Мильтиад при Марафоне», проигнорированная мною несколькими днями ранее, оказалась не так и плоха. Отсутствие сюжета и барабанная риторика с обязательным упоминанием «Республики» и «Свободы» почти не замечались благодаря чудесам, творимым актерами. Да и музыка была хороша – неожиданно сильная, сдержанная, она впечатляла, заставляя сопереживать тем, кто был на сцене. Наверно, почтенные авторы думали восславить нынешних «Мильтиадов», просиживающих кресла в Конвенте. Но я думал о вандейских крестьянах, сражавшихся, чтобы не пустить «адские колонны» генерала Россиньоля к родным очагам, о мальчиках из армии Конде, умиравших под белым знаменем с золотыми лилиями, и о Лионе. Сколько же мы дрались? Четыре месяца? Больше? Без боеприпасов, без провизии, без надежды…