Юлия застыла в кресле, молча глядя на сцену. Я не был уверен, что она обращает внимание на нюансы творения граждан Гийара и Лемуана. Наверно, у нее перед глазами стояло лицо бедной девочки, успевшей вздохнуть, может быть, даже увидеть неяркий свет ламп в старой часовне – и вновь уснувшей, уже навеки. Я понимал, что Юлии сейчас больно, но пусть лучше она переживет эту боль здесь, в странном фантастическом мире Оперы, чем среди обитых цинком столов. Вряд ли я заслужу благодарность… но это не так и важно.
Хор уже гремел, огни горели ярче, отражаясь в стальных латах, над горизонтом медленно разгоралась заря. Скоро утро – утро последнего боя…
И тут я почувствовал легкое прикосновение. Вначале я подумал о гражданке Тома, но та по-прежнему глядела на сцену, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я скосил глаза и заметил сложенный веер. Кто-то незаметно вошел в ложу и теперь стоял сзади – тихо, стараясь не дышать. Впрочем, я уже догадывался – кто. Встав, я осторожно повернулся. Бархатная Маска приложила палец к губам и кивнула на дверь.
В широком коридоре было пусто. Моя таинственная знакомая быстрым движением сняла маску, улыбнулась и протянула руку:
– Добрый вечер, гражданин!
На ней было все то же роскошное платье – и по-прежнему ни одного украшения. Я улыбнулся:
– Добрый вечер, гражданка! Я сегодня не один…
– Не страшно.
Она оглянулась, затем заговорила быстро и тихо, почти шепотом:
– Вы должны увидеться с де Батцем и уговорить его покинуть Париж. Его показания в Конвенте повредят Республике.
Я еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Почему-то я так и думал. Только вместо «Республика» следовало назвать вполне конкретное имя.
– Вот документы. Его пропустят до границы.
В мою руку лег конверт из плотной бумаги. Я молча кивнул.
– И еще… Ваш друг просил передать…
Лицо ее изменилось, другим стал голос. Мне вновь показалось, что со мной говорит кто-то иной.
– «Гражданин! Не верь ложным друзьям Свободы! Предатели ищут предателя – не стань же предателем сам! Прощай!»
На этот раз «друг» перестарался. Шарада вышла слишком затейливой. Я хотел переспросить, но незнакомка улыбнулась и протянула руку:
– Удачи, гражданин Шалье!
Не успел я поинтересоваться, в чем именно, как она уже исчезла.
– Вероятно, вы собирались в Оперу с той дамой?
Оказывается, гражданка Тома оказалась куда более наблюдательной, чем мне думалось. И теперь, когда мы покидали огромное, сияющее огнями здание, не преминула поинтересоваться. Не став переспрашивать: «С какой именно?», я вовремя вспомнил гражданина индейца.
– Темная страсть соединила нас, – сообщил я замогильным голосом. – И она же развела нас по обе стороны зияющей пропасти, имя которой… О-о, это имя!..
– Не паясничайте! – Юлия оттолкнула руку, которую я необдуманно попытался ей предложить, и топнула ногой: – Вы невозможны, гражданин Люсон! Вы настоящий «аристо»!
– Увы, мадемуазель де Тома, – вздохнул я.
Ответом был огненный взгляд, который едва не испепелил меня на месте. Девушка нетерпеливо повернулась:
– Здесь где-то стоянка фиакров… И не вздумайте меня провожать, из-за вас у меня пропал весь вечер! Если вы еще раз придете ко мне на работу, то мигом вылетите за дверь.
Я молча поклонился.
– Да! Я вас непременно выставлю, потому что вы… Потому что вы… В общем, спасибо, Франсуа Ксавье!
Я удивленно поднял глаза. Она улыбалась.
– И не забудьте зайти в больницу академии! Я покажу вас кое-кому из специалистов. Не ухмыляйтесь, когда вы ухмыляетесь, у вас совершенно невозможный вид.
