Впрочем, для такого оптимизма были все основания. Тактическое превосходство Вермахта было очевидно, и немецкое наступление развивалось по плану. План «Барбаросса» предусматривал три основных удара: группой армий «Север» – на Ленинград, группой армий «Центр» – на Москву и группой армий «Юг» – на Киев.
Но как пишет один из разработчиков этого плана фельдмаршал Паулюс: «…Главной целью была Москва. Для достижения этой цели и исключения угрозы с севера должны были быть уничтожены русские войска в Прибалтийских республиках. Затем предполагалось взять Ленинград и Кронштадт. А русский Балтийский флот лишить его базы. На юге первой целью была Украина с Донбассом, а в дальнейшем – Кавказ с его нефтяными источниками. Особое значение в планах ОКБ придавалось взятию Москвы. Однако взятию Москвы должно было предшествовать взятие Ленинграда. Взятием Ленинграда преследовалось несколько военных целей: ликвидация основных баз русского Балтийского флота, вывод из строя военной промышленности этого города, как пункта сосредоточения для контрнаступления против немецких войск, наступающих на Москву».
Разработчики плана компетентно и взвешенно учли все стратегические особенности восточной кампании. Еще при обсуждении похода на Восток начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер отмечал: «Следует предполагать, что сразу же за бывшей русско-польской границей располагается база снабжения русских, прикрытая полевыми укреплениями. Днепр и Западная Двина представляют собой самый восточный рубеж, на котором русские будут вынуждены дать сражение.
Если же они будут отходить дальше, то не смогут больше защищать свои промышленные районы. Вследствие этого наш замысел должен сводиться к тому, чтобы с помощью танковых клиньев не допустить создания русскими сплошного оборонительного фронта западнее этих двух рек. Особенно крупная ударная группировка должна наступать из района Варшавы на Москву. Из предусматриваемых трех групп армий северную необходимо будет направить на Ленинград, а силами южной нанести главный удар в направлении Киева.
Конечной целью операции является Волга и район Архангельска. Всего должно быть использовано 105 пехотных, 32 танковые и моторизованные дивизии, из числа которых крупные силы (две армии) вначале будут следовать во втором эшелоне».
Соглашаясь с мнением своих генералов, Гитлер все же подчеркнул: «Важнейшая цель – не допустить, чтобы русские отходили, сохраняя целостность фронта… Для этого необходимо добиться разгрома русских вооруженных сил и воспрепятствовать их воссозданию. Уже первые удары должны быть нанесены такими частями, чтобы можно было уничтожить крупные силы противника».
Летом 1941 года казалось, что эти замыслы осуществлялись полностью. И Гитлер торжествовал. Взятие Минска открывало его армиям прямой путь к русской столице. Но именно в эти часы кажущегося триумфального торжества «потеряла форму» одна из составляющих частей плана «Барбаросса» – операция группы «Юг». В исполнении четкого плана немецкого наступления произошел серьезный срыв, и уже 29 июня Гальдер поставил вопрос о необходимости перегруппировки войск. «По сути, происходит отказ от первоначальной операции южнее Припяти и начинаются попытки сымпровизировать на ходу новую» [52] .
В конечном итоге решить исходную задачу окружения, расчленения и разгрома Юго-Западного фронта немцы смогут только в сентябре, но темпы, потерянные при «повороте к югу», им наверстать уже не удастся. После войны немецкие генералы напишут множество книг, объясняя причины этого «просчета», но он был закономерен. И никто еще не подозревал, что в эту первую неделю Сталин уже выиграл войну.
Глава 5 Отступление
(выступление по радио 3 июля 1941 г.)
К началу войны войска прикрытия Прибалтийского, Западного и Юго-Западного округов были сосредоточены в тех районах, где намеревался нанести удары агрессор, и у Красной Армии было достаточно сил и средств, чтобы достойно встретить нападение. Перед командующими фронтами стояла довольно простая задача. Определив реальные направления наступления механизированных групп и армий противника, отсечь танковые клинья подвижных германских соединений и разбить его пехотные части. С точки зрения военной науки все благоприятствовало успеху.
