Она представила, как тетя Анна открывает конверт, с каким нетерпением смотрят на нее Кора и другие девочки. Увидит ли она маленькую Кору снова? Видимо, нет. Страна, куда они держат путь, слишком далека от Батон-Ружа. Да и ни у кого из обитателей поместья нет причин для столь дальней поездки. Девочки выйдут замуж, став плантаторшами, жизнь потечет своим чередом. Анна смирится и привыкнет к участи вдовы, а Антон…
При мысли о нем Эмери содрогнулась.
Она запечатала письмо и отдала его Теду. Парень густо покраснел, и руки у него тряслись, когда он засовывал письмо в карман рубашки.
«Он кладет его поближе к сердцу, – удивленно подумала Эмери. – Остается надеяться, что с лодкой ничего не случится. Ведь если паренек погибнет, тетя Анна так и не узнает, что со мной».
Несколько других эмигрантов тоже передали лодочникам письма. Труди вложила стопку писем в руки одного из мужчин, похотливо глядя ему в глаза. Оррин и Маргарет не послали ни одного. Ни одного письма не передали Зик Йорк и Билл Колфакс.
«Неужели пастору некому написать?» – удивилась Эмери, но, видимо, так оно и было. Вот и Уайт Тетчер тоже сказал:
– Самому странно, сколько городов и поселков я прошел, продавая свои лекарства, и ни пылинки из тех мест ко мне не пристало.
За последние несколько дней пути Эмеральда успела больше узнать о Мэйсе Бриджмене. Однажды они остановились на ночевку довольно поздно, и темнота опустилась на лагерь, едва Эмери успела развести костер и нарезать мясо для ужина. Мэйс, который столовался у всех повозок по очереди на правах проводника, на этот раз ужинал с Уайлсами. После еды он растянулся возле костра, занимая Эмери разговорами, пока та мыла посуду.
– Что заставило такую девушку, как ты, пуститься в этот длинный и опасный путь? – спросил он. – Ты могла бы остаться дома, выйти замуж и нарожать кучу симпатичных ребятишек.
Она покраснела и опустила глаза на тарелки, чтобы не встретиться с ним взглядом.
– Я… Я вынуждена была уехать с плантации после того, как умер мой дядя и у меня… начались конфликты с двоюродным братом.
Мэйс понимающе кивнул:
– Я подозреваю, что большинство мужчин, которые едут с нами, что-то скрывают из своего прошлого, да и женщины тоже, по крайней мере две из них.
Эмеральда вспыхнула:
– Возможно… А что скрываете вы, Мэйс? Разве вы не один из нас?
Мэйс ухмыльнулся и начал рассказывать ей историю своей жизни.
– Мой отец был учителем в поместье со странным названием Королевский Приход. – Мэйс грустно улыбнулся. – В семье хозяина было семеро сыновей. Они были настолько добры, что позволяли мне присутствовать на их уроках. Мы изучали латынь, греческий, математику, все предметы, которые нужны для поступления в Гарвард. Но я еще дополнительно занимался рисованием и живописью и посвящал этому все свободное время.
– Как же вы попали сюда, – удивленно спросила Эмери, – в эту глушь?
Он грустно улыбнулся:
– Настал час, когда у нас с отцом возникли разногласия. Мы поссорились, и довольно крепко. Отец был человеком решительным, а я, как мне кажется, упрямым мальчишкой. Он считал, что я делаю глупость, целиком посвящая себя рисованию. Мне легко давалась учеба, и он возлагал на меня большие надежды. Но я мечтал об одном: уехать в Париж учиться живописи, хотя и понимал, что мне это недоступно. Лучшее, на что я мог рассчитывать, это стать управляющим одного из поместий или, как отец, учителем, но в один прекрасный день все изменилось. Однажды, это было в 1831 году, на обед в поместье приехал гость, и мы познакомились. У него были грустные глаза, длинный нос и длинные светлые волосы. Звали его Джон Джеймс Аудибон. Он был ученым-натуралистом и выдающимся художником. Он рисовал птиц и маленьких животных в привычном для них окружении. Это были не наброски, Эмеральда, а настоящие картины, вполне законченные: птицы среди листвы и веток с ягодами. Он снискал себе славу в Европе своими иллюстрациями к «Биографии орнитологии», и вот такой человек сидел с нами за столом, разговаривал, показывал свои лучшие рисунки.
И когда он сказал, что ищет художника-ассистента и: планирует уехать из Чарлстона дальше на Юг, во Флориду, а затем на Красную Реку, в Арканзас и на острова Тихого океана, я уже не мог усидеть на месте. Я вызвался поехать с ним…
– И вы уехали?
– Да, в четырнадцать лет, с ним и с мастером по изготовлению чучел птиц.
– Чучел птиц?
