Однако скудоумные Гитлер и Геббельс напрасно радовались, рассчитывая, будто бы они провели Сталина. Все было как раз наоборот – на крючок попали они сами. Сталин прекрасно знал об их планах. Но как должен был поступить Сталин, «расколовший» планы Гитлера? Что мог он противопоставить им?
Вариантов могло быть несколько. Первое: узнав о намерении Гитлера начать войну, Сталин мог предупредить об этом тех, от кого зависело дальнейшее развитие событий. Он сделал это в завуалированной форме, через Заявление ТАСС, и те, кому предназначалась эта информация – лидеры мировых держав, – правильно поняли советского вождя.
Второе: он мог нанести упреждающий удар, но у него не было гарантий, что в мире это не расценят как большевистскую экспансию. А перелет Гесса в Лондон очевидно свидетельствовал о возможности сговора стран Запада. Пойти на развязывание войны было равнозначно самоубийству.
Конечно, он мог заявить во всеуслышание, что знает о планах Гитлера, и объявить всеобщую мобилизацию. Но что бы это ему дало? Повторение ошибок Николая II?
И, наконец, третье: Сталин мог предпринять шаги для того, чтобы попытаться оттянуть войну. Он это делал и до последней минуты не прекращал таких дипломатических действий.
То была тонкая «большая игра». Сталин сделал вид, что он поверил Гитлеру. И не только поверил, а не подозревает о его планах и к войне не готовится. Для этого он не разрешал сбивать германские самолеты, залетавшие на территорию приграничных округов, не препятствовал немцам «искать могилы» солдат Первой мировой. Он запретил вводить затемнение городов, продолжал отгружать в Германию лес и не отозвал из Берлина советское посольство.
Это кажущееся «простодушие» являлось своеобразной формой дезинформации. И за два дня до начала войны газета «Нью-Йорк таймс» с удивлением сообщала: «Население Москвы занято своим обычным повседневным делом, работает и покупает в хорошо обеспеченных товарами магазинах и присутствует на популярных в Советском Союзе футбольных матчах.
Ничто в настроении русских не указывает на приближение советско-германского конфликта, в то время как официальная позиция подтверждает, что Советский Союз твердо проводит независимую внешнюю политику».
Но если Гитлер не смог скрыть свои планы от советского вождя, то Сталин скрыл свой замысел от всех. И в результате… он выиграл войну .
Конечно, все было далеко не так просто, как кажется ограниченным людям. Не может не вызвать ничего, кроме иронии, и то, что вместо того, чтобы попытаться понять ситуацию, не способные на мыслительный процесс «крутолобые историки» смаковали еще один жареный факт. Будто бы в рассматриваемое время на одном из сообщений разведки Сталин наложил сочную резолюцию в характере народного фольклора.
Эта любимая антисталинистами тема касается «сообщения из Берлина от 17 июня». В нем отмечалось: «Источник, работающий в министерстве хозяйства Германии, сообщает, что произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР, а именно: для Кавказа – назначен Амон, один из руководителей работников национал-социалистской партии в Дюссельдорфе; для Киева – Бурандт, бывший сотрудник министерства хозяйства, до последнего времени работавший в хозяйственном управлении во Франции; для Москвы – Бургер, руководитель хозяйственной палаты в Штудгарде.
Для общего руководства хозяйственным управлением оккупированных территорий СССР назначен Шлотерер, начальник иностранного отдела министерства, находящийся пока в Берлине. В министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, предназначенных для « оккупированной » территории СССР, выступал также Розенберг, который заявил, что понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты ».
На сообщении запечатлена и виза: «Верно. Начальник 1 управления НКГБ Союза ССР Фитин». Если читатель дочитал эту цитату до конца, то у него не мог не возникнуть вопрос: а что вообще давало это сообщение Сталину? Какую полезную информацию он мог получить из этих вздорных сведений?