Однако военные с этой задачей не справились. Вина за неудачи целиком и полностью лежит на наркоме обороны Тимошенко и начальнике Генерального штаба Жукове. Именно они ответственны за то, что война, по определению Тимошенко, началась «по безграмотному сценарию». Не справились со своей ролью и командующие фронтами.
Все казалось просто на картах. Как и было предписано предвоенными планами, 22 июня командующий военно-воздушными силами Западного фронта Копец телеграммой отдал приказ:
«Уничтожить мотомехвойска противника в двух районах – Сувалка, Сейны, Августов, Квитемотис и Седлец, Янов, Луков; тяжелобомбардировочным авиаполкам – 3-му тяжелому авиаполку одиночными ночными налетами разрушить склад в районе Сувалки и Сувалковского выступа, 1-му тяжелому авиаполку одиночными налетами уничтожить матчасть противника на аэродромах Соколов, Седлец, Луков, Бяла-Подляска; 212-му дбап в течение 22—23.6.41 г. ночными налетами уничтожить авиационные заводы в Кенигсберге».
Но после этого приказа Копец, командовавший действиями авиасоединений фронта, насчитывающих более 2000 самолетов, практически не руководил. Причина была банальной: «В результате диверсионной деятельности с 23 часов 21 июня вся проводная связь штаба ВВС округа со штабами дивизий и последних со штабами полков была прервана и каждый аэродром был предоставлен самому себе».
Сегодня даже трудно представить, что в течение всего первого дня войны на минском «аэродроме вперемешку стояли самолеты различных систем, абсолютно не замаскированные ». А немецкие Ю-88 ходили над городом «на предельно малых высотах», без прикрытия истребителями, и «прицельно швыряли бомбы на отдельные здания». Это только единичный эпизод начавшейся войны. Ошибки и бездеятельность одних командиров влекли за собой невыполнение боевых задач другими.
Война началась не с убедительных побед Красной Армии, и это имело существенное значение для ее последующего хода. Упертые антисталинисты злорадно подчеркивают тот факт, что Копец и другие командующие были «выдвиженцами 37-го года». Казалось бы, многозначительный факт… Но они забывают о том, что авиация получила практическое развитие только в начале 30-х годов, и естественно, что летчиками, как и командирами авиасоединений могли быть только молодые люди.
Впрочем, они не были так уж молоды – они пребывали в возрасте расцвета. Даже прославленному Чкалову, погибшему при испытании истребителя, к началу войны исполнилось бы 36 лет. 40 лет было в это время начальнику Главного управления ВВС П. Жигареву, и лишь 35 – конструктору истребителей ЯК Александру Яковлеву. Относительная молодость руководителей отражала особенности молодого государства.
Конечно, не молодость командующих стала причиной неудач армии. Причин было много. От неправильной концепции в оценках начального периода войны Генштабом до паники; от растерянности и утраты связи с частями до откровенной безалаберности.
Позже, на допросе, 36-летний командующий Западным фронтом Д. Павлов констатировал: «Начальник оперативного отдела штаба ВВС и начальник разведывательного отдела, фамилии их забыл, проявили полную бездеятельность, граничившую с преступлением, а начальник связи авиации, фамилии тоже не помню, не принимал никаких мер, чтобы обеспечить связь командования с армиями… В начале военных действий Копец и Таюрский доложили мне, что приказ народного комиссара обороны СССР о рассредоточенном расположении авиации ими выполнен . Но я физически не мог поверить в правильность их доклада».
Все это так, но это объяснения растерявшегося человека. Никто не допускал, что армия не выдержит первый удар. Не ожидал этого и Сталин, но армия стала отступать не потому, что ей не хватало стойкости. Ни командиры, ни бойцы не были готовы к мобильной войне, не имели реального опыта, особенно во взаимодействии соединений при фланговых прорывах противника, окружениях и вынужденных отходах.
