Угроза быть убитым распространялась на всех, и он воспринимал это как фатальность, разделяя ее со своим народом. После очередной бомбежки, вспоминает Рыбин, «мы шли по улице Горького. У Елисевского магазина взобравшаяся на подставку фонаря над головами столпившихся людей появилась женщина. Она стала громко укорять: «Разве можно, товарищ Сталин, так ходить по улицам в такое время? Ведь враг может в любой момент сбросить бомбу!» Сталин только развел руками. Тут он действительно рисковал вместе со всеми».
Впрочем, наибольшей опасности он подвергался даже не на улице: «Враг точно знал, где находится сталинская дача, и бомбил ее, надеясь обезглавить государство». Расположенные вокруг дома дальнобойные морские зенитки отгоняли появлявшиеся самолеты. Иногда Сталин поднимался на солярий, наблюдая за плотностью зенитного огня; позже немцы применили осветительные ракеты на парашютах, и зенитчики расстреливали их на лету.
Но однажды бомба упала точно. Она упала с внешней стороны забора и, не взорвавшись, ушла в землю. Отрывшие ее саперы обнаружили в стабилизаторе свернутую бумажку с изображением сжатого кулака и надписью «Рот Фронт». А если бы тонна этой взрывчатки ухнула?!
Именно с моментом пребывания Сталина на ближней даче связан эпизод, особенно врезавшийся Рыбину в память: «Появился вражеский самолет. Зенитчики открыли огонь. Осколки снарядов сыпались на землю и шипели как змеи. Власик трижды предлагал Сталину пройти в укрытие, но тот отмахивался, продолжая наблюдать за настырным стервятником и пальбой зенитчиков, лупивших впустую. Наконец протянул: «Власик, не беспокойтесь. Наша бомба мимо нас не пролетит».
Это было хорошо сказано. За этой короткой, почти афористической фразой не показная бравада, а философский юмор, поясняющий многое. Такие свидетельства несомненной смелости Сталина многочисленны. Впрочем, в войну человек должен быть либо трусом, либо немножко фаталистом; в те дни опасность подстерегала его даже в дороге. Рыбин вспоминал: «На Можайском шоссе прямо перед его машиной сыпануло несколько зажигалок, полыхающих желтым огнем. Пришлось охране сбрасывать их в кювет».
В середине октября стало совершенно очевидно, что в случае дальнейших просчетов военных, неудачного ведения боевых действий и нестойкости армии положение Москвы может стать почти катастрофическим. Сталин всегда взвешенно оценивал ситуацию и пытался предупредить возможность непоправимых последствий и непредвиденных осложнений
В эти дни в штабе Гепнера в восторженных тонах отмечали: «14 октября авангард 4-й танковой группы дивизия СС «Рейх» подошла к Московской линии обороны, которая протянулась почти на 300 км от Калинина до Калуги… Снова, как в августе 1812 года, противник старается оградить свою столицу, задержать наступление в 100 км от города. Стремительно, с ходу атаковали сильно укрепленные позиции противника полки «Германия» и «Фюрер» дивизии СС «Рейх». При поддержке 4-й танковой дивизии им удалось прорвать Московскую оборонительную позицию в самом ее центре, несмотря на то что в последнюю минуту на участок наступления 40-го танкового корпуса противник перебросил дополнительно свежие силы 32-й сибирской стрелковой дивизии из Владивостока в составе трех полков и двух танковых бригад».
Замысел германского генерального штаба заключался в том, чтобы взять советскую столицу в кольцо. 14 октября, с северо-запада от Москвы немцы захватили Калинин, а на юго-западе подошли к Туле. Вскоре немецкое командование доложило Гитлеру об уничтожении котла под Брянском, в котором оказались три армии Брянского фронта. Одновременно с действиями на южном фланге по приказу командующего группой армий «Центр» 3-я танковая группа и 9-я армия наступали севернее Москвы. Рассчитывая повторить успех у Брянска, немцы стремились окружить войска Северо-Западного фронта.
За две недели боев советское командование потеряло 64 дивизии и 11 танковых бригад, только потери пленными составили 688 тыс. человек. Командованию Вермахта казалось, что падение советской столицы уже предрешено. Впрочем, и лучшие умы мировой политики считали, что Россия находится на краю гибели. В этой невероятно сложной ситуации, когда решалась судьба государства, Сталин был вынужден срочно подтягивать свежие дивизии из глубины страны, чтобы перебросить их на особо опасные направления.
