— Я даже не знаю, чем мне вас отблагодарить. Разумеется, вы отобедаете со мной. Я не ставил с вечера силков, но зато в протоке у меня поставлена верша. Я ведь родом с Верануса, вам не случалось там бывать?
— Нет, — в голос ответили Влад и Чайка.
— Очень милая планетка, но рыбы… рыбы там практически нет. Но мы все равно ставили верши в канале и даже что-то ловили. А здесь рыбы удивительно много, такие карасики, представляете? Они маленькие, но от этого особенно вкусные. Так вот, утром я вытащил ровно сорок шесть штук, представляете, и еще подумал: «Куда так много? Не иначе сегодня будут гости!» — и тут вы. Как удачно!
— Мы обещали, — сказал Влад.
— Да что же я стою? — вдруг всполошился Якобсон. — Нужно варить уху!
— Покажите мне вашу рыбу, — попросила Чайка. — Может быть, придумаем что-нибудь другое.
Лейтенант-истребитель прошествовал к хижине и с гордостью продемонстрировал кучу мелкой рыбешки.
— О, так я эту рыбу знаю! — восхитилась Чайка. — Она вкусная. Только мы ее называли не карасиками, а вьюнами. Девочки ловят ее голыми руками, а потом едят сырьем. Но для вас я пожарю. Жареная она лучше.
— Ну конечно, это вьюны! — вскричал Якобсон. — Теперь я тоже так буду их называть. Одна беда: у меня нет ни сковородки, ни жаровни, а если запекать в костре, от рыбы ничего не останется, она слишком мелкая. Я хотел сделать жаровню, но не смог. Представляете, на межзвездном истребителе нет детали, из которой можно было бы сделать сковороду! Эти современные технологии — кошмар!
— Мне сковородка не нужна! — заявила Чайка решительно.
«Мертвое только мешает», — невольно закончил фразу Влад, старательно не позволяя оформиться представлению, как именно ортодоксально настроенные ведьмы проводят в жизнь этот принцип применительно к сковородкам.
Чайка глянула с озорной усмешкой и деликатно не сказала ничего. Она перебрала рыбу, довольно кивнула:
— А вот соль и кое-какие приправы потребуются. Я мигом слетаю.
Чайка вспрыгнула на помело, с легким свистом прочертила дугу над озером и исчезла. В благодатной атмосфере Новой Земли не было нужды обращаться в голубоватую торпеду, так что на мгновение перед мужчинами возникла картина из древней сказки: лес, озеро, грозовые тучи на востоке и юная ведьма, несущаяся вдаль верхом на помеле.
— В годы моей юности, — задумчиво сказал Якобсон, — женщины и подумать не могли, чтобы вытворять такое. Вообще, они больше всего напоминали куриц: квохчущих наседок, кокетливых хохлаток или молоденьких голенастых цыплушек. И я пользовался у них успехом, представляете, этакий бравый петушок в лейтенантских погонах. Как давно это было! А теперь я смотрю на вашу подругу и думаю, как, должно быть, красиво и сказочно интересно любить такую девушку!
— Трудно, — сказал Влад скорее самому себе.
— Что я слышу?! — возвысил голос отшельник. — Лейтенант, вы же мужчина! С каких пор пилоты имперских вооруженных сил начали бояться трудностей?
— Я больше не лейтенант, — сказал Влад. — Я беглый каторжник и государственный преступник.
— Что ж, я не понимаю?.. — голос старика сник. — Это изысканно и благородно: за все несправедливости, за прошлые обиды в гордом одиночестве объявить войну галактической империи. Что это случилось, было нетрудно догадаться, ведь никто не станет строить для тренировки истребителей пятисоткилометровые мишени. Это был боевой вылет, верно?
Влад кивнул.
— Надеюсь, лейтенант, вы попали в цель, достойную выстрела.
— Я тоже на это надеюсь, хотя я больше не лейтенант, — повторил Влад.
— Не возражайте! Вы навсегда останетесь лейтенантом, единственным лейтенантом вашей маленькой армии, ведущей безнадежную и, главное, совершенно бессмысленную войну.
Влад хотел сказать, что как раз войны-то он и не ведет, а всего лишь пытается прорваться к высшим сановникам империи и прокричать правду, которая может изменить мир. Но вместо этого спросил:
— Почему — бессмысленную?
— Потому что империи в войнах только укрепляются. Я родом с Верануса, мы совсем молодая колония, нашу собственную историю можно уместить на почтовой марке. Может быть, поэтому в юные годы я увлекался древней историей, историей Земли. За десять тысяч лет она перенесла много скоротечных империй, и, поверьте, ни одна империя не рухнула просто под натиском врагов, каждая сначала прогнила изнутри. А нашей империи, в которой мы имеем неудовольствие жить, еще очень далеко до дряхлости. Значит, и драться с ней бесполезно.