Эта война была совершенно не похожа на прежние, и одной из ее особенностей стало то, что в ее первые дни создать сплошной фронт было просто невозможно. Уже с начала нападения концепция блицкрига определяла для германских войск задачу как можно дальше продвинуться в глубь советской территории. Наступающие немецкие ударные группы легко обходили встречавшиеся на их пути очаги сопротивления, стремясь не ввязываться в бои.
То была тактика блицкрига, опробованная и отработанная почти до автоматизма на территории Европы. В результате советские стрелковые дивизии первого стратегического эшелона были расчленены, оторваны друг от друга, и эта потеря взаимодействия лишала командование возможности организации крепкой и активной обороны.
Командующие теряли способность управлять боевыми действиями. При плохой разведке контрудары авиации и механизированных корпусов наносились по пустым местам, не принося существенного вреда противнику. Оборона стала неуправляемой, а утрата связи со своими частями в боевой ситуации приводила к растерянности и даже панике. Повторялось то же, что накануне произошло в Польше, Франции и других покоренных Гитлером странах.
Все ждали выступления Сталина. Но он молчал. И лишь в конце второй недели войны «Сталин заговорил, и заговорил так, как он никогда не говорил до сих пор». 3 июля 1941 года Сталин обратился к соотечественникам по радио. Свое выступление он начал необычно: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается».
После неожиданных разочарований, вызванных стремительно и неблагоприятно менявшейся обстановкой, трезво и взвешенно оценив ситуацию, он обратился к народу страны как к единой семье, вступившей в полосу военных потрясений.
Современники вспоминали: «Это была самая сильная речь Сталина; интонация его речи оставалась размеренной, глуховатый голос звучал без понижений, повышений и восклицательных знаков. И в этом несоответствии этого ровного голоса трагизму положения, о котором он говорил, была сила. Она не удивляла: от Сталина ждали ее…
Сталин не называл положение трагическим: само это слово было трудно представить в его устах, но то, о чем он говорил, – ополчение, оккупированные территории, партизанская война, – означало конец иллюзий… И в том, что Сталин говорил о неудачном начале этой громадной и страшной войны, не особенно меняя привычной лексики, – как бы об очень больших трудностях, которые надо как можно скорее преодолеть, – в этом тоже чувствовалась не слабость, а сила… и пронзавшее душу обращение: «Друзья мои!» [53]
Академик А. Вернадский, ссылаясь на мнение И. Павлова, считавшего, что «самые редкие и самые сложные структуры мозга – государственных деятелей, Божьей милостью… прирожденных», пишет: «Особенно ясно для меня становится это, когда по радио слышится Сталина речь… такая власть над людьми и такое впечатление на людей…» Эта речь, начинавшаяся словами «братья и сестры», всколыхнула людей разных поколений; они пошли на призывные пункты, вдохновленные сознанием ответственности за судьбу Родины.
Каждая фраза этого исторического обращения была им взвешена и продумана. Он остро чувствовал, понимал масштабность и серьезность происходившего. «Прежде всего, – говорил Сталин, – необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности… Дело идет… о жизни и смерти нашего государства…»
Опережая психологическую реакцию людей, он обратился к неизбежным вопросам: «Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка?
Конечно, нет. Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году… Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги, как Гитлер и Риббентроп».
Однако он не пытался представить войну как неожиданность . Сталин говорил лишь о вероломстве нападения, о разрыве, со стороны Германии, пакта «о мире между двумя государствами».
Он продолжал: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора. И если фашистская Германия рискнула напасть на нашу страну вопреки пакту, это определенный выигрыш для нас и проигрыш для Германии».
Перечислив, «что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной», он подчеркивает: «Враг ставит целью… онемечивание» народов СССР, «превращение их в рабов… Войну с фашистской Германией нельзя считать обычной войной.
…Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими… Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы».
Он высказал твердую уверенность: «Наше дело правое… враг будет разбит… мы должны победить». Он завершил обращение призывом: «Все наши силы – на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы на разгром врага! Вперед за нашу победу!»