Сталину нужно было подтверждение конкретной даты начала войны, а вместо этого контрразведка подсовывает ему перечни послужной деятельности работников министерства хозяйства и сплетни, ходившие в этом ведомстве. Более того, с «обещанием», что « понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты » и визой Фитина: «Верно…»
Как бы ты поступил, читатель, оказавшись на месте Сталина? …Вот именно он так и сделал… Говорят, хотя это и не подтверждено, что он размашисто, причем не синим, как обычно, а красным карандашом написал: «Т-щу Меркулову. Можете послать ваш «источник» из герм. штаба авиации к е… матери. Это не «источник», а «дезинформатор». И. Ст.».
Конечно, «послать» следовало товарища Фитина, подсунувшего Вождю этот аналитический «шедевр», но Сталин был деликатным человеком и не допускал оскорбления подчиненных. Впрочем, по указанному адресу, пожалуй, можно было бы отослать и авторов, ядовито смакующих этот момент.
Но обратим внимание на более значимые факты. Сталин знал, что перед началом каждой военной кампании Гитлер выдвигал какой-то повод для нападения. При всей своей бесцеремонной наглости немецкий лидер оглядывался на окружающий мир. Он смягчал агрессивность своего вероломства и перед оккупацией Польши провел операцию «инцидент в Глейвице».
В ее ходе немецкие солдаты, переодетые в польскую форму, захватили на германской территории радиостанцию, находившуюся северо-западнее приграничного городка Глейвице. По радио был оглашен текст обращения на польском языке. В это же время отряды Абвера, тоже одетые в польскую форму, совершили нападение на приграничные немецкие посты.
Об этом инциденте писали газеты всего мира. Иностранные корреспонденты имели возможность собственными глазами увидеть «доказательства» нападения поляков. Им предъявили лужи крови и трупы людей, одетых польскую форму. О том, что это были уничтоженные заключенные из лагерей интернирования, стало известно только на Нюрнбергском процессе, из показаний полковника Эрвина фон Лахузена.
Но 1 сентября 1939 года Гитлер обвинил в развязывании войны Польшу. В зале «Кроль-Опера» он произнес знаменитую речь: «Прошедшей ночью польские солдаты учинили стрельбу по нашей территории. До 5 часов 45 минут утра мы отвечали огнем, теперь бомбам мы противопоставляем бомбы…»
Сталин знал о подоплеке этой провокации, и еще 17 июня он дал задание Берии об организации особой группы из числа сотрудников разведки. П. Судоплатов пишет: «Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны.
…Первым нашим заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. …Не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Глейвице…»
После эмоционального «экспромта» Сталина на кремлевском приеме выпускников военных училищ и факультетов ни у кого из высшего руководства армии уже не было сомнения в неотвратимости войны. Обстановка продолжала накаляться, и Василевский писал, что в июне 1941 года «все работники нашего Оперативного управления без каких-либо приказов сверху почти безотлучно находились на своих рабочих местах».
Казалось бы, что шкодливо-молчаливая реакция Берлина на «Заявление ТАСС» не давала оснований для сомнений в определенности «роковой даты». Но это не так. Даже Гитлером она была назначена как ориентировочная. В распоряжении главнокомандующего сухопутными войсками от 10 июня 1941 года указывалось:
«Днем «Д» предлагается считать 22 июня. В 13.00 21 июня в войска будет передан один из следующих сигналов:
а) сигнал «Дортмунд». Он означает, что наступление, как запланировано, начнется 22 июня и можно приступать к открытому выполнению приказов;
б) сигнал «Альтона». Он означает, что наступление переносится на другой срок; но в этом случае придется пойти на полное раскрытие целей сосредоточения немецких войск, так как они уже находятся в полной боевой готовности. …По поручению: Гальдер».
То есть хотя дата наступления уже была вроде бы назначена, но это не являлось окончательным решением. И повторим, что ни одну операцию Гитлер не начал в день, установленный им предварительно. Поэтому все предупреждения разведчиков, на которые ссылаются историки, являлись лишь информацией «для размышления».