— С чего вы взяли, будто у нашей империи здоровое нутро? — спросил Влад, припомнив беседу с Мирзой-беком. — Бесчеловечный строй не может быть прочным.
— Может, еще как. И люди с радостью станут отдавать жизни за молоха, который их пожирает. Мы с вами, лейтенант, тому живые примеры. Просто обстоятельства сложились так, что у нас было время подумать о жизни. У меня — побольше, у вас — поменьше, разница невелика. Главное — мы поняли, что происходит. А другим этого времени вовсе не выпало, и они, не задумываясь, пойдут на смерть, защищая размалеванного идола. Вот когда империя действительно сгниет, то не поможет даже самоотверженность фанатиков. И знаете, как можно определить, что час настал? Я много думал над этим и нашел простой и верный способ. В стабильном государстве делают прочные вещи. Они могут быть громоздки и неудобны — новогодние игрушки, под тяжестью которых ломаются елки, бронированные ночные горшки, которые ребенку не под силу вытащить из-под кровати, книги, страницы которых в одиночку не перевернешь, — но все это сделано прочно, на века. На елочную игрушку можно наехать танком, горшок выдержит ядерный взрыв. Заметьте, ни один памятник архитектуры, построенный в эпоху загнивания империй, не сохранился. Их даже не надо было разрушать, они рассыпались сами. Государство, которое собирается существовать вечно, любую мелочь делает со старомодной основательностью. А как только промышленность начинает штамповать вещи-однодневки, дни этой страны сочтены. У нее может быть могучая армия, наводящая ужас на соседей, но пройдет совсем немного времени, и она рухнет от случайного толчка. Ее убьют не враги, а книги в клееных переплетах и одноразовые зажигалки.
Якобсон говорил быстро и горячо, ни разу не произнеся своего любимого «представляете». Так говорят только о том, что действительно наболело и тысячу раз продумано.
— А теперь взгляните сюда: мой истребитель лежит на земле уже шестьдесят три года, но вы думаете, в нем что-нибудь испортилось? Все в порядке, все исправно, ничто не проржавело и не разрядилось. Поднять его — и можно лететь, было бы куда. Кстати, лейтенант, все съемное и взаимозаменяемое оборудование наличествует в комплекте и вполне работоспособно, так что в случае нужды можете воспользоваться. И как, по-вашему, собирается ли погибать государство, которое делает такие вещи? Впрочем, оружие — последнее, что подвержено гнили. Но вот перед вами игрушка, пустячок! — старик коснулся пальцем клипсы. — Обороноспособность страны не зависит от качества этой вещицы, а между тем она работает без перерыва уже шестьдесят три года! И будет работать, пока я жив, и она может подзаряжаться от моего тепла. А если окажется, что та клипса, что вы привезли, сломается через неделю, то я соглашусь, что ваша борьба не безнадежна.
Чайка на бреющем вынеслась из-за кромки леса, лихо тормознула и соскочила возле самых дверей хижины.
Якобсон восхищенно прицокнул языком и показал Владу большой палец:
— Так летать — нужен прирожденный талант. Чудо, а не женщина! Кстати, лейтенант, вы не представили мне свою подругу, и я до сих пор не знаю, как ее зовут.
— Чайка, — сказал Влад.
— Чайка… — нараспев протянул старик. — Конечно, я должен был догадаться, такая девушка не может носить другого имени.
Он уселся на землю и обхватил руками корзинку на голове:
— Все, я погиб. Я влюблен по гроб жизни. Не ревнуйте, лейтенант, мой гроб уже очень близок.
— Обождите, Якобсон, умереть вы всегда успеете, но сначала попробуем, что Чайка наколдовала с рыбой.
А Чайка и впрямь колдовала. Мгновенно рассортировала охапку привезенной травы, вывалила рыбу на огромный зеленый лист, перед которым стушевался бы любой лопух, посолила, если, конечно, серый порошок, лежащий на одном из листов, был солью. Сухой и с виду прочный корень покорно рассыпался белой пудрой, в которой рыбешка была немедленно обваляна. Между ладонями кухарки полыхнуло белое пламя, затем Чайка неуловимым движением перевернула всю рыбу разом — и вновь последовала вспышка огня. Пахло озоном и жареной рыбой. Чайка присыпала свою стряпню мелкой травкой, вылила сверху штук пять яиц. Яйца были большие, с толстой крапчатой скорлупой, — явно от какой-то дикой птицы.
«Как она все это приволокла, без кошелки, в одних руках?» — запоздало подумал Влад.
