А на улице совсем настоящая весна! Теплынь, запахи, молодая листва.
Как я раньше любила эту пору! Самое рождение новой природы! Первые цветы и первая трава. Все пока еще юное и свежее. И столько впереди надежд на обновление! Как я торопилась на дачу! Как собиралась туда! Как мы все любили этот первый дачный выезд после зимы! Муж мариновал шашлыки и покупал молодое вино. Я обязательно пекла сладкий пирог. Выйдя из машины, не могла надышаться. Гладила листву, нюхала первоцветы – пеструю примулу и молодые нарциссы.
Потом дружно собирали прелые листья и траву, убирали в доме, распахивали окна и топили камин. Муж разжигал мангал, я накрывала на стол.
Все казалось таким обыкновенным, рядовым и естественным.
А потом оказалось, что это и было самым настоящим и реальным счастьем, которое я как-то и не замечала – ну есть и есть! Что в этом особенного?
А особенным было, оказывается, все. И даже ни разу не пришла в голову мысль об этом задуматься!
А мужа все тянет на душевные разговоры! От безделия, наверное. Совсем замаялся. Пару раз начинал:
– А помнишь?..
Я обрывала:
– Не помню!
Он обиженно замолкал.
Сам он был почти в порядке. Уже передвигался не с костылями, а с палкой, и довольно резво. Ел на кухне, дышал на балконе. Телевизор смотрел в гостиной на диване. Уже выходили на улицу. Сели во дворе на лавочку. Он закрыл глаза и взял меня за руку. Я против обыкновения руку не выдернула, подумала: «Черт с тобой, балдей».
Он спросил:
– Ир, ну а что дальше?
Я промолчала.
– Сколько будет продолжаться эта мука и этот кошмар? – не успокаивался он.
Я возмутилась.
– А я не знаю! Вот честно – не знаю. Мука и кошмар у меня длятся уже полтора года. Первые полгода – когда ты бегал к ней из нашего дома. Когда врал, что едешь в командировку. Потом – когда ушел туда с вещами и прожил там полгода. Дальше – еще хуже. Когда ты передумал строить новую жизнь и возжелал старой. Хуже потому, что к тому времени я стала успокаиваться и постепенно приходить в себя. Стала привыкать к новой жизни и к своему новообретенному статусу брошенной жены. А ты – передумал. Просто взял и передумал! Делов-то! Сломали – построим. Починим, подлатаем. И заживем дальше. Как раньше.
А как раньше не получается. Вот незадача! Баба-то оказалась упрямой. Обидчивой оказалась, злопамятной. Не может проглотить, ну не может! Вот застряло у неумной в горле и не проскакивает. А тебе ждать надоело! Сколько можно, в конце концов. И каялся, и молил, и просил прощения. На коленях стоял. А она… – Я замолчала.
– Ладно, – проговорил он. – Я понял.
– Да? – удивилась я. – Понятливый, значит.
– Я понял, да. Не волнуйся. Больше я тебя не напрягу. Я уезжаю на дачу. – Развернулся и поковылял в квартиру.
– Счастливого пути! – крикнула я ему вдогонку. И тихо добавила: – Перо тебе. Для ускорения. – Я тоже поднялась в дом, зашла в кабинет и плотно закрыла дверь. Включила телевизор – громко, чтобы ничего не слышать. И чтобы он ничего не слышал. В том числе – моих слез.
Хлопнула входная дверь. Я подошла к окну. Он медленно вышел из подъезда, волоча по земле плотно набитую спортивную сумку. Открыл дверцу машины и неловко сел в кресло, осторожно двинулся.
«Вот и все, – подумала я. – Вот и все. Все приличия соблюдены, долг исполнен. Чудес не произошло. Его снова нет в моей жизни. Я снова одна в пустой квартире. Доигралась? Добилась, чего хотела? Вот теперь – вой волком».
И я завыла.
