Однако противника невозможно было остановить на первых рубежах у границы. Его невозможно было остановить и на трех линиях укрепрайонов, представлявших собой три эшелона обороны. У этой долго собиравшейся войны была другая логика, чем в Первую мировую войну, и иные возможности. Правда о причинах неудачного начала войны обусловливалась не неожиданностью нападения. Ее как раз не было. Удивительная неспособность Красной Армии обеспечить эффективную оборону являлась следствием иных факторов.
И истоки этих просчетов лежали еще в довоенных концепциях. Уже само тактическое размещение частей прикрытия не обеспечивало защиты границы на направлениях главных ударов, где противник начал проведение операций узкими фронтами, при высокой плотности сосредоточения своих сил.
Может показаться натяжкой, но среди косвенных виновников неудачного хода приграничных сражений были Тухачевский и его команда. Даже расстрелянный, бывший «маршал-поручик» мстил стране. В книге о нем В.М. Иванов пишет: «М.И. Тухачевский предлагал развертывать основные группировки армий прикрытия с учетом расположения приграничных укрепленных районов, так, чтобы они занимали фланговое положение по отношению к тем направлениям, где наиболее вероятны удары противника… По его предложению приграничное сражение, в отличие от Первой мировой войны, должно было принять затяжной характер и продолжаться несколько недель . Новая концепция приграничного сражения исходила из идеи подготовленного ответного удара».
Иванов заблуждается. Тухачевский не был автором этих концепций. Как ему было присуще всегда, он позаимствовал эту идею в публикациях зарубежных военачальников. Впрочем, миф о полководческих талантах Тухачевского не подтверждается ни одним реальным фактом.
Но если Тухачевский и оказал какое-то влияние на формирование стратегии Красной Армии, то оно было весьма спорным. Более того, пагубность его «наследия» значительно сильнее проявилась в том, что исследователи причисляют его к числу его заслуг. Между тем именно в стратегических концепциях «маршала-подпоручика» и состояла пагубная роль Тухачевского. Во-первых, уже с первых дней война опровергла тезис о затяжном периоде приграничных сражений. И, во-вторых, идея ответного удара в том виде, как ее подавал бывший маршал, носила пораженческий характер, на что еще на допросах в 1937 году указывал подельник Тухачевского – Уборевич.
Трагедия неудачного начала войны, если не сказать преступление, была предопределена тем, что ученик Уборевича и ярый поклонник Тухачевского Жуков тоже эпигонски и бездумно перенес пораженческие концепции сценария начала войны заговорщиков 37-го года в реальные планы Генерального штаба. С этого размещения ударных армий на флангах германских группировок и начались все беды Красной Армии.
Но не будем забегать вперед. Нет смысла гадать, о чем в эту самую короткую ночь думал вождь великой страны, ясно одно – он не мог предъявить себе существенных претензий. Больше, чем сделал он по подготовке к этой давно назревавшей войне, по оттягиванию ее начала, не мог бы осуществить ни один человек. Сталин превысил предел возможного, порой даже жесткими мерами, но роковая неизбежность предстоявшей титанической схватки была неотвратима. Он не совершил очевидных ошибок. И хотя порой ему приходилось руководствоваться неизбежной волей обстоятельств, он всегда проводил реалистическую линию в главном – в учете потребностей страны, всего ее народа.
В Наркомате обороны тоже напряженно ждали сообщений из приграничных округов. В 3 часа 07 минут позвонил командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, который сообщил: «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов». Следующие доклады о начале бомбежек городов поступили от начальников штабов Западного, Киевского и Прибалтийского округов. В 3 часа 45 минут Тимошенко сообщил о налетах Сталину.
22 июня 1941 года управляющий делами Совнаркома увидел Сталина в Кремле рано утром. Я.Е. Чадаев вспоминает: «Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие».
По поручению Сталина Молотов встретился с германским послом в 5.30. Передавая свое «Заявление», испытывающий определенные симпатии к СССР Шуленбург был смущен. В нем коротко говорилось: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры ».
Но в заявлении посла не было ни слова об объявлении войны. Послу было предписано не вступать в разговоры с Молотовым. И когда Молотов спросил: «Что это, объявление войны?» – посол отреагировал молча. С выражением беспомощности он воздел руки к небу.
Присутствовавший при встрече переводчик Густав Хильгер пишет: «На это Молотов, слегка повысив голос, сказал: сообщение посла, естественно, не может означать ничего иного, как объявление войны. Ибо германские войска уже полтора часа бомбят такие города, как Одесса, Киев и Минск… Германия напала на нашу страну, с которой заключила договор о ненападении и дружбе. Такого прецедента в истории еще не было».