Еще несколько пассов, уже без видимого огня, но пар, дразнящий обоняние, подсказывал, что вкусное чародейство продолжает твориться.
— Готово, — сказала Чайка. — Можно есть.
Якобсон втянул ноздрями горячий пар и произнес, наставительно подняв корявый палец:
— Вот истинное волшебство. У меня никогда так не получалось.
Обед прошел в торжественном молчании, а когда от запеченной в омлете рыбы осталась лишь кучка голов и тоненьких хребтинок, а у едоков, наконец, нашлись силы и время хвалить и благодарить, Чайка рассмеялась и сказала:
— Оказывается, готовить для других куда вкуснее, чем для себя одной. А, кроме того, я придумала, какую диверсию мы устроим сегодня ночью против одного из ведьминских поселков. — И, перехватив встревоженный взгляд Влада, пояснила: — Мы не станем стрелять, мы будем дарить подарки.
ГЛАВА 12
Поселок или, скорей, небольшой городок расположился на полосе берега между морем и невысокими увалистыми горами. Деревенские домики, в которых Влад при всем старании не мог заметить ничего живого, стояли далеко друг от друга, и тропинок между ними не было; у ведьм не принято ходить в гости. Тропинки сходились на центральной площади, где и решались все дела, мирные и немирные.
Морщинистые беззубые старухи дремали на завалинках возле своих домов или толклись на площади, что-то крикливо обсуждая. Дебелые матроны неторопливо шествовали по уличкам, а выйдя за город, мгновенно взлетали и уносились по делам. Летать по городу среди бела дня считалось неприличным. Причудливые одевки облекали дамские фигуры; не может женский ум смириться с единообразием в одежде, и селекция, веско подтвержденная колдовством, доказывала, что портновской фантазии пределов нет. Совсем юные ведьмушки, еще не подманившие своей первой одевки, носились по берегу, мелькая загорелыми попками.
Мирная, идиллическая картина, и на нее, словно прозрачный трафарет, наложен совсем иной пейзаж — военно-индустриальный. То здесь, то там над домами вздымались восьмидесятиметровые минареты космических катеров, межзвездных истребителей, почтовых и исследовательских кораблей. Краса и гордость галактической империи, ее сила и мощь, взятая в плен отчаянными наездницами. Те ступы, что стоят вертикально, — живые, но тут же рядом, в куда большем количестве валяются остовы погибших кораблей. Словно валы, они отделяли один домик от другого, создавая неправдоподобную ячеистую структуру. Лишние звездолеты хозяйки оттаскивали на городскую свалку — в ближайшее ущелье, где они лежали во много слоев, — сотни, тысячи космических кораблей, и в каждом в наглухо заблокированной рубке перед ослепшими экранами и мертвой приборной доской — мумия замученного пилота.
— Как же вы должны нас ненавидеть! — прошептала Чайка, впервые взглянувшая новыми глазами на знакомую с детства картину.
— Сейчас нужно думать не о прошлом, а как прекратить этот кошмар, — сказал Влад.
— Я понимаю, — жалобно произнесла Чайка, — но что я могу сделать прямо сейчас? Сунусь туда — только голову потеряю. Ведь я даже не знаю, какое решение принял совет, кроме, разумеется, приговора мне.
— С чего ты так уверена, что совет вынесет тебе смертный приговор? Сама же говорила: посмеются старухи над Вайшей и из совета попрут.
— Конечно, посмеются и попрут, но меня все равно приговорят, чтобы другим неповадно было на старших руку поднимать. И не к смерти приговорят, у нас такого нет, а к развоплощению. Это хуже. Ты знаешь, когда они придут меня развоплощать, ты меня убей, чтобы им ничего не досталось.
— Когда они придут тебя развоплощать, — пообещал Влад, — я убью их и буду убивать до тех пор, пока охотники развоплощений не переведутся на той и на этой Земле.
— Ничего ты им не сделаешь, — безнадежно произнесла Чайка. — Что ты можешь сделать? Манипулятором махать? Так они близко и не подойдут. Они даже на выстрел подходить не станут — незачем. Просто соберутся шестеро старших ведьм, составят гексаграмму, так, чтобы они по углам, а я — в центре. И все, одна шкурка от меня останется. Ни сил, ни души, ни памяти. Только дышать смогу и глазами лупать. Таких, развоплощенок, свозят в этот город. Видишь, на окраине дом большой… больше всех остальных… видишь?.. Вот там они и лежат, развоплощенки. Кашу им в глотку вливают, а все остальное, что нужно, одевка делает. Чистит, обихаживает, пролежни лечит.
— Зачем же их там держат? — не выдержал Влад. — Оно и впрямь, лучше бы убили.