Длительное время историки и военные мемуаристы, объясняя неудачи первых месяцев войны, дурачили обывателя рассказами о якобы «устаревшей» советской военной технике, «устаревших советских танках, горевших как спички», с которой армия встретила противника.
Едва ли не первым, кто высмеял эти аргументы и разрушил пропагандистские стереотипы, стал В. Суворов. Он вразумительно объяснил, что все немецкие танки были «устаревшими», и их легкие танки с бензиновыми двигателями «горели» не меньше и даже лучше, чем советские «с дизелями». Правда, чтобы добраться до этого разъяснения, потребовалось почти сорок лет.
Подготовил ли Сталин страну к войне? Современные исследования показали, что с 1928 года по 21 июня 1941 года советской промышленностью было выпущено около 29 450 танков. Такого количества не имел весь, вместе взятый, остальной мир.
В 1993 году историки Н. Золотов и И. Исаев обнародовали и другой «секрет»: на июнь 1941 года в составе Красной Армии насчитывалось 23 106 танков [54] . Из этого количества, отмечают они, 80,9% «танков всех марок» были исправны и только 19,1% машин требовали среднего или капитального ремонта (включая находящиеся на складах и рембазах НКО).
Таким образом, на 1 июня 1941 года в Красной Армии числилось 18 740 исправных танков и 2376 танкеток Т-27 (исправных 1060). Неполные данные о составе советской бронированной техники сведены в таблицу [55] .
Таблица
Кроме приведенных в таблице, в начале войны на вооружении Красной Армии состояли танки следующих модификаций: Т-60 (20-мм пушка), Т-50 (45-мм пушка), БТ-7А (76,2-мм пушка), Т-26А (76,2-мм пушка), Т-18М (45-мм пушка), Т-40 (два пулемета), Т-35А (пулемет), Т-38 (пулемет).
Для сравнения следует отметить, что, согласно публикациям, на 1 января 1941 года Германия имела исправных танков 2837 единиц. В их числе: Pz. IV (572 ед.), Pz. III (1897 ед.); танки чешского производства: Pz. 35(t) (187 ед.), Pz. 38 (t) (754 ед.). Правда, в германской армии были еще «танки» Pz. I с двумя пулеметами 7,92 мм в количестве 887 единиц и 330 командирских танков с пулеметами.
Штурмовые орудия III (75-мм орудия) 377 ед.; орудия на самоходных лафетах (150-мм орудие) 38 ед. К 22 июня Германия получила от чешского протектората еще 312 танков. Количество и качественные характеристики немецкой техники представлены в таблице.Таблица
Основная часть советского танкового парка располагалась в европейской части страны. В пяти западных военных округах к 1 июня насчитывалось 12 782 танка, из которых 10 540 было на ходу и готово к бою. Из них 10 394 находилось в механизированных корпусах; еще часть танков входила в состав «пехотных дивизий – по штату они должны были иметь в своем составе по 16—18 танков». Более того, все боевые машины 20 июня 1941 года были заправлены и оснащены боекомплектами.
Для осознания танковой мощи СССР следует подчеркнуть, что в период нападения на Советский Союз вся германская армия имела всего 5640 «боевых машин», но на советской границе насчитывалось только 3350. Причем немцы совсем не имели «тяжелых» танков типа КВ или Т-34: у них «было всего 1650 средних Pz. III, Pz. IV и Stug III», которые являлись устаревшими «танками с бензиновыми двигателями».
Остальные машины были легкими, включая танкетки без пушек и пулеметов. Немецкие союзники «вообще имели только легкие машины, поэтому качественное превосходство советских войск» было налицо. Численный перевес на момент начала войны в пользу сталинской брони был в 3,14 раза!
Только новых танков Т-60, имевших в два раза больший боезапас и скорость хода, чем соответствующие по параметрам Pz. II F (модификации 1940 года), советской промышленностью было выпущено 6045 штук. Этому незаслуженно униженному «пренебрежением» танку в 1942 году пришел на смену Т-70 с увеличившейся до 45 мм броней и 45-мм пушкой 20КМ. Всего было выпущено 8226 машин Т-70.