Заявление правительства было написано, и для ознакомления с ним на 11.30 Поскребышев вызвал Берию и Маленкова, а на 11.40 Ворошилова. В 12.00 – Берия и Маленков ушли. Через пять минут вышли Ворошилов и Молотов, отправившийся на Центральный московский телеграф. В 12.15, прервав передачи радио, началась трансляция «Заявления Советского правительства». Сталин слушал оглашение заявления, зачитанного заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров, по радио в приемной.
Молотов говорил: «Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло условия этого договора.
…В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу…
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего Великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
После возвращения Молотова в Кремль, вспоминал Чадаев, Сталин вошел в его кабинет. «Ну и волновался ты, – произнес Сталин, обращаясь к Молотову, – но выступил хорошо». «А мне показалось, что я сказал не очень хорошо», – ответил тот».
Зазвонил кремлевский телефон. Молотов взял трубку и посмотрел на Сталина: «Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить?»
Сталин подошел к телефону, немного послушал наркома обороны, потом заявил: «Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне. Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне.
Но Вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте в виду – немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопустимости какой-либо паники. В директиве об этом скажите… Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой… (Имеется в виду директива № 3. – К. Р. )
Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется Вам времени? Ну, хорошо, два часа, не больше… А какова обстановка у Павлова?»
Выслушав Тимошенко, Сталин нахмурил брови… положил трубку на аппарат и сказал: «Павлов ничего конкретно не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала директива…
Почему опоздала? А если бы мы вообще не успели дать директиву? Разве без директивы армия не должна находиться в боевой готовности? Разве я должен приказывать своим часам, чтобы они шли?»
Речь шла о действиях командующего Западным фронтом генерала армии Павлова и его штаба. Участник Гражданской войны, Павлов сделал достойную армейскую карьеру. В 1928 году он окончил Академию имени М.В. Фрунзе, в 31-м – курсы Военно-технической академии. После чего два года он командовал бригадой. За его плечами была война в Испании, где он находился в качестве советника по применению танковых и механизированных соединений, Халхин-Гол и финская война.
Отмеченный Звездой Героя Советского Союза, после возвращения из Испании он получил звание комкора, стал начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного Военного совета. Вследствие признания заслуг в 1940 году Павлов был назначен командующим Белорусским особым военным округом. Казалось бы, это был опытный командир, и Сталин был вправе рассчитывать на уверенные, решительные действия Павлова.
Растерянность командующего удивила и встревожила его. «Через какое-то мгновение Сталин добавил: «Надо направить к Павлову Шапошникова. …Он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы…»
Приведенное свидетельство Чадаева опровергает утверждение Жукова, что о переданной войскам в этот день «директиве № 3» он узнал только по прибытии на Юго-Западный фронт. Именно начальник Генштаба готовил эту директиву. Но сошлемся на факты.
В 12.25 вместе Молотовым Сталин вернулся в свой кабинет. Через пять минут к нему зашли Ворошилов и Микоян. Сталина не оставляла тревога за положение на белорусском участке обороны. Он снова позвонил Пономаренко: «Что Вы можете сказать о военной обстановке? Что делает и как себя чувствует Павлов?»
Первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Пономаренко писал, что на вопрос Сталина он ответил: «(Павлов) несмотря на свои положительные качества… под давлением тяжелой обстановки, особенно из-за утери связи со штабами фронтовых войск… потерял возможность правильно оценивать обстановку и руководить сражающимися частями, проявляет некоторую растерянность, …не сосредотачивается на главных проблемах руководства.
Я хотел бы просить Вас, товарищ Сталин, прислать в штаб фронта одного из авторитетных маршалов Советского Союза, который… изучил бы внимательно обстановку, продумывал бы неотложные мероприятия и подсказывал их командующему.
– Я сам уже думал об этом, – сказал Сталин, – и сегодня же к вам выезжает маршал Борис Михайлович Шапошников. …Это опытнейший военный специалист. Будьте к нему поближе и прислушивайтесь к его советам».
В 13.05 в кабинете Вождя снова появился заместитель Председателя СНК Вышинский. Он спешил доложить Сталину о завершившейся несколько минут назад встрече с временным поверенным в делах Великобритании Гербертом Лейси Баггаллеем. Сталин дал Вышинскому инструкции по дальнейшей политической линии в контактах с англичанами. Они должны были превратиться в союзников.
Но главными были военные вопросы. И в 13.15 к Председателю Совнаркома был приглашен заместитель наркома обороны Шапошников. Участник Первой мировой войны, выпускник Московского военного училища и Николаевской военной академии, полковник царской армии, Борис Михайлович пользовался особым уважением у Сталина.
Талантливый военный маршал Шапошников до августа 1940 года возглавлял Генштаб, и это он разрабатывал предвоенные планы армии. Направляя маршала на Западный фронт, перед совещанием с руководством армии Сталин обсудил с ним положение на фронтах и возможные дальнейшие действия.
Совещание с военными началось в 14.00. Кроме Молотова, Вышинского, Ворошилова и Шапошникова, в нем участвовали вошедшие в этот час в кабинет Вождя Тимошенко, Жуков и начальник оперативного управления Ватутин.