* * *У меня все хорошо! Нет, правда, все отлично. Я бодро рапортую всей родне – маме, дочке, сестре. Раз я так этого хотела, значит, мне так легче. Я вполне имею право думать сейчас о себе. Все долги розданы. Душа и помыслы чисты. Совесть – вообще сверкает. А я продолжаю жить. И мне, знаете ли, вполне неплохо. Комфортно вполне. Я сплю, ем, убираю квартиру, смотрю сериалы и читаю детективы. Да, и еще – всякие журналы о тяжелой женской доле. Письма читательниц и истории из жизни. Я с вами, мои соплеменницы! Я ничуть не лучше вас. И ничуть не счастливее! Вас это успокаивает? Лично меня – да!
Вот, даже сварила рассольник. Правда, есть неохота… Отвезла целую трехлитровую банку Анюте. Они были счастливы до небес. Особенно – Эдик.
Да, еще поехала в центр и в дорогущей кондитерской купила целую коробку пирожных. Эклер, наполеон, картошку, тирамису и чизкейк. Буду смотреть киношку и есть весь этот ужас. Пока не съем, не успокоюсь. Еще заказала в Интернете три серебряных кольца и серьги. Вот на фига, спрашивается? У меня в спальне целая шкатулка со всяким добром. Ведь почти ничего не ношу – некуда. А тут развлеклась. И хорошо, порадовалась. Целый вечер игралась, как дитя. Или – как выжившая из ума старуха.
И еще хорошо, что хожу дома как бомжиха: не крашусь, не причесываюсь, не одеваюсь. В старой майке и допотопных трениках. Вот где кайф-то!
Короче говоря, полная и тотальная деградация личности. Распад на молекулы.
А мне хорошо! Честное слово! Я просто балдею от свободы и ничегонеделания.
Вот пока – так. А что будет дальше – будем посмотреть, как говорит моя мама.
Или – я медленно схожу с ума?
* * *На семейном совете мама, сестра, дочь признали меня невменяемой. Пытались разработать стратегию и тактику, как отвезти к специалисту «эту мазохистку и умалишенную». Мама подняла все свои связи, чтобы найти «приличного психолога, не шарлатана, каких множество». Галка настаивала на психиатре. Анюта плакала и говорила, что я просто эгоистка.
Немногие приятельницы звонить перестали. Перед отъездом позвонила Рита Марголина. Поговорили. Рита сказала:
– Не волнуйся, это состояние болезни. Ты должна его пережить. И все встанет на свои места. Обязательно встанет. Если у него хватит мудрости перетерпеть и дождаться.
– Чего? – спросила она.
– Тебя, – ответила Рита.
– А как у тебя? – спросила я.
– Живу, – ответила Рита. – Приспособилась как-то. А зарубка на сердце не заживает… У всех свои зарубки. И все с ними живут. Без них жизнь, судя по всему, не проходит.
К середине июня я словно очнулась. Вызвала Веруню и… остригла свои длинные волосы. Сделала стрижку типа непослушный мальчик и покрасилась в рыжий цвет! Было страшновато, но оказалось, что новая прическа мне очень идет, да и цвет волос тоже. «Освежает и молодит», – гордо объявила Веруня, обойдя меня со всех сторон.
Опять звала на море – «потусить». Я поинтересовалась, что это значит.
– Ну, – потянула Веруня, – массажи, СПА-процедуры всякие. Шопинг. Дискотеки.
– С ума сошла? – возмутилась я. – Какие дискотеки в наши годы?
– Обычные, – хмыкнула Верунька. – Две одинокие и свободные женщины едут решать свои проблемы.
– Какие проблемы? – не поняла я.
– Разные, – уклончиво ответила Веруня. – А что, у тебя их нет? Тех самых, что я имею в виду?
– Я не понимаю, о чем ты! – Я почувствовала, что начинаю раздражаться.
– Вот-вот! – Веруня оставалась невозмутимой. – Не понимает она. А я вот понимаю. Отчего ты такая бешеная, например! – И грустно добавила: – Все тебе плохо. Все не так. Трудно с тобой, ей-богу!
– Скажи еще, что ты понимаешь моего мужа! – недобро засмеялась я.