Сдвигая даты начала осуществления своих планов, Гитлер выиграл все кампании. Пожалуй, в этом даже можно усмотреть некую мистику. Окончательное решение о сроке нападения на Советский Союз должно было состояться 18 июня, и в этот день переноса срока не последовало…
В этот день в Москву поступило сообщение из Швейцарии: «Директору. Нападение Гитлера на Россию назначено на ближайшие дни». Но когда? И не перенесет ли Гитлер срок в последние часы? Как окажется, не перенесет. Он начнет операцию в установленный срок… и Сталин выиграет войну .
Сталин не удовлетворился этой неопределенной информацией разведки и за четыре дня до нападения немедленно произвел контрольную проверку для установления точности своего понимания ситуации. 18 июня Москва предложила Берлину принять с визитом Молотова. В ответ был дан решительный отказ.
Это свидетельствовало, что война уже вставала во весь свой рост. В этот же день на участке командира 15-го стрелкового корпуса И.И. Федюнинского, входившего в состав 5-й армии М.И. Потапова, «появился немецкий перебежчик-фельдфебель, который показал, что в 4 часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германского фронта» [39] .
Именно этот факт – этого перебежчика, кстати, действительно «немецкого фельдфебеля» – по-мюнхгаузенски ловко Жуков в своих «сочинениях» перенес на 21 июня. Этим подлогом он объяснил причину своего появления в этот «вечер» в кабинете Сталина. На самом деле все было иначе.
Как и положено, о перебежчике Сталину доложили сразу. И его реакцией на поступившую информацию стало то, что за четыре дня до начала войны Генеральный штаб получил санкцию Сталина на объявление в приграничных округах повышенной боевой готовности.
Уже 19 июня Генштаб повторил во все приграничные округа и флоты приказ «о приведении войск в боевую готовность по плану №2». Василевский пишет: «19 июня эти округа получили приказ маскировать аэродромы, воинские части, парки, склады, базы и рассредоточить самолеты на аэродромах». Штабы округов отреагировали немедленно.
Так, в приказе штаба Прибалтийского военного округа от 19 июня указывалось:
«1. Руководить оборудованием полосы обороны. Упор на подготовку позиций на основной полосе УР, работу на которой усилить.
2. В предполье закончить работы. Но позиции предполья занимать только в случае нарушения противником госграницы .
Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и [в] основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть в совершенной боевой готовности .
В районе позади своих позиций проверить надежность и быстроту связи с погранчастями.
3. Особое внимание обратить, чтобы не было провокации и паники в наших частях, усилить контроль боевой готовности. Все делать без шума, твердо и спокойно. Каждому командиру и политработнику трезво понимать обстановку.
4. Минные поля устанавливать по плану командующего армией там, где должны стоять по плану оборонительного строительства. Обратить внимание на полную секретность для противника и безопасность для своих частей. Завалы и другие противотанковые и противопехотные препятствия создавать по плану…
6. Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы укрытия. Учитывать участившиеся случаи перелета госграницы немецкими самолетами.
Командующий войсками ПрибОВО Кузнецов.
Начальник штаба генерал-лейтенант Кленов» [40] .
Этот поистине исторический документ свидетельствует о том, что уже с 19 июня 1941 года части Красной Армии были в « совершенной боевой готовности ». Но обратим внимание на пункт 2, обязывающий «позиции предполья занимать только в случае нарушения противником госграницы ».
Такое распоряжение не являлось самодеятельностью штаба округа. Оно исходило от Генштаба и являлось просчетом Жукова. Как оказалось впоследствии, даже приведенные в боевую готовность № 2, не все приграничные части после получения сообщения пограничников о переходе противником границы успевали занимать предполье.
Вместе с тем с момента объявления «совершенной боевой готовности» действиями подразделений всех армейских уровней руководили непосредственные их командиры. Так, начальник штаба 8-й армии ПрибОВО генерал-майор Ларионов 18 июня отдал распоряжение: «Оперативную группу штаба армии перебросить на КП Бубай к утру 19 июня. <…> С нового КП организовать связь с корпусами в течение первой половины дня 19 июня» [41] . Штабы переходили на фронтовые командные пункты.
Аналогичное указание получил 19-го числа командующий Киевским особым военным округом генерал Кирпонос. В телеграмме Жукова говорилось: «Народный комиссар приказал: к 22.06.41 г. управлению выйти в Тернополь… Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа».