— Их используют как маток. Они детей рожают, каждые десять месяцев. Одну девочку родит, и ее тут же снова беременной делают. Сами-то ведьмы мало рожают. Я говорила, у некоторых по тринадцать дочерей, но такие семьи — редкость. Все больше по одной дочке. А эти — как заведенные, все время или беременные, или только что родившие. А ты думал, почему в этом городе столько детей? В других городах меньше. Я ведь и сама из этих… из развоплощенских. Домашние нас щенками дразнили. А ты ей ничего и сделать не моги, у нее мать, она за свою дочулю тебе башку свернет. Я в приюте жила, а Каина, она меня старше, всю жизнь меня тюкала. Наверное, за то, что нас одна матка родила, а мы такие непохожие. Я даже специально ходила смотреть свою родительницу, чтобы узнать, кто из нас настоящая дочь, а кто наколдованная.
— И как?
— Не поняла. Лежит такая квашня, лицо опухшее, в глазах ни мыслиночки, брюхо горой. И воняет. Одевка вовсю старается, а от нее все равно вонью несет. Знаешь, как страшно? Потому и говорю: ты меня лучше убей, а им не отдавай.
— За что твою мать развоплотили? — спросил Влад, сам удивившись, как легко соскользнуло с языка прежде неизвестное жутковатое слово.
— Ни за что. По злому навету.
— Это как? — Вот уж во что Влад не мог поверить, что у ведьм, способных читать чужие мысли и проницать взором неведомое, могут быть судебные ошибки.
— Кто-то жупельницу в один из домов подпустил, — начала рассказывать Чайка. — Есть такая пакость в океане, на одном из островов. И эта жупельница, прежде чем ее убили, две семьи выела. Ясное дело, за такое полагается развоплощение. А как узнать, кто это сделал? Тут без сестры-дознавательницы не обойтись. Сестра-дознавательница — это обычная ведьма, но у нее есть хитрая особенность: она всегда все про своих соседок знает. Вроде и в трубу не подглядывала, а спроси, что соседка на обед варила — мигом скажет. В той деревне одна такая была, к ней и пошли. А она сразу на мою мать показала — она, мол, больше некому. Стали проверять: и впрямь летала она на тот остров, метла-то дорогу помнит. Та в слезы: мол, на горячие источники летала, угри выводить, а жупельницу не привозила. Да кто ж поверит? Приговорили… Привезли ее сюда, а она возьми да и потребуй у матерей эликсир правды.
Чайка вздохнула и потерла пальцем нос, словно проверяя, не объявились ли там угри. Влад слушал рассказ, как страшную сказку, каких в жизни не бывает. Корабль висел высоко над городом, так что снизу и не разглядеть; Влад и Чайка ждали вечера.
— А эликсир этот — штука страшенная, — продолжила Чайка. — Его только самые суровые старухи варить могут. Что развоплощение, что эликсиру хлебнуть — результат один, но развоплощают быстро, раз — и нет тебя, а от эликсира мук примешь несказанно, он по частям душу разъедает. И укрыть нельзя ничегошеньки, ни одной тайны, ни единого секретика. Ежели кто эликсир пьет, так весь совет слетается послушать, у самой захудалой колдуньи всегда есть чем поживиться. Сидят вокруг страдалицы, словно стервятники кругом издыхающего зверя. Зато если окажется, что приговоренная хотя бы в малом была невиновата, старухи в лепешку расшибутся, а настоящую виновницу найдут и накажут. Без этого нельзя, иначе никто их эликсира поганого пить не станет. Его пьют, чтобы хоть с того света, но обидчице отомстить. Родительница моя и впрямь оказалась невиновной. На остров летала угри лечить и жупельницу не привозила.
— Преступницу-то нашли?
— Нашли. Сестра-дознавательница и оказалась. Она два года жупельницу в коробочке хранила, все ждала, когда кто-нибудь из соседок на тот остров слетает. На кого только могла порчу наводила, чтобы угри высыпали. Вот и дождалась. Она потом сама во всем призналась. Ее совет судил, и тоже развоплотили. Так они и лежат рядом. Глянуть — так сестры родные, не отличить.
— А невинную-то зачем в этот инкубатор?
— Так ей уже без разницы, она все равно развоплощенная. Зачем добру зря пропадать?
Влад промолчал. Страшная сказка закончилась еще более страшной в своем прагматизме моралью.
Внизу медленно вечерело. Опустел пляж, погрузился во тьму местный форум. Ни единого огня не освещало улицы: чародейкам не нужно, они и так видят. Лишь багровыми клубами отливал горячий воздух над верхушками печных труб. Влад прищурился и с расстояния во много сотен километров различил искры, вылетающие из очага через дымоход, и даже вроде бы ощутил запах подгоревшего мясного пирога и густого супа из капусты с любистком.