Веруня повела плечом:
– А что, вполне понимаю! И даже – сочувствую!
Вот зараза! Дура примитивная. А я с ней – сокровенным…
Надо искать другого мастера!
Хотя стрижка получилась… Классная получилась стрижка, надо сказать!
* * *Леня позвонил в начале июля, поздно вечером. Я увидела на дисплее его номер, и у меня похолодели руки. Ответить или нет? Впрочем, что за бред? Может, по делу? Может, что-то обсудить, например? А обсуждать нам есть что. Рождение внука, которое скоро случится. Или – развод, к примеру! Чем не повод пообщаться?
Я сняла трубку.
– Привет! – сказал он.
Я ответила.
– Как ты, какие новости? – продолжил он.
Я почему-то растерялась:
– Вот постриглась намедни. Совсем коротко.
– Да ты что? – удивился он. – И как ты на это решилась? А твои установки, что длинные волосы ты сохранишь навсегда?
– Да… – протянула я смущенно. – Вот такая блажь напала. Что-то захотелось в себе изменить!
– Здорово! – весело откликнулся он. – Перемены – это всегда хорошо.
– Не всегда, – напомнила я.
Он сделал вид, что не расслышал:
– Ну и как тебе? Идет?
– Ну да, – почему-то я опять смутилась. – Вроде…
– Да я уверен! – воскликнул он и добавил: – У тебя такая красивая шея!
Мне было приятно, не скрою. Но я не могла отказать себе в язвительном замечании:
– У меня красивая шея, а у тебя, судя по всему, прекрасная память!
Он усмехнулся:
– Вот в этом ты не сомневайся. – И тихо добавил: – Я помню тебя всю.
Они замолчали. Молчание затянулось.
А потом он сказал:
– Слушай, Ирка! Тут такая красота! Жасмин твой любимый – ну, просто сугробы какие-то. И все эти твои цветы, черт, не знаю, как они называются! Розовые такие, как ромашки!
– Рудбекия, – подсказала я.
– Ну да, наверное. И еще эти, фиолетовые, ну, длинные. Смешные такие, на птичий хвост похожи.
– Ирисы.
– Точно! Разобрались! Короче, все цветет и пахнет. Красота такая! А газон я покосил! С трудом, но справился. Даже Степаныча не привлек!
– Герой!
– В общем, да, – не стал отрицать своих заслуг муж.
– А нога как?
– Лучше. Значительно лучше. Только к ночи здорово ноет. Но я себя не щажу. Гимнастика и все прочее.
Я слышала, что он затянулся сигаретой, и подумала: «Курит! А с каким трудом бросал!»
– Может, приедешь? – наконец тихо спросил он. – Цветы тут без тебя… да и я тоже.
– Приеду, – сказала я совершенно неожиданно для себя. Даже голосу своему удивилась.
– Когда? – Голос его охрип от волнения.
– Сегодня, – подумав, ответила я. – Вот возьму сейчас и приеду!
А про себя добавила: «И главное – ничего не анализировать!»
Я быстро оделась: джинсы, кроссовки, майка – по-дачному. Посмотрела на себя в зеркало, взъерошила волосы и улыбнулась: совсем не я, абсолютно другая женщина. А может, это и хорошо?
Подумав с минуту, достала из ящика комода права и ключи от машины. Еще раз бросила на себя в зеркало прощальный взгляд и вышла из дома.
Машина, немного поворчав, завелась. «Обиделась. Совсем я тебя, моя девочка, забросила». Я провела ладонью по приборной панели – как погладила и приказала:
– Вперед!
Машина резво выехала из двора.
Господи! Как я соскучилась по езде! Особенно когда вот так, почти летишь! Будний день, в область пробок нет. Ну, почти нет. Разве для москвичей это пробки? На шоссе даже удалось разогнаться. Я включила музыку и открыла окно. В салон ворвались свежий ветерок и уже вполне подмосковные запахи. Я остановилась на трассе у любимого магазинчика, где всегда был очень свежий и вкусный хлеб, купила батон и целую буханку. От еще теплого хлеба пахло так, что я не удержалась и отломила горбушку.