Я.Е. Чадаев вспоминал, что в первый день войны ему «довелось присутствовать на двух заседаниях у Сталина и вести протокольные записи этих заседаний. Что особенно запомнилось, это острота обсуждаемых вопросов на фоне отсутствия точных и конкретных данных у нашего высшего политического и военного руководства о действительном положении на фронтах войны. Несмотря на это, решения были приняты важные и неотложные».
Н. Ватутин доложил оперативную обстановку на фронтах, которой располагал Генеральный штаб. На Юго-Западном фронте противник особого успеха не имел. Шел тяжелый бой за Перемышль, но город держался. Хуже обстояли дела на Западном и Северо-Западном фронтах.
Уже в первые часы войны на Западном фронте 4-я армия Коробкова сдала Брест. С Северо-Западного фронта доносили о тяжелом положении левофланговой 11-й армии генерала Морозова и соседней с ней 8-й армии Собенникова.
Из рассмотрения документов первого периода войны очевидно, что на всех уровнях войсковой иерархии ахиллесовой пятой Красной Армии в эти дни стала и связь и объективная информация. Это проходит лейтмотивом многих публикаций. И дело даже не в том, что командующие армиями и фронтами не владели сведениями о противнике. Эту слепоту еще можно как-то объяснить. Но иначе как преступным нельзя охарактеризовать положение, при котором командующие, имея в частях радиостанции, осуществляли управление войсками с помощью посыльных с пакетами. Меду тем на вооружении армии были общевойсковые радиостанции РАТ, РАФ-КВ и РСБ-Ф и РБ, а также авиационные и танковые радиостанции.
Примечательно и то, что, по собственному признанию Жукова, именно он « лично отвечал за связь с войсками ». Однако в первые дни войны Генеральный штаб не только не владел достаточной информацией о положении своих войск и действиях противника, он вообще не осознавал реальной боевой обстановки.
Поэтому когда на совещании военных руководителей у Сталина после полудня была обсуждена третья директива , то ее замысел исходил не из учета реальной обстановки, а целиком основывался на планах и тех представлениях, которые существовали у начальника Генштаба и наркома обороны на осуществление «операции вторжения».
При этом «упреждающий удар» эклектически трансформировался в «ответный удар». Этот документ, уже являвшийся мертворожденным до его оглашения, ставил перед армиями всех фронтов задачу нанесения контрударов. В директиве, написанной Жуковым, указывалось:
«1. Противник, нанося главные удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский—Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит—Шяуляй и Седлец—Волковыск в течение 22.6, понеся большие потери, добился небольших успехов на указанных направлениях.
На остальных участках госграницы с Германией и на всей границе с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями.
2. Ближайшей задачей войск на 23—24.6 ставлю:
а) концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки ;
б) мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиации Юго-Западного фронта и других войск 5-й и 6-й А(рмий), окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24.6 овладеть районом Люблин ».
Далее, в исполнительной части, состоявшей из пяти пунктов и восьми подпунктов, шла конкретизация этого приказа, подготовленного для директивы наркома Тимошенко начальником Генерального штаба.
В своих «сочинениях» маршал постарался отмежеваться от этой лично им подготовленной директивы, утверждая, что якобы получил ее, лишь прибыв в штаб Юго-Западного фронта. Жуков, как он делал это всегда в щепетильных случаях, беззастенчиво лгал.
Эта операция, от отцовства которой Жуков нахально отказывался, являлась не просто детищем начальника Генштаба. Она была его идеей фикс. Еще в конце 1940 года по указанию командующего округом Жукова начальник штаба КОВО подготовил план военных действий на случай войны. В соответствии с ним ближайшей стратегической задачей Юго-Западного фронта во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта был «разгром» вооруженных сил Германии на ее территории в районах Люблин , Тимашев, Кельце, Радом и Жешув, Ясло, Краков.
Запомним это магически манящее Жукова название Люблин . К нему, как в Рим, вели все дороги жуковской стратегии. Операция предусматривала три этапа. Первым шла «оборона на укрепленном рубеже по линии госграницы»; вторым – «наступление с утра 30-го дня мобилизации».
Третьим – был триумф! Разгром «главных сил противника восточнее р. Висла» и «преследование главных сил противника в направлении района Катовице – Краков».
Став начальником Генштаба, генерал армии развил эту победоносную идею. Нельзя не напомнить, что еще в середине мая в соображениях по плану стратегического развертывания Жуков предложил нанести упреждающий удар по германским войскам, находящимся в стадии развертывания.
Этот удар предусматривал задачей Западного фронта: силами 45 дивизий и 21 полка авиации «ударом левого крыла фронта в общем направлении на Варшаву и Седлец – Радом разбить Варшавскую группировку и овладеть Варшавой…».