Войны Советскому Союзу Гитлер так и не объявил! У него хватило ума понять, что после лицемерного послания Сталину от 14 мая 1941 года формальность объявления войны выглядела бы лишь жалким жестом позера.
Решившись на агрессию, Гитлер нервничал. Один из его адъютантов Николаус фон Белов вспоминал: «В последние дни перед походом на Россию фюрер становился все более нервозным и беспокойным. Очень много говорил, ходил взад-вперед и казался срочно ожидающим чего-то. Только в ночь с 21 на 22 июня, уже после полуночи, я услышал первую его реплику насчет начинающейся кампании. Он сказал: «Это будет самая тяжелая битва для нашего солдата в этой войне».
В первый военный день Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков вошли в кабинет Сталина в 5.45. Сталин заслушал сообщение наркома обороны о положении в приграничных округах и доклад начальника Генерального штаба. Еще до поездки в Кремль Жуков заранее заготовил текст второй директивы военным советам округов. Фактически она лишь констатировала уже неоспоримый факт германской агрессии и являлась чисто символическим жестом. В ней указывалось:
«22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.
В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз приказываю:
1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.
Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить.
2. Разведывательной и боевой авиации установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.
Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск.
Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100—150 км. На территорию Финляндии и Румынии особых налетов не делать. Маленков. Жуков».
На первый взгляд содержание этой директивы может вызвать недоумение – она не ставит никаких особых задач, кроме уничтожения вторгшихся войск противника. Но эта директива и не могла быть иной. Она не могла требовать ничего большего, как выполнения задачи – «воевать» по заранее утвержденным планам. В зависимости от конкретно складывающейся на местах обстановки.
Для армии неожиданных войн не бывает! Еще в мае эти планы, разработанные штабами округов и утвержденные Генштабом и наркомом обороны, были доведены до командиров армий, дивизий, полков, батальонов и рот. Как и первая, директива № 2 фактически являлась ненужным документом. Не получив новой информации о реальных направлениях ударов противника, Генеральный штаб не мог вмешаться в ситуацию для какой-либо координации боевых действий.
Конечно, война не стала для Сталина неожиданностью и не могла напугать его. Наоборот, теперь, когда тягостное ожидание, период неопределенностей закончились, он мог больше не импровизировать в дипломатических ухищрениях с Германией. Политика противостояния Гитлеру перешла на другой уровень. И дальше она могла осуществляться лишь вооруженными средствами. Долго назревавшая война, которую Вождь всеми средствами старался отдалить, началась. Теперь ему требовалась исчерпывающая информация из районов, подвергшихся нападению, а она была неопределенной.
Первый секретарь КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко вспоминает, что Сталин позвонил ему в 7 часов утра. Выслушав сообщение, он сказал: «Сведения, которые мы получаем от штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо.
Что касается намеченных вами мер, они, в общем, правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага.
Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указания свыше . Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта. Оттуда руководите и направляете работу по линии ЦК и правительства Белоруссии. В середине дня я еще позвоню Вам, подготовьте к этому времени более подробную информацию о положении на фронте».
Шел первый день войны. В 7.30 по приглашению Сталина в его кабинет вошли Маленков и Вышинский; в 7.55 прибыл Микоян, а в 8.00 – Каганович и Ворошилов.
Появившийся в 8.15 в кабинете Сталина нарком ВМФ Кузнецов доложил о том, что флот встретил первый удар без потерь. На утреннем совещании Сталин подписал Указ о проведении мобилизации и введении военного положения в восточной части страны. Прибалтийский, Западный и Киевский особые округа были преобразованы во фронты еще до начала войны – Северо-Западный, Западный и Юго-Западный. Их командующими соответственно стали генерал-полковник Ф.И. Кузнецов, генерал армии Д.Г. Павлов, генерал-полковник М.П. Кирпонос.
Получив распоряжения, в 8.30 военные руководители Тимошенко, Кузнецов, Жуков и Мехлис ушли. В кабинете Сталина остались Молотов, Берия, Маленков, Вышинский, Микоян, Каганович и Ворошилов. Начавшаяся война для граждан Советского Союза стала Отечественной, но Сталин стремился придать ей и острое интернациональное значение. Он понимал, что в тяжелой и непредсказуемой по дальнейшему ходу войне для поддержки страны необходимо мобилизовать все прогрессивные силы мира.
В 8.40 по его вызову пришли руководители Коминтерна Димитров и Мануильский. В продиктованном им обращении к коммунистическим партиям он сформулировал лозунги для прогрессивных сил и правительств: «Единый интернациональный фронт борьбы угнетенных народов…», «В защиту порабощенных народов…», «В поддержку Советского Союза…» Через несколько часов одиннадцать радиопередатчиков на разных языках мира озвучат это обращение. И уже на следующий день партийные газеты нейтральных стран опубликуют требования к своим правительствам: оказать немедленную помощь Советской России.