Вспомнила, как раньше – господи, опять это «раньше»! Никуда от него не денешься! – мы обязательно останавливались здесь и покупали свежий и теплый кирпичик. И еще – уж совсем хулиганили – большую банку густой, деревенской сметаны. Останавливались на опушке и, отрывая руками куски «черняшки», макали его прямо в банку.
И, страшно довольные этим своим «безобразием», веселились и в голос смеялись. Так, без особого повода. Просто потому, что было легко. Свободно было. Хорошо вдвоем. Очень хорошо! Так хорошо, что иногда становилось даже жутковато.
Вкус боли так осязаем, так четок. А вкус счастья я почти забыла…
Перед въездом в поселок я остановилась и откинулась в кресле. Почему-то стало страшно. Мелькнула мысль развернуться и поехать обратно в город. А зачем все это надо? Ведь я почти смирилась, почти успокоилась. А сейчас теребить все по новой? Нет, никак я не угомонюсь! Господи, ведь приказала себе – не анализировать! Просто я очень соскучилась по даче. По террасе, залитой утренним солнцем. По запаху леса, по своим цветам.
И по нему. Уж себе-то можно в этом признаться! Хотя бы – себе.
И еще, интересно, – что во мне сильнее? Гордыня, здравый смысл или любовь? Что победит? Нет, я в любом случае из проигравших. Да и он, кстати, тоже.
И от этого, честно говоря, ни капельки не легче!
Я встряхнула своей обновленной и стриженной головой и въехала в поселок. Лучше бы эта голова обновилась внутри, а не снаружи! Но это гораздо сложнее, прямо скажем.
Притормозила у ворот своего дома, нажала на гудок и вышла из машины. Он появился на крыльце и остановился. Мы смотрели друг на друга долго, минуты три. Или – пять. Или – целую вечность.
На даче было счастье. Я ходила по участку и здоровалась со всеми своим кустиками и цветами. Гладила их и разговаривала с ними. Села на крыльце и закрыла глаза. Это не просто блаженство, это огромное счастье и счастье. Вот как это называется!
Даже когда у нас появились хорошие деньги, мы не поддались модному веянию и, несмотря на уговоры друзей, не купили коттедж в новообразованном поселке. Мы хотели дачу. Ту, которая была из детства. Нет, не у нас – у какой-то родни или знакомых. Дачу с лесным участком, деревянным, а не кирпичным домом. Застекленная веранда с витражными стеклышками, скатерть с бахромой, самовар, большой, на всю семью, заварочный чайник с розами, деревянные полки с гжелью, ставшей к тому времени совсем уже немодной. Резной старинный буфет, книжный шкаф,
Густые заросли разноцветных флоксов и астр. Золотые шары вдоль забора. Жасмин и сирень.
Нет, благоразумие нам не изменило, и от бытовых удобств отказываться мы не собирались. Конечно, горячая вода, туалет, ванная, отопление. Бытовая современная техника тоже не возбранялась. Мы хотели дачу. И мы ее нашли через два года долгих и утомительных хлопот и еженедельных разъездов по Подмосковью каждые выходные.
Мы заезжали в старые дачные поселки, бродили по улицам и стучали в калитки. Оставшиеся старики и старушки сначала с опаской пускали нас на участок, а потом поили чаем с вареньем. Кто-то объяснял, что дача давно отписана наследнику – сыну или внучке. «Нет, пока они не появляются, – горько вздыхали старики и жалко улыбались. – К чему им эта рухлядь и неудобства? Потом, наверное, все снесут, – тяжело вздыхали они, – и построят особняк. А это все… А это все – рухлядь. И дом, и мы вместе с домом. Слава богу, пока нас не трогают – дают дожить. Ведь с этим домом связано все. Вся жизнь. И наша молодость, и рождение детей. И ушедшие друзья».