– Да. С прискорбием должен заметить, что мой учитель делал рисунки не с живых птиц, а с их чучел. Это была одна из областей, в которых наши взгляды не совпадали. Я никогда не мог смириться с тем, что прекрасное живое существо надо убить во имя того, чтобы сделать с него рисунок.
– И как долго вы пробыли с мистером Аудибоном?
– Несколько лет. Я помогал ему делать рисунки множества птиц – пеликанов, глупышей, нырков, бакланов. Среди них были очень хорошие. Этот человек был удивительным и странным одновременно. Ему до всего было дело, он был настоящим ученым-исследователем, оставаясь при этом искусным художником. Он многому меня научил.
– Но что же все-таки привело вас на Запад? Мэйс нахмурился и отвел глаза.
– Аудибон вернулся в Нью-Йорк, а я остался. К тому времени я уже получил от него все, что он мог мне дать. Но я не хотел рисовать чучела животных, мне интересно было передавать неповторимость живого существа, его характер, грацию, повадку… Это очень не просто, Эмеральда: суметь ухватить самое главное за те несколько часов наблюдений, которые может себе позволить естествоиспытатель. С натуры успеваешь сделать только набросок, остальное должно запечатлеться в памяти. Но убивать животных, если ты не собираешься употребить их мясо в пищу, – большой грех.
В поисках новых сюжетов я приехал сюда, на Запад. Здесь я охотился, ставил капканы, чтобы выжить, и рисовал, рисовал… Я полюбил эту землю, полюбил так, что считаю ее родной. И у меня дурные предчувствия. Рано или поздно люди переделают здесь все по своему вкусу, и диким животным прерий не останется места в этом измененном, изуродованном мире.
– Но здесь так пустынно и столько земли… Я даже представить себе не могу, что когда-то…
В глазах Мэйса отразилась боль.
– Увидишь, так будет. Пройдет всего лишь лет тридцать, от силы пятьдесят, на глазах у одного поколения. Эти повозки – первые вестники новой жизни. Скоро их будет больше, потом еще больше… Животным придется бороться за выживание. Но они останутся живыми на моих рисунках. И однажды мои работы выставят на всеобщее обозрение.
Мэйс говорил так горячо, что Эмери поверила ему.
– А что произошло с вашим отцом? – спросила она наконец. – Он все еще работает учителем?
Лицо Мэйса подернулось грустью.
– Он умер вскоре после моего отъезда. Он был моей семьей. Теперь у меня никого не осталось. При всех наших разногласиях он любил меня. И сейчас я жалею о том, что слишком рано покинул дом, так и не узнав хорошенько своего отца.
Костер затухал, посуда была вымыта, и Мэйс ушел, оставив Эмери размышлять о том, какую часть своей истории он утаил. Он не упомянул ни одной женщины, вообще не говорил о любви. Была ли в его жизни девушка, которая любила его? Или вся его жизнь состоит в одиноком созерцании и работе?..
Сегодня предстояло форсировать реку Платт. Все поднялись раньше обычного. Эмери отправилась на поиски засохших бизоньих лепешек для костра, на ходу протирая заспанные глаза. Занятие это было не из приятных, но выхода не было, кто-то же должен был это делать.
Эмери уже возвращалась обратно с полной корзиной «чипсов», как вдруг громкий взрыв смеха заставил ее обернуться. Взглянув вверх, в сторону лагеря, она увидела Труди и Мэйса Бриджмена. Они стояли рядом, прислонясь к заднику повозки, и весело смеялись. Оба чувствовали себя превосходно в обществе друг друга, легко и приятно. Эмери поджала губы и со злостью бросила в корзину очередную лепешку.
Она уже шла в сторону лагеря, когда услышала шаги за спиной. Обернувшись, она увидела Мэйса.
– Привет, Эмери. Вижу, ты занята не самым приятным делом. Может, тебе помочь?
– Нет, – ответила она, гордо вздернув подбородок. Странная боль сжала сердце. – Я уже набрала достаточно.
Мэйс пожал, плечами:
– Как хочешь, я был бы рад помочь.
– А мне не нужна ваша помощь! – чуть не крикнула она.
Выражение участия вмиг слетело с лица Мэйса. Она готова была затопать ногами от злости на себя. Зачем она так себя ведет? Что плохого в том, что он остановился поболтать с Труди? Разве он не вправе общаться, с кем ему захочется?
Он продолжал стоять рядом.
– Помнишь, мы говорили о звездах, Эмеральда? Хочешь полюбоваться на них вместе со мной как-нибудь после ужина?
Он приглашал ее пойти с ним на прогулку, он просил ее…
– Я… Я не знаю. – Кровь застучала в висках. – Маргарет вот-вот родит, и я должна быть с ней на случай, если ей понадобится моя помощь.
Взгляд его серых глаз заставил ее вздрогнуть.
– С ней может остаться муж. Разве ты не хочешь немного развеяться?