Указание о приведении в боевую готовность 19 июня получили командующие приграничными и внутренними войсками на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, а также территориальные органы НКВД и НКГБ и военная контрразведка, которая еще с 3 февраля 1941 года была переподчинена Наркомату обороны.
В соответствии с приказом наркома командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц 20 июня 1941 года докладывает командующим Ленинградским и Прибалтийским военными округами и начальнику погранвойск: « Части КБФ с 19.06.41 приведены в боевую готовность по плану №2 , развернуты КП, усилена патрульная служба в устье Финского залива и Ирбенского пролива».
Трагическим прецедентом стало то, что командующий ЗапОВО Павлов не выполнил этой директивы. Он не отдал ни одного письменного приказа. Все делалось устно, и позже это стало одной из причин привлечения Павлова и его подчиненных к трибуналу.
На листе 70-м 4-го тома следственного дела по их обвинению зафиксированы следующие слова начальника связи ЗапОВО генерала Андрея Терентьевича Григорьева: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность».
Итак, уже 18 июня частям приграничных округов был отдан приказ о боевой готовности. И может показаться парадоксальным, но в эти тревожные и полные напряжения дни Берлин боялся не Красной Армии, а дипломатических шагов Сталина!
Объясняя причины отказа в визите Молотову, статс-секретарь Вайцзеккер записал в этот же день в своем дневнике: «Главная политическая забота, которая имеет место здесь, – не дать Сталину возможности с помощью какого-нибудь любезного жеста спутать нам в последний момент все карты».
Действительно, у Гитлера были все основания бояться новых дипломатических действий советского вождя. Гитлер все еще не мог оправиться от взрывного эффекта «Заявления ТАСС». Предложив через Гесса Лондону присоединиться к его блицкригу, он обещал взамен согласие на участие Великобритании и США в разделе Советского Союза. Британцам он предлагал «район от р. Оби до Лены, Америке – районы восточнее р. Лены, включая Камчатку и Охотское море. Ну а себе Германия «присваивала» территории до р. Оби» [42] .
Причем такой широкий жест являлся дополнением к тому, что Германия заявляла о неприкосновенности имперских интересов англичан. Ибо уже в первом пункте меморандума «Основы соглашения», привезенного Гессом в Англию, говорилось: «Чтобы воспрепятствовать возникновению новых войн между державами оси (Берлин – Рим – Токио) и Англией, должно быть произведено разграничение сфер интересов. Сферой интересов стран оси должна быть Европа, сферой интересов Англии – ее империя».
То была заманчивая наживка. Конечно, Великобритания была бы довольна, если бы Гитлер разделался с большевиками, однако Лондон не мог проглотить наживку Гитлера без оглядки на США. Тем более что пока было так и неясно: «будут ли Соединенные Штаты вообще вступать в войну или же предпочтут отсиживаться за океаном?!»
Поэтому Англия поставила вопрос ребром – «если США не вступят в войну, то Англия примет условия Гитлера и заключит с ним мир на предложенных условиях». И ответ пришел. Рузвельт не доверил его ни шифрованной связи, ни бумаге. Ранним утром 20 июня на военном самолете из Нью-Йорка в Лондон вылетел американский посол в Великобритании. Над Атлантическим океаном один мотор отказал. Пилот предложил послу вернуться, но, рискуя жизнью, посол распорядился продолжить полет. В субботу 21 июня он был в резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, 10.
Что же привез посланник президента США Черчиллю? Тепло относившийся к Советскому Союзу Джон Вайнант передал важное устное заверение Рузвельта: «Если немцы нападут на Россию, он немедленно поддержит « любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника ».
Таким образом, уже накануне нападения «Заявление ТАСС» обеспечило Сталину союзников по будущей антигитлеровской коалиции… и то, что он выиграет войну !
А все-таки кто предупредил Сталина о точной дате начала войны? Не будем плести интригу и скажем сразу – никто! Точной даты нападения ему так и не сообщили!