Это был трудный день, наполненный противоречивыми вестями и необходимостью принимать неотложные решения. В кабинет Вождя почти с калейдоскопической последовательностью, быстро менявшей картину действия, приходили и уходили нужные ему люди. Получив задания, в 9.20 ушли Берия и Маленков, в 9.30 вышел Микоян, в 9.35 – Каганович.
«Сталин, – рассказывал Каганович, – каждому из нас сразу же дал задание – мне по транспорту, Микояну по снабжению». Уже с первых часов для Сталина и его ближайшего окружения война превращалась в сложную и кропотливую работу по обеспечению потребностей страны и противостоящих агрессору фронтов.
Только с 21 по 28 июня Сталин принял 191 посетителя, естественно, что с учетом повторных вызовов круг приглашаемых им лиц был у́же. Позже этот пульс Кремля приобретет устойчивый, определенный ритм, а в первые часы войны наркомы получали оперативные указания. Передав их своим аппаратам для исполнения, они снова возвращались в кабинет Председателя СНК. Нарком ВМФ Кузнецов вернулся к Сталину в 9.40, Микоян – в 9.50.
В 10.15 из кабинета Вождя вышел Ворошилов, в 10.20 – Кузнецов, в 10.30 – Микоян. В 10.40 ушли Вышинский, Димитров и Мануильский. Эти десятиминутные паузы свидетельствуют, что каждый получал задание и подробный инструктаж. Со Сталиным остался только Молотов.Глава 4 Агрессия
Итак, начав нападение, Гитлер не объявил Советскому Союзу войны. Но он не мог не объяснить миру причин своих действий, и через два часа после начала вторжения Геббельс зачитал по германскому радио меморандум Гитлера.
В нем говорилось: «Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего пакта о дружбе. Делая все это, правители Кремля притворялись до последней минуты, симулируя позицию мира и дружбы…
Сейчас приблизительно 160 дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы, причем не только на нашей территории, но и на крайнем севере Европы и в Румынии. Советские летчики развлекались тем, что не признавали наши границы, очевидно, чтобы нам доказать таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.
Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра…
Немцы! Национал-социалисты! …В этот момент идет наступление – величайшее из тех, что видел мир… я решил сегодня вложить судьбу и будущее Германской империи и нашего народа в руки наших солдат.
Да поможет нам Бог в нашей борьбе!»
Конечно, обвинения в нарушении условий пакта, а также нарушении границы советскими летчиками и патрулями являлись лишь голой пропагандистской уткой. Но ведь что-то нужно было заявить для оправдания своих вероломных действий. Однако слово «война» снова не было произнесено.
Гитлер не сказал и о том, что рассчитывал не только на помощь Бога. Еще накануне германского вторжения вспоминал личный секретарь Черчилля Джон Колвилл: «В субботу 21 июня я приехал в Чекерс перед самым обедом. Там гостили г-н Уайнант, г-н и г-жа Иден и Эдуард Бриджес. За обедом Черчилль сказал, что нападение Германии на Россию является неизбежным и что, по его мнению, Гитлер рассчитывает заручиться сочувствием капиталистов и правых в Англии и США . Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь».
Гостями британского премьер-министра были приехавший вчера из Вашингтона американский посол Д. Уайнант, министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден. И на реплику Черчилля Уайнант сказал, что то же самое относится и к США.
Примкнувшая к германской агрессии Румыния тоже официально не объявила СССР войны. В 10 часов утра по радио вместо главы Румынского государства Иона Антонеску выступил его заместитель и член семьи Михай Антонеску.
Правда, само слово «война» он произнес. Он пророчествовал: «Румыны! Эта война нас объединит! <…> Сегодня в Европе сталкиваются не государства, а расы… Деградирующая славянская раса, большевики, пытаются разрушить не только жизнь древних европейских рас, но и перевернуть всю основу нашей древней цивилизации… Коммунизма больше не будет! …С Богом, вперед!»
Многие годы наиболее тупая часть интеллигенции с возмущением мусолила тот факт, что Сталин не выступил в первый же день войны с обращением к советскому народу. Поэтому обратим внимание, что и в Германии, и в Румынии непосредственно по радио тоже выступили не первые лица государств.
Феликс Чуев пишет, что на мучивший общественность вопрос аргументированно ответил Молотов: «Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход… Он человек и политик. Как политик он должен был выждать… посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно». Конечно, Сталин совершенно осмысленно, психологически и политически верно оставлял за собой право выступить, «когда прояснится положение на фронтах».
Впрочем, текст выступления Молотова набрасывался при участии Вождя. Он начинался словами: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»