Было неудобно говорить о деле. Мы благодарили за чай и уходили. Кто-то нам советовал людей одиноких и бездетных. На одну такую Марь Палну мы нарвались. Милый божий одуванчик, седые букольки, очочки на носу. Страстная любительница Блока. Мозги она нам выносила долго, полгода. Мы еженедельно к ней ездили – с полным продуктовым набором. Часами пили чай и выслушивали мемуары старой девы. Наконец она согласилась. Бумаги были собраны и отданы на регистрацию. И вот именно тогда она и отказалась. Ей предложили комнату – любую на выбор – и проживание до последнего дня. Сначала она согласилась. Потом, как водится, отказалась. Говорила, что не будет чувствовать себя хозяйкой.
Нервы были на пределе, и Леня сказал, что с милой бабулькой надо расставаться. Я понимала, что он абсолютно прав, но с дачей этой уже сроднилась и почти сжилась. Очень переживала – словно у меня отняли любимую игрушку и заветную мечту. Сказала, что больше искать не намерена. Все, тема закрыта.
Тогда Леонид начал поиски в одиночестве. И быстро, очень быстро, через пару месяцев, нашел этот дом. Все оформил и привез меня сюда с купчей в кармане.
Все было ничуть не хуже, чем у поклонницы Блока. Да пожалуй, что и лучше – огромный лесной участок, крепкий двухэтажный деревянный дом. Жасмин, сирень. И даже вожделенные разноцветные флоксы.
Внутри, конечно, все перестроили, провели все удобства, купили кое-какую мебель. И – зажили!
Именно так, как мечталось: с самоваром, скатертью, шелковым абажуром с кистями, висящим прямо над столом, со старым ореховым буфетом и темным, резным, до потолка книжным шкафом, оставленным хозяевами вместе со старой библиотекой, – ничего антикварного, просто приятно: книги и журналы родом из детства.
На участке, вдоль забора, росли грибы – свинушки и лисички. Я брала лукошко и, счастливо смеясь, объявляла:
– Я по грибы!
Муж курил на крыльце и интересовался:
– Как улов?
Я отвечала, что ужин ему обеспечен, и шла чистить картошку и жарить лук. Как много я тогда смеялась! Хотя, в общем-то, не из весельчаков.
Мы спешили в свой дом при любой малой возможности. Даже на время забыли про моря и океаны. Потому что это был наш дом. Потому что в этом доме была душа. И нашим душам было в нем спокойно и вольготно. Леня говорил, что после всех бурь и треволнений он восстанавливается там за пару часов. А я бы и вообще оттуда не уезжала! Так бы и ковырялась в цветочных грядках, ходила в лес и на озеро, топила камин и читала книги. И большей радости в жизни не было.
А потом он этого счастья меня лишил. Потому что приезжать в этот дом было невозможно. Невероятно. Неправильно. Потому что в нашей жизни появилась ложь. И никакие стены не могли эту ложь прикрыть и спрятать.
Глупость какая! Ну при чем тут дом? И при чем тут стены? Поди объясни! Разве кто-нибудь поймет? Опять скажут, что я сумасшедшая.
Он ушел в дом – наверное, побоялся меня потревожить, побеспокоить. Почувствовал, что не надо мешать моей встрече с домом. С цветами, кустами, крылечком и резными перилами.
Тактичный! Все понимает! Только когда локомотивом по ребрам переезжал, о своей тактичности и чувствительности забыл.
Я вздохнула и поднялась с крыльца. Отругала себя – не за этим я приехала.
А зачем, кстати? Хороший вопрос…
Я зашла в дом, сняла ветровку и с удовольствием засунула ноги в тапочки. Прошлась по комнатам, удивилась – чистота идеальная. Просто не к чему придраться. В моей комнате на тумбочке у кровати стоял букет полевых ромашек. Окно было раскрыто, и легкая занавеска слегка колыхалась от ветра. Я села на свою кровать и погладила рукой покрывало. Как же я скучала по своей комнате! Я прилегла, не раздеваясь, на покрывало и свернулась улиткой. От подушки пахло лавандой – я всегда клала под подушки полотняные мешочки с травой – мятой, полынью, лавандой.