Поздно вечером 14 октября в Кремль к Сталину были приглашены первые секретари Ярославского, Рыбинского, Костромского горкомов. Присутствовавший на этой встрече Н.С. Патоличев, в то время первый секретарь Ярославского обкома, пишет: «Это было между 10 и 11 часами вечера. Мы вошли в кабинет Сталина. Там, кроме него, сидел начальник Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников.
…И.В. Сталин с каждым из нас поздоровался за руку и тут же позвал всех к столу. На большом столе его рабочего кабинета лежала карта. …Сталин подробно разъяснил, что это схема оборонительных рубежей. Они проходили вокруг Углича, Рыбинска, Ярославля, Костромы, городов Ивановской и Горьковской областей. … Сталин сообщил, что оборонительные рубежи надо возводить очень и очень быстро.
…Далее Сталин сообщил, что к нам приедут крупные военные специалисты, которые помогут во всех сложных и новых для нас делах. <…> Я решил спросить у Сталина, как быть с Рыбинским морем. Ведь это огромный искусственный водоем… В 25 миллиардов кубометров. А обстановка складывалась таким образом, что гидроузел мог подвергаться бомбовым ударам. Да он мог быть и занят противником в обход Москвы.
Сталин… четко и ясно сказал: «Рыбинское море, Рыбинский гидроузел надо оборонять. – И еще раз твердо повторил: – Оборонять. Защищать».
В ходе беседы Патоличев спросил Сталина: «Не следует ли нам эвакуировать некоторые заводы Ярославской области?» – Я назвал Рыбинский завод моторостроения, шинный и «Красный Перекоп»…
Подумав, Сталин сказал: «В Ярославль мы противника не пустим». – Это было сказано с такой твердостью и убежденностью, что все в это поверили. – Но, – продолжал Сталин, – противник может эти важные для страны заводы разбомбить. Поэтому их надо эвакуировать» [70] .
В эту же ночь в кабинете Сталина прошло совещание по обсуждению вопросов эвакуации. В нем приняли участие Молотов, Маленков, Вознесенский, Щербаков, Каганович, работники наркоматов. Патоличев пишет, что, пока ждали приглашенных, «я обратился к Сталину с просьбой помочь ярославцам в обороне городов. Он начал подробно расспрашивать меня, как организована эта оборона. …Сталин неожиданно для меня спросил:
– А сколько ваши летчики сбили самолетов противника?
Это было наше слабое место. К сожалению, пришлось ответить, что у нас не сбито пока ни одного вражеского самолета. Далее беседа приобрела для меня неприятный оборот…
– Когда был последний налет немецкой авиации на Ярославль? Днем? Ночью? – голос Сталина становился все жестче. – Сколько было немецких самолетов? Каких? На какой высоте они были в районе Ярославля? Сколько артиллерия сделала выстрелов? Из орудий какого калибра?»
То были не праздные вопросы. Разгром противника можно было обеспечить лишь решительной и умелой борьбой, усилиями всех. Напряжение ситуации в обороне Москвы приближалось к кульминационной точке, и Сталин не проявлял растерянности. Его действия были подчинены логике войны, и, хотя он учитывал худший из вариантов, в его решениях не было хаоса, они были тщательно продуманы и целесообразны.
Война входила в свою критическую стадию. Первый этап операции «Тайфун» хотя и позволил группам армий приблизиться к Москве, но не принес решающей победы. 15 октября Гепнер возобновил наступление. Немецкое командование намеревалось обойти город с севера через Клин – Солнечногорск, а с юга – через Тулу и Каширу. На следующий день после начала второго немецкого наступления Сталин предусмотрительно выделил на северном фланге участок Калининского фронта под командованием Конева. Войска Вермахта встретились с упорным и подготовленным сопротивлением.
Однако сдача Минска и Киева показала, что события могут принять самый неблагоприятный оборот, и Сталин не исключал возможность потери Москвы, но история свидетельствовала, что падение столиц еще не означало для завоевателя выигрыша войны.
На совещании, состоявшемся 15 октября, Сталин коротко изложил обстановку. Было принято постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Эвакуации подлежали предприятия, наркоматы и важнейшие учреждения. В постановлении говорилось: «Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев… Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем Председателя СНК т. Молотовым…»
Одновременно Сталин поручил командующему Московским военным округом генералу Артемьеву подготовить план обороны столицы. План должен был предусматривать возможность удержать если не весь город, то хотя бы часть его до подхода основных резервов. Вместе с тем он дал поручения по проведению мероприятий для подготовки к взрывам важнейшего оборудования машиностроительных заводов и предприятий, производящих боеприпасы.