– Я… Знаешь, один мужчина из нашего лагеря, – Эмери с неприязнью подумала о Зике Йорке, – пристает ко мне. Я чувствую себя в большей безопасности в лагере, возле людей.
– Кто? – Мэйс подался к ней всем телом, гнев исказил его черты. – Скажи, кто посмел к тебе прикоснуться? Если хоть один из них посмеет…
Эмеральда в испуге попятилась, вспомнив о неимоверной силе рук Зика Йорка и о том, что у всех есть оружие. Здесь не действовали законы, не было ни суда, ни присяжных. Если она назовет Мэйсу имя, они с Зиком будут драться из-за нее, страшно даже представить, что может произойти: кровь, потасовка, чья-то смерть…
– Нет, – сказала она, – почти ничего не было. Я уверена, что подобного не повторится.
– А если повторится, обещай, что расскажешь мне. – И снова она увидела в глазах Мэйса то мягкое сияние, что заставляло ее слабеть.
– Я… Я непременно сделаю это.
– Хорошо. Тогда условимся относительно вечера. Сегодня мы должны переправиться на тот берег, все хотят отметить это событие. Уайт обещал устроить представление, а потом…
– Я не знаю. – Она подняла голову и встретила его горячий вопросительный взгляд.
– Эмери, знаешь ли ты, что я не могу забыть, как ты выглядела тогда, когда выходила из реки? Ты… Я даже выразить не могу, как ты была хороша, словно нимфа…
«Труди тоже была в реке, – подумала Эмеральда, – и она тоже не дурнушка, у нее такая пышная грудь…» Но она постаралась отогнать прочь эти мысли.
– Боюсь, что я поступила опрометчиво, решившись купаться и не выставив охраны, как вы успели мне любезно заметить.
– Эмеральда.
Он подошел к ней ближе. Она стояла, сжимая ручки корзины с лепешками, и сердце ее колотилось как сумасшедшее.
– Опусти эту дурацкую корзину на землю, слышишь, Эмеральда. Успеешь еще за нее подержаться.
Она разжала пальцы, и корзина упала в траву.
– Иди ко мне. – Он притянул ее к себе и стал наматывать на палец прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. – У тебя чудесные волосы, ты знаешь об этом? Мне иногда так хочется рассыпать их по твоим плечам. Наверное, это будет красивое зрелище.
– Я… – Она не могла выговорить ни слова. Его близость завораживала ее, лишала воли, гипнотизировала. Может, она влюбилась в него? Ее руки сами потянулись погладить его по непослушным прядям пшеничных волос, падавших ему на глаза.
– Иди же сюда… Будь прокляты эти звезды, они нам не нужны, ведь так, Эмери?
Он стал целовать ее, и его поцелуи показались куда более волнующими, чем в прошлый раз. Эмеральда вся устремилась к нему навстречу, прижимаясь с чувством, на которое не считала себя способной. Его руки гладили ее спину, сжимали упругие ягодицы. И его прикосновения были приятны, ей хотелось, чтобы это продолжалось…
– Эмеральда! – раздался высокий детский голосок. – Эмери, мама зовет тебя. Папа хочет есть! – Сюзанна карабкалась по поросшему травой склону.
Мэйс неохотно разжал пальцы и отпустил ее.
– Вечером? – прошептал он.
– Я… Я не могу.
– Увидимся после ужина. Ты хочешь прийти, ты хочешь видеть меня, я это знаю.
– Нет, – прошептала она.
Он отвернулся и зашагал прочь. Эмеральда медленно нагнулась за корзиной, подняла ее и, добавив еще несколько лепешек, вслед за Сюзанной направилась к повозке.
Значит, сегодня. Но нет, это невозможно. Она чувствовала, как краска заливает ей щеки. Если она встретится с Мэйсом, то не сможет устоять. Может случиться такое, о чем позже она будет сожалеть.
Сюзанна тянула ее за руку, рассказывая о стаде бизонов, которое они видели вчера. В стаде было не меньше четырехсот голов. Громадные животные оставили после себя целую поляну жидковатых коричневых лепешек, пахнущих далеко не аппетитно.
– Тимми сказал, что он подстрелит завтра одного, – гордо сообщила девочка. – Они с папой застрелят сразу двадцать штук, даже больше, чем вчера, даже больше, чем мы сможем съесть, Эмери! Их мясо, наверное, отличается от мяса антилопы?
Погруженная в свои мысли, Эмеральда почти не слушала девочку. «Возможно, он женится на мне», – подумала она, но тут же усомнилась. Она не могла представить Мэйса в костюме, восседающим во главе семейного стола. Он создан для кочевой жизни. Иногда он на целый день покидал лагерь и возвращался усталый, но счастливый.
Нет, Мэйса нелегко будет приручить.
«Но любовь меняет человека», – возражала она самой себе.