Я и не думал ухмыляться, но спорить, конечно, не стал. «В общем, спасибо…» Признаться, я не рассчитывал и на это…
Кардинал Лотарингский был поистине отвратителен – не столько из-за упомянутых грехов, сколько благодаря многословию, которым обильно наделил его драматург-патриот гражданин Шенье. Монолог, в котором перечислялись злодейства уже осуществленные и еще более – задуманные, длился целых три страницы. Дальше читать не стоило. Я отложил книжку и задумался.
Книжек было две. Первая издана в октябре 1789-го, вторая вышла в свет на год позже. В обеих была помещена знаменитая пьеса. Как удалось выяснить в книжной лавке, куда я зашел еще вчера, больше опус Мари Шенье не издавался. Итак, можно было попытаться.
Правда, то, что книжек оказалось две, смущало. В обеих имелись предисловия. Я бегло ознакомился с первым, подписанным «Патриот Красной Эскадры». В нем обличались происки граждан Нодэ и Дазенкура, мешавших постановке революционной пьесы по смехотворным, с точки зрения «Патриота», причинам – из-за ее «якобы» низкого художественного уровня. Как объяснял «красноэскадровец», художественный уровень творения Шенье вообще не имеет особого значения. Сие утверждение подкреплялось фразой самого Камилла Демулена о том, что «Карл IX» двинул «наше дело» больше, чем штурм Бастилии. Итак, «дело» торжествовало, а граждане Нодэ и Дазенкур теперь обживали тюрьму Маделонет.
Второе предисловие написал лично гражданин Мари Жозеф Шенье. Ознакомившись с ним, я узнал, что «в прошлые времена» народ являлся рабом «деспотизма» и несчастные поэты были вынуждены заниматься «лестью и курением фимиама». Зато теперь… Зато теперь автор-патриот, по собственному признанию, «задумал и написал трагедию, которую только Революция могла осуществить постановкой на сцене». Гражданин Шенье скромничал. Чтобы поставить пьесу, понадобилось посадить почти всю труппу Королевского театра!
Я развернул листок пергаментной бумаги. Цифры… Тот, кем я был раньше, скорее всего, воспользовался одним из этих изданий. Вероятнее всего, первым. Впрочем, монолог кардинала Лотарингского не претерпел особых изменений. Итак, если 3 – это «в»…
Через десять минут я вытер вспотевший лоб и разорвал в клочья лист ни в чем не повинной бумаги. Ничего не получалось! Буквы толпились бессмысленным немым строем. Нет, монолог главного советника Карла IX явно не подходил. Тогда что?
Я попытался представить себя на месте того, кем был раньше. Зачем вообще записывать эти несколько строчек? Ничего не стоило выучить их наизусть. Едва ли я, прежний, мог предвидеть, что стану призраком – без памяти, без имени. Значит, я писал не для себя. Предположим, в Париже я мог рассчитывать на чью-то помощь. В таком случае я мог бы передать кому-то этот листок хотя бы для того, чтобы мне организовали встречу. Тот, для кого он предназначался, знает шифр. Скорее всего, такие же книги стоят у него в шкафу. Этим шифром может быть написана не только сия бумага, значит, тому, неизвестному, придется думать, как сохранить тайну. А это нелегко. Допустим, обыск. Агенты гражданина Вадье переворачивают все вверх дном, находят шифрованные записи. Дальнейшее понятно – они попытаются искать ключ во всех найденных книгах. Работа долгая, но агентов у гражданина Вадье хватает. Очередь доходит до опуса гражданина Шенье. Агент, уже усталый и раздраженный, открывает начало пьесы, пытается подставить цифры… И отбрасывает книжку в сторону! Впрочем, если он – человек дотошный, он берется за предисловие…
Оба предисловия – и «Патриота», и самого гражданина Шенье – ничего не дали. Я невольно хмыкнул. Теперь даже самый старательный агент отложит книгу в сторону, чтобы взяться за другую. А между тем…
Я взял первую из книжек и взглянул на обложку. Виньетки, гирлянды, крылатые гении, отчего-то с мечами… А вот и текст! Итак: «Свобода. Равенство. Братство. Мари Жозеф Шенье. Карл IX, или Варфоломеевская ночь. Трагедия в пяти актах и девяти явлениях, поставленная на сцене Королевского театра…»
Перо вновь забегало по бумаге, но на этот раз буквы стали складываться в нечто хорошо знакомое: «Поль Молье, Си…»
Я перевел дыхание, заставив себя успокоиться. Радоваться рано. Еще рано! Возможно, радоваться вообще не придется…
«Поль Молье. «Синий циферблат». Площадь Роз».