Одновременно Сталин поручил командующему Московским военным округом генералу Артемьеву подготовить план обороны столицы. План должен был предусматривать возможность удержать если не весь город, то хотя бы часть его до подхода основных резервов. Вместе с тем он дал поручения по проведению мероприятий для подготовки к взрывам важнейшего оборудования машиностроительных заводов и предприятий, производящих боеприпасы.
И.Т. Пересыпкин прибыл для доклада под утро, когда участники совещания покинули кабинет Председателя ГКО. Развернув на столе принесенную наркомом связи карту, Сталин спросил:
«Где вы предлагаете создать запасной узел связи Ставки?» Пересыпкин предложил Куйбышев. «Нет, – возразил Сталин, – в Куйбышев мы не поедем. Там будет много иностранцев».
Не согласился он и на Казань. Пересыпкин пишет: «Сталин долго и внимательно смотрел на развернутую карту. Потом он посмотрел мне в глаза, как бы изучая, повернулся снова к столу и сказал:
– Давайте здесь, – и указательным пальцем показал на населенный пункт.
Это его решение было полной неожиданностью. Можно было предположить все, что угодно, но то, что узел связи Ставки придется развертывать в этом пункте, я никогда на ожидал. …Он находился вдали от магистральных линий» [71] .
Основой узла связи Ставки послужили два поезда, принадлежавшие Наркомату связи, ранее эвакуированные из Москвы. К исходу 21 октября запасной узел связи Ставки Верховного главнокомандования, получивший позывной «Виктория», то есть Победа, был смонтирован.
Зашедший через несколько часов после совещания об эвакуации в кабинет Сталина Микоян застал Верховного главнокомандующего за работой: «На столе лежала рельефная карта западной части Москвы, до Бородинского моста через Москву-реку, где были обозначены первый и второй оборонительные рубежи и возможные немецкие позиции во время городских боев… Генерал Котенков указкой показывал Сталину и разъяснял, как будут отходить войска, как будет организована круговая оборона Москвы, сколько времени можно будет продержаться».
Однако, проявляя благоразумную предусмотрительность, учитывая все, даже самое худшее, Сталин не допускал позора бегства для себя. Жизнь научила его, что борьбу нужно вести даже при самом неудачном стечении неблагоприятных обстоятельств, но в эти предельно сложные дни он решал не только вопросы обороны Москвы.
Вечером 15 октября по вызову Председателя ГКО в Кремль прибыл Папанин. Сталин направлял начальника Главсевморпути в Архангельск. Объясняя задачу, он пояснил:
«Архангельский порт будет иметь в ближайшем будущем особое значение… Мы заключили соглашение с Рузвельтом и Черчиллем. Через Атлантику в Архангельск идут корабли с грузами. Надо организовать их приемку, быструю разгрузку и немедленную отправку грузов на фронт. Это очень важно…»
Этим же вечером он принял приехавших с Дальнего Востока – командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева, командующего Особым Дальневосточным фронтом Апанасенко и секретаря Приморского крайкома ВКП(б) Пегова. Речь шла о действиях в случае вступления в войну Японии. Когда на вопрос Сталина командующий флотом ответил, что в случае войны он намерен «драться до конца», Верховный главнокомандующий возразил:
– Ну и глупо. С сильным японским флотом вам ввязываться в драку не следует. Вам надо уходить на север, спасать флот, а японцев громить на подступах береговой крепостной артиллерией… И к партизанской войне, товарищ Пегов, краю надо быть готовым.
Прощаясь с приглашенными, твердо чеканя слова, Сталин сказал:
«Вы должны сделать все, чтобы не дать Японии оснований для вступления в войну, для образования второго для нас фронта. Если вы спровоцируете нам войну на Дальнем Востоке, мы будем вас судить по всей строгости военного времени. До свидания» [72] .
Город заметно пустел. «Уехала из Москвы часть наркоматов, – вспоминал Н.Д. Яковлев, – эвакуировалась часть промышленности, потянулось на восток население. Москва стала прифронтовой столицей, а Верховный оставался на посту в Москве. Немецкая авиация бомбила столицу. И если, когда Сталин работал в доме около метро «Кировская», его удавалось убедить уйти в убежище, то в октябрьско-ноябрьские дни он оставался в своем кабинете в Кремле и во время бомбардировок. Звенели стекла в окнах от стрельбы зениток и взрывов бомб, а в кабинете Верховного шла напряженная работа. Только говорили немного громче, чтобы перекрыть гул, стоявший над Москвой».