Наконец они добрели до повозки.
– Тебя только за смертью посылать, – с неприязнью произнес Оррин. Лицо его было хмурым, как обычно.
– Мне надо было найти сухие лепешки, – ответила Эмери.
Она принялась разжигать костер, надеясь, что он не заметит ни ее раскрасневшихся щек, ни сбитой прически. Сюзанна уже устроилась у колеса повозки с кукурузной куклой в руках.
– Нужно хорошенько подкрепиться с утра. Вода стоит высоко, и переправа может занять весь день.
– Но река вроде спокойная, и с нами ничего не должно случиться. Не так ли, Оррин? – Маргарет вышла из повозки, неся в руках полоски буйволиного мяса и миску с мукой. Поставив сковородку с жиром на огонь, она принялась обваливать мясо в муке, прежде чем начать его жарить.
– Один Бог знает, – ответил ей Оррин. – Все реки, через которые мы переправлялись, были полноводными, что неудивительно, принимая во внимание весеннее половодье. Но ничего другого нам не остаётся. Будем надеяться, что все обойдется. Не можем же мы ждать середины лета, пока вода спадет. Надо добраться до Калифорний до зимних холодов, или не стоило вообще в это ввязываться.
Руки Маргарет побелели от муки.
– Река выглядит такой опасной, – проговорила она, – широкая, словно море.
– Ну не как море, может, с милю шириной и то в самом широком месте, но мы найдем место поуже. Все будет хорошо, – Оррин старался говорить увереннее, но голос выдавал его волнение. В лагере поползли слухи, что река полна водоворотов, способных засосать повозку, задержавшуюся на переправе.
Маргарет поежилась, словно от холода.
– Говорят, здесь есть водовороты…
– Может, и так, – согласился Оррин, – но до сих пор Бог не оставлял нас и не допустит, чтобы с нами что-то случилось. – Он дотронулся до плеча жены. – Доверимся воле Божьей. Это все, что нам остается.
Позже, вспоминая переправу, Змеральда видела это событие как вереницу сплошных неудач и переживаний: поначалу легкий ветерок покрывал рябью водную гладь, нагоняй барашки волн. Однако очень скоро ветер начал усиливаться, волны становились тяжелее и круче, небо в тучах нависло над головами, готовое пролиться дождем. Все эмигранты с хмурыми лицами собрались на берегу, не решаясь начать переправу. Даже никогда не унывающая Труди осунулась и сникла. Ее льняные волосы впервые были уложены в косу вокруг головы и убраны под чепец. Зик Йорк и Билл Колфакс тихо перешептывались.
После некоторого колебания Оррин решил, что река достаточно спокойная, чтобы пустить волов вплавь, заставив их тащить за собой повозки. Мэйс и Мэтт Арбутнот поплывут спереди на лошадях, проверяя глубину. Альбом Мэйса будет путешествовать в повозке Уайлсов, хорошо обработанной водозащитным составом.
Стоя на берегу, Мэйс поймал взгляд Эмери и выразительно подмигнул. Эмери вспыхнула. Ей стало неловко, но вместе с тем что-то отлегло от сердца. Она была уверена, что, пока с ними Мэйс, все будет в порядке.
Повозка Уайлсов была первой в цепочке. Оррин дал команду своим волам трогаться с места. Тяжелой поступью они вошли в воду и, разбрызгивая вокруг себя воду пополам с грязью, потянули за собой повозку.
Около тридцати ярдов они прошли нормально, но затем животные почувствовали прикосновение к животу холодной воды, и им это не понравилось. Они начали вытягивать шеи и мотать головами, пытаясь освободиться от ярма и повернуть к берегу.
Оррин окриками пытался удержать волов впереди повозки, чтобы не дать ей перевернуться. Эмеральда, Маргарет и Сюзанна в страхе прижались друг к другу, затем как по команде упали на пол, стараясь собственным весом уравновесить повозку.
– Мама, мама, – плакала Сьюзи, сжимая в руках свою куклу.
– Все хорошо, дорогая, все будет хорошо. Иначе папа никогда не стал бы нас перевозить через реку, ты же знаешь.
– Мама, мы сейчас перевернемся, я знаю! Мы попадем в водоворот.
– Нет, Сьюзи, нет! Все будет прекрасно. Подожди, и сама увидишь.
– Я хочу домой, – закричала в истерике девочка, – я хочу домой!
– Но мы не можем вернуться домой.
Маргарет и Эмеральда молча посмотрели в глаза друг другу, слова были не нужны.
Они были уже на середине брода, в самом глубоком месте. За ними шел Чарлз Моррис, он шел пешком вода доходила ему до пояса, и они слышали, как он бранил своего вола.
Караван пересекал реку не по прямой, а слегка отклонялся влево, образуя полуовал, так как посередине реки течение было довольно сильным.