Я не заметила, как уснула, – потому что было очень сладко и очень спокойно.
Проснулась к вечеру, за окном уже наплывали первые сумерки, и ветерок стал прохладнее и свежее. Я увидела, что укрыта пледом – старым, потертым, в крупную коричневую клетку, «советским», как называла его Анюта. Самым любимым и самым уютным.
Я потянулась. Господи, так сладко, по-детски, давно не спала! Спустилась на кухню. Как же хочется есть!
Муж сидел за столом, читал газету.
– Привет! – обрадовался он. – Выспалась?
– А есть что-нибудь пожевать?
Он суетливо вскочил и закивал:
– Да, да, конечно.
На столе появились салат, селедка, картошка и жареное мясо.
Я искренне удивилась:
– Ничего себе! Это кто – двое из ларца постарались?
– Сам, – смутился он. – Двое из ларца отказались. В воспитательных целях, видимо.
– Правильно! – одобрила я. – Молодцы эти двое из ларца. Сухомлинские прямо. С голоду не помрешь – теперь я спокойна. Вот видишь – можешь, оказывается! Когда захочешь.
– Просто очень захотел, – кивнул он.
– Приступим. – Я решительно придвинула тарелку. – Вкусно! Молодец! – похвалила я. – Мясо, конечно, пересолил и пересушил. Но в целом – съедобно. Растешь на глазах, поднимаешься прям!
– Падать устал, – откликнулся он.
Я решила промолчать.
Потом пили чай и молчали. Ехидничать мне расхотелось.
Посуду он вымыл сам – меня к раковине не подпустил.
– Ну не даешь почувствовать себя хозяйкой! Я вроде как не дома!
Он испугался и быстро закрыл кран. Смешные они, мужики, ей-богу! Ну, да ладно. Пусть старается.
Не буду лукавить – я дома! Дома – и все тут. А остальное – кокетство.
Или я не женщина?
Или…
Я немного прошлась по участку, посидела на лавочке и ушла к себе. Муж смотрел в гостиной телевизор и топил камин. Приятно потягивало дровами и дымком.
«Заманивает! – решила я. – Знает, как я люблю посидеть у камина. Фигушки! Не сегодня».
Утром был сварен кофе, поджарены гренки. Я в который раз удивилась: «Ну ничего себе, сервис! Все непросто в этой жизни. Все не просто так. А может, стоило все это пережить, чтобы так? Чтобы все понять, переосмыслить?»
Нет. Не надо мне подобных опытов. И гренок с кофе тоже не надо! Кофе я сама себе сварю. И мясо поджарю. И ромашек нарву. Все – замечательно и даже немного приятно. Только сердце болит по-прежнему. И обида, эта чертова обида… Не отпускает. И саднит, и терзает, и никак не уменьшается в размерах.
Короче – спасибо за кофе.
Или надо сделать себе лоботомию. Амнезия, ау! Как бы я была тебе рада. Прости господи!
Просто я сама не справляюсь.
Интересно, что сильнее – боль, обида или здравый смысл? Ведь самое сильное чувство – самосохранение. Это ведь на животном уровне. У всех нормальных людей. Только не у меня. Даже тревожно как-то. Только я такая? Только у меня – так? Вот бы спросить, посоветоваться. Так, инкогнито. Поговорить со сведущими людьми, пережившими это.
Ну, не в социальные же сети с этим выходить! И не партию же обманутых жен создавать! Партию дурочек, которых обвели вокруг пальца.
Хотя, думаю, стоит только бросить клич! И ряды наши по масштабу и сплоченности будут покруче, чем у партии власти.
За окном стрекотала газонокосилка. Отлично! Как много практической пользы от всей этой ситуации! Глядишь, еще и забор покрасит, и картошку посадит. Все экономия. Да и полезно – физический труд. Вон, уже почти не хромает! Бодренько так скачет! Козликом…
«Козлотоны», – вспомнила я слова Светки Горб. Вот именно – козлотон. Вот и скачи по лужку. А я пойду поваляюсь с книжечкой. У меня бессрочный отпуск и никаких обязанностей. И на обед мне наплевать!
Или я от неожиданности и страха так обнаглела? Я ведь должна пойти на кухню и сварить первое, спечь пирог к чаю, прибраться в доме. Выйти на участок и прополоть клумбы. Я должна! Ну если я – умная женщина.
Я же для чего-то сюда приехала?
Все эти игры в садо-мазо до добра не доведут – точно.
Ладно. Завтра я поумнею. А сегодня…
Сегодня еще побуду дурой.
Такое, надо сказать, сладостное чувство!
* * *В общем, жизнь потекла своим чередом. Конечно, назавтра я приготовила обед и убрала в доме. Перемыла всю свою любимую гжель и постирала занавески. Разобралась с цветами и кустами. Даже грибы собрала у забора в заветном местечке. А потом взяла и все выкинула. Такая вот самодурка.
Леня тоже был при деле – то на участке, то в доме, то уезжал в поселок за чем-то необходимым. Ездил в город на работу.
Мы вместе завтракали, и обедали, и даже смотрели телевизор. Обсуждали предстоящие перемены в жизни дочери. И – по-прежнему спали в разных комнатах: я в спальне, он в кабинете. И вежливо желали друг другу спокойной ночи.
На выходные приезжали дочка с зятем. Анюта выглядела абсолютно счастливой. «Только ради нее стоило помириться», – подумала я. И самой стало смешно – «помириться»! Хорошенькая формулировка всех этих действий!
Хотя почему бы и нет? Дипломатические отношения восстановлены, это правда. Значит – перемирие.
А что там у нас в интимной жизни… Извините! Вход воспрещен. И маме, и Галине, и дочке – тем более.
А так – все было вполне благопристойно, вполне. Ходили в лес и на озеро, жарили шашлыки, варили варенье. Дочка была спокойна и счастлива. И это было сейчас самым важным на свете. В общем, семья в сборе. Как-то приехали мама с Галкой. Я хлопотала по хозяйству – пекла, жарила, парила. Увлеклась не на шутку – так, что даже обо всем забыла. Носилась, как ошпаренная. Семья в сборе. Семья!
Глядя на всех, смеющихся и дружно жующих, перебивающих друг друга, спорящих, крикливых, шумных, родных, подумала: «Семья… и их спокойствие – вот что главное».
Помудрела, значит, на пятом десятке. Уже – результат. Наверное, немалый. Жизненный, так сказать, опыт. Скорби предполагают знание – если перефразировать великих.
Всем скорбям свое время и место.