Конечно, для Сталина это были напряженные дни, но внешне он оставался спокойным и даже не менял своего обычного уклада жизни. Поздно ночью, после совещания в Кремле, Сталин привычно решил выехать на ближнюю дачу. Охранник Румянцев стал отговаривать его от поездки «под предлогом, будто там уже сняты шторы, отвернуты краны, выключено отопление и тому подобное. Но Сталин все равно приказал ехать».
Неловкая «дипломатия» охраны объяснялась тем, что к этому времени в ожидании возможного захвата немцами сталинская дача была заминирована. «Ворота были уже на запоре. Орлов с той стороны доложил обстановку. С досадой крякнув, Сталин приказал: «Сейчас же все разминируйте». Пришлось Орлову отпирать ворота и топить печку в маленьком домике, где тоже имелась кремлевская вертушка. Пока Сталин разговаривал с командующими, прибывшие саперы разминировали основной дом».
Весть об эвакуации учреждений мгновенно распространилась по столице. Над Москвой ветер разносил клубы дыма: в котельных сжигали архивы. В связи с начавшейся эвакуацией по дорогам, ведущим на восток, устремились потоки машин, увозивших не только оборудование заводов, но и «личное имущество некоторых чиновников».
Возвращаясь 16 октября с дачи в Москву, Сталин стал свидетелем начавшегося мародерства. Рыбин вспоминает, что «люди тащили мешки с мукой, вязанки колбасы, окорока, ящики макарон и лапши. Не выдержав, он велел остановиться. Вокруг собралась толпа. Некоторые начали хлопать, а смелые спрашивали: «Когда, товарищ Сталин, остановим врага?» «Придет время – прогоним», – твердо сказал он и никого не упрекнул в растаскивании государственного добра. А в Кремле немедленно созвал совещание, спросил: «Кто допустил в городе беспорядок?»
Действительно, попросивший разрешения тоже остаться в Москве А. Шахурин вспоминал, что его вызвали к Председателю ГКО уже после того, как утром нарком успел побывать на эвакуирующихся авиапредприятиях. Кремль выглядел безлюдно. Приехав с дачи, Сталин зашел в свою квартиру, и когда появились Шахурин, Молотов, Щербаков, Косыгин и другие руководители, он прохаживался по кабинету.
Шахурин пишет: «Сталин поздоровался… Все стояли. Сесть он никому не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:
– Как дела в Москве?
Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали. Не выдержав, я сказал:
– Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом рабочие возмущались, что не всем выдали деньги: им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.
Сталин спросил у Молотова:
– А Зверев где?
Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком. Сталин сказал:
– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.
Я продолжал:
– Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.
Сталин обратился к Щербакову:
– Почему? – И не дождавшись ответа, прошелся по кабинету. Потом сказал: – Ну, это ничего. Я думал, будет хуже. – И, обратившись снова к Щербакову, добавил: – Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем персоналом, который остался в городе. Вам надо выступить по радио, объяснить ситуацию и призвать к спокойствию и стойкости.
Помолчав немного, Сталин поднял руку:
– Ну, все».
Собирался ли Сталин уезжать из столицы? Этот вопрос является бессмысленным. Впрочем, по свидетельству охранника вождя генерала А.Т. Рыбина, Сталин сказал: «Остаюсь с русским народом в Москве. Пока я в Москве, враг не пройдет…»
Конечно, то, что он остался в Москве, было не только проявлением мужества. За этим решением стоял прагматический расчет. Сталин прекрасно понимал: его поведение служит примером. Проявление слабости явилось бы свидетельством невозможности дальнейшего продолжения борьбы и повлекло бы за собой непоправимые последствия.
Феликс Чуев пишет: «Мне рассказывали бывшие военные, что когда в 1941 году они приезжали с фронта в Москву, то звонили в Кремль, чтобы узнать, уехал Сталин или нет. Узнавали, что он в Москве, и сразу появлялась уверенность в победе».
«Накануне эвакуации в Куйбышев части Совнаркома, – рассказывал Чадаев, – я зашел в комнату охраны, где находился генерал Н.С. Власик, чтобы попрощаться с ним… Начальник охраны Сталина с огорчением воспринял весть о моем отъезде…