При этом основная мощь Юго-Западного фронта в составе 122 дивизий и 91 полка авиации имела ближайшими задачами:
«а) концентрическим ударом армий правого крыла фронта окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Вислы в районе Люблин ;
б) одновременно ударом с фронта Сенява—Перемышль—Лютовиска разбить силы противника на Краковском и Сандомирско-Келецком направлении и овладеть районом Краков—Катовице—Кельце…»
Повторим и то, что именно с целью проведения такой крупномасштабной операции постановлением Политбюро от 21 июня начальнику Генштаба поручалось общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами, с выездом на место. И вот теперь, в первый день войны, в кабинете Сталина высшее военное командование утвердило директиву № 3, дававшую санкции на проведение операции, которая должна была украсить Жукова лаврами победителя.
Однако если Жукова можно образно назвать «отцом» идеи проведения с началом войны «операций вторжения», то их «дедушкой» являлся не кто иной, как расстрелянный четыре года назад Тухачевский. Именно «маршал-подпоручик» был действительным автором такой стратегии, а Жуков лишь заимствовал этот сценарий у своего предшественника.
Излагая в лубянских подвалах свою концепцию «плана поражения», позволявшего подставить Красную Армию под разгром противника, Тухачевский писал в показаниях 1937 года: «развертывание на наших западных границах большого числа механизированных, кавалерийских и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени, а также размещение в БВО и УВО крупных авиационных сил. Эти мероприятия позволили нам… поставить вопрос о том, чтобы сразу после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину …».
Трудно с уверенностью сказать, какие действительные цели преследовал расстрелянный маршал, когда опровергал мнение своего подельника. Он писал в показаниях: «Уборевич указывает на то, что вредительством являются (уже сами) операции вторжения , если они имеют разрыв во времени с окончанием сосредоточения главных сил. Это неправильное, ошибочное заключение.
Операции вторжения именно потому и предпринимаются, что запаздывает стратегическое сосредоточение и его надо обеспечить заблаговременным вторжением.
…Само собой понятно, что армии вторжения, выполняя свои операции, неизбежно понесут потери. Конница будет быстро таять… Гужевые парки, обозы и пр. будут нести еще большие потери, чем конница. Механизированные соединения будут напряженно расходовать свои моторесурсы».
Но, изложив пространно свои «про и контра», уже почти в конце показаний Тухачевский делал вывод: «Операции вторжения должны остаться в силе».
Таким образом, уже во второй половине первого дня войны в войска ушел приказ, обязывающий командующих фронтами приступить к операции, базирующейся на плане Жукова – Тухачевского. На «плане поражения».
Впрочем, Тухачевский тоже не являлся автором концепции вторжения. Он украл эту идею. Так, в частности, мысль о дислоцировании сил авиации в 150-километровой полосе вблизи границы являлась составной частью «доктрины воздушной войны итальянского дивизионного генерала Джулио Дуэ».
Можно ли упрекнуть Сталина, что он пошел на поводу у своих генералов? Да, он участвовал в обсуждении предвоенных планов, но прерогатива разработки стратегии принадлежала профессионалам. Поэтому поставим вопрос иначе: мог ли Сталин не доверять военным специалистам?
Но дело даже не в этом. Он знал, что Красная Армия имеет достаточно танков, самолетов, артиллерии и сил для того, чтобы осуществить план Генштаба. Решение о его воплощении в жизнь было принято еще вчера. Почти за девять часов до нападения Германии.
Теперь, с началом боевых действий, для координации этого наступления в штабы фронтов и направлялись представители Верховного командования. Маршал Шапошников и генерал Кулик отправлялись на Западный фронт. Жукову надлежало немедленно вылететь в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб Юго-Западного фронта в Тернополь.
Но вернемся в кабинет Сталина. К 15.20 на совещание был приглашен нарком ВМФ Кузнецов, а через пять минут кабинет покинул Вышинский. В 15.30 к Сталину вошел начальник Главного артиллерийского управления Кулик. Получив оперативные распоряжения, Кузнецов вышел из кабинета через двадцать пять минут, в 15.45. В 16.00 совещание закончилось. У Сталина задержался только Молотов. В 16.25 вернулся нарком внутренних дел Берия, а в 16.45 кабинет Вождя покинули все.
Феликс Чуев пишет: «Знаменитый полярный летчик Герой Советского Союза М.В. Водопьянов поведал мне, что 22 июня 1941 года, узнав о начале войны, он прилетел на гидросамолете с Севера в Москву, приводнился в Химках и сразу же поехал в Кремль. Его принял Сталин. Водопьянов предложил осуществить налет наших бомбардировщиков на фашистскую Германию.
– Как вы себе это представляете? – спросил Сталин и подошел к карте.
Водопьянов провел линию от Москвы до Берлина.
– А не лучше ли отсюда? – сказал Сталин и показал на остров в Балтийском море».
Бомбовые удары по Берлину и промышленным центрам Германии советская авиация нанесла с островов Сааремаа (Эзель) и Хирума (Даго). Это было в первые дни войны, и немцы решили, что их бомбили англичане.
Первый день войны в кремлевских кабинетах волнения не вызвал. «В течение 22 июня, – пишет управляющий делами СНК Чадаев, – после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К.Е. Ворошилова и Г.М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия кратковременной авантюрой немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и Молотов».