Я закурил, ощутив нежданную горечь во рту и невесело усмехнулся. Да, «Синий циферблат». Запись шла первой, значит, была самой важной. Увы, эта дорога закрыта навсегда…
Вторая строчка была короткой и тоже заставила усмехнуться:
«Де Батц. «Фарфоровая голубка».
Сегодня утром я вновь навестил знаменитое кафе и честно просидел там с полчаса, ловя на себе любопытные взгляды. Похоже, мой первый визит не был забыт. Но мерзавец де Батц ничем мне не поможет. Бог ему судья…
Третья строчка. Теперь я спешил, надеясь, что эта дорога мною еще не испробована. Но прочитанное не обрадовало, скорее удивило:
«Пьер Леметр. Альбер Поммеле. Николя Сурда».
Два имени были знакомы – их называл де Батц. Кажется, он упомянул, что Поммеле и Сурда – люди из организации д'Антрега. Но это ничего мне не говорило. Пьер Леметр шел первым, значит, именно к нему мне следовало обратиться вначале. Но я не помнил этих имен. Увы, адреса я – прежний – предпочел не записывать. Возможно, мой предполагаемый помощник знал, как их найти. Нет, этот путь пока закрыт…
«Пьер Леметр. Альбер Поммеле. Николя Сурда».
Два имени были знакомы – их называл де Батц. Кажется, он упомянул, что Поммеле и Сурда – люди из организации д'Антрега. Но это ничего мне не говорило. Пьер Леметр шел первым, значит, именно к нему мне следовало обратиться вначале. Но я не помнил этих имен. Увы, адреса я – прежний – предпочел не записывать. Возможно, мой предполагаемый помощник знал, как их найти. Нет, этот путь пока закрыт…
Четвертая строчка также удивила. Вначале даже показалось, что я попросту перепутал. Пришлось свериться, убедившись, что никакой ошибки нет:
«Депутат Жак Ножан. Сен-Марсо».
Сен-Марсо! Выходит, прочитай я эту запись еще в дороге, мне не надо было бы покупать нелепые очки, подделывать документы, тратить время на ненужные разговоры и встречи. Достаточно было спросить у лейтенанта Дюкло адрес гражданина депутата…
Папелитка догорела, и я поспешил закурить новую. Нет, не все так просто! То, что неизвестный мне гражданин Ножан оказался в списке, еще не значит, что я найду там помощь. Этот человек был мне нужен, но нужен ли ему я? Нет, спешить нельзя…
Последняя строчка. Я медлил, надеясь, что именно там я найду таинственный «сезам». Несколько букв, скорее всего, фамилия. Свеча уже догорала, когда я наконец вывел первую букву – «Д»…
Нет, сезам не отворился. Фамилия – неизвестная, ничего мне не говорящая – Дюпле. Просто Дюпле – без имени и адреса…
Свеча догорела. Я не стал зажигать новую, хотя следовало еще раз прочесть записи и, запомнив, превратить их в пепел. И эта надежда не оправдалась. Странно, я почему-то не расстроился, словно знал все заранее. Наверно, потому, что давно понял: путь на серое небо не будет легким. Идти придется долго, а я уже устал. Господи, как я устал!..
Ночью дверь бесшумно отворилась – и тень, черная с головы до пят, проскользнула в комнату. Я был готов и, не зажигая света, передал призраку запечатанный пакет. Кажется, он пытался что-то сказать, но мне не о чем было говорить с бароном де Батцем. Дождавшись, пока тень исчезнет, я запер дверь – и забыл о нем навеки…
В этот день Шарль Вильбоа выглядел значительно бодрее. Увидев меня, он весело усмехнулся и отложил толстую книгу in octavo, которую перед этим штудировал.
– Читаете? – Я присел на койку. – Значит, дело пошло?
Его рукопожатие было теплым и твердым. Я окончательно убедился – дело действительно идет на лад.
– Утром принесли, – Вильбоа кивнул на книгу. – Сегодня ко мне начали пускать, и, представьте себе, гражданин Люсон, обнаружилось, что у меня целая толпа друзей…
– Журналисты – люди дружные, – кивнул я.
– Ну… – Шарль развел руками. – То, что забежал Демулен,[26] это еще понятно. Мы с ним действительно приятели. Но Эбер! Впрочем, гражданин Эбер собирается тиснуть статью о том, что я стал жертвой злодейского покушения аристократов…
Тон его мне понравился. Та страшная отчужденность, которую я заметил при нашей первой встрече, исчезла. Шарль, конечно, бодрился, но уже не походил на человека, потерявшего душу.
– Кстати, – глаза парня стали серьезными, – мои друзья собрали денег. Как я понял, кто-то из вашей компании заплатил за мое лечение…
– И эти деньги, – подхватил я, – вы отдадите сестре Терезе для другого больного, у которого с друзьями хуже.
Он на миг задумался, затем кивнул. Я между тем с интересом раскрыл книгу. Она сразу же показалась необычной. Увидев заголовок на латыни и дату издания, я едва удержался, чтобы не присвистнуть.
– Редкая, – понял меня Вильбоа, – 1625 год, издание отцов-иезуитов. Вчера я написал записку приятелю, у него дядя книготорговец…
– «Житие и деяния благочестивых отцов Гильома, епископа Мосульского, и Петра, епископа Памье», – с трудом разобрал я. – Помилуйте, гражданин Вильбоа, что это?
– Ага! Заинтересовались? – журналист приподнялся на подушках и неуверенно оглянулся. – А знаете, гражданин Люсон, я бы попытался встать и прогуляться. Хотя бы по коридору…
Я хотел было возразить, но решил, что парень прав. Он жив – и хочет чувствовать себя живым.
Мы выбрались в коридор и медленно прошли к большому окну, выходящему во двор. Вильбоа остановился и вздохнул:
– Все. Постоим. Так вот, о книге. Я ее когда-то читал… Нет, не читал, просматривал, а сейчас решил изучить основательнее. Написана в начале XIII века достаточно любопытной личностью – кардиналом Ансельмом Орсини, одним из отпрысков этого разбойничьего рода. Отец Гильом – его учитель, а Петр, как я понимаю, близкий друг…
– Гильом – епископ Мосульский? – вспомнил я.
– Интересно, правда? Да, под конец жизни он возглавлял епархию в Мосуле при потомках знаменитого атабека Имадеддина. А вообще сей Гильом – весьма ученая личность, богослов и автор знаменитой в свое время книги о святом Иринее. Но мне куда любопытнее не он, а отец Петр…
Признаться, меня не очень интересовали жития почтенных епископов. Я надеялся узнать у гражданина Вильбоа нечто, касающееся современности, но решил не торопиться. Всегда полезно выслушать собеседника.
– Отец Петр, иначе Петр Нормандец, принял трудную епархию. Памье – это рядом с Тулузой, в те годы – катарское гнездо… Впрочем, меня заинтересовали не катары.
Вильбоа умолк, а я вдруг понял, что разговор этот неслучаен. Шарль куда-то клонит, все это неспроста.
– Кардинал Орсини пишет, что в Памье была смута. Некие демоны нападали на людей, в результате пейзане озверели и взяли замок, где оные оборотни имели место пребывания. Одно из чудищ закололи на месте, после чего голову, как пишет Орсини, «видом ужасную», водрузили на пику…
– И? – не выдержал я.
– И через пару дней сей демон снова явился во плоти! Ну отец Петр провел крестный ход, силы Врага расточились…
Я понял. Шарль Вильбоа и не пытался уйти в седую старину. Демон явился во плоти…
– Там есть объяснение? – вновь не выдержал я.
Шарль покачал головой и усмехнулся:
– Задело? Да, объяснение есть – и прелюбопытное. Но об этом поговорим в следующий раз. А сейчас…
Он взглянул мне прямо в глаза.
– Мы – я, вы и симпатичная девушка в очках – дружно ввели следствие в заблуждение. Признаться, менее всего хотелось изображать самоубийцу. Я – неверующий, гражданин Люсон, но в этом вопросе полностью солидарен с церковью. Впрочем, вы уже догадываетесь…
– Вы не кончали с собой, – кивнул я. – Вас ударили ножом. Кто?
Он метнул на меня быстрый взгляд, губы внезапно сжались и побелели.
– Вы знаете.
Да, я знал. Догадаться было несложно, особенно когда я взглянул на рану. Не только комиссар Сименон и почтенные доктора из бывшей Королевской академии разбираются в подобных вещах.
– Итак, вас пыталась убить Мишель Араужо.
Вильбоа не ответил, затем бросил взгляд в окно и медленно повернулся.
– Пойдемте. Я, пожалуй, прилягу…
Я помог ему – сил у парня еще было в обрез, и мы медленно двинулись по коридору. У двери палаты он остановился.
– Вы догадались, гражданин Люсон. Я хочу понять – что это было? Я не верю в Творца, в Дьявола и бесов. Но я не склонен верить и гражданам ученым с их «не может быть». Это – было. И я хочу найти объяснение… Вы мне поможете?
– Да.
Это было то, на что я надеялся. Если мы поймем, кем была несчастная Мишель, то станет ясно, кто такой я сам. И уже потом можно думать о дальнейшем…
Шарль кивнул и уже взялся за ручку двери, когда я спохватился:
– Погодите!
Оглянувшись и не заметив ничего опасного, я мгновение молчал, не решаясь, и наконец поглядел ему в лицо:
– Сейчас я назову несколько имен. Вы журналист, вы многих знаете…
Во взгляде Вильбоа мелькнуло удивление, но затем он пожал плечами и кивнул.
– Пьер Леметр, – начал я. – Николя Сурда. Альбер Поммеле…
– Альбер Поммеле – помощник Тальена,[27] комиссара в Бордо, – немного подумав, сообщил Вильбоа. – Остальных не знаю.
– Жак Ножан…
– А-а! – Шарль усмехнулся. – Личность более чем известная! Вождь санкюлотов из Сен-Марсо. Говорят, его боится сам Робеспьер.
Вот даже как? Впрочем, подумать об этом можно было и позже. Оставалось спросить о Дюпле, но что-то удержало. Может, тот, кто иногда подсказывал мне, в последний момент толкнул под локоть. С этой короткой фамилией что-то не так. Во всяком случае, спрашивать об этом нельзя…
Мадам Вязальщица прямо-таки излучала недовольство:
– Нет, вы только подумайте, гражданин Люсон! Разве добродетельные граждане так себя ведут?
– Как? – изумился я, прикинув, что речь может пойти о курении в комнате.
– Добродетельные граждане, должна вам сказать, не ставят других в неловкое положение! Добродетельные граждане всегда должны сообщать, когда они вернутся, чтобы мне было что сказать вашим гостям!
Ах, вот оно что! Спицы в крепких руках гражданки Грилье сверкали, как молнии, а я решал несложную задачку. Вряд ли де Батц решится вновь заглянуть ко мне. Значит, либо Бархатная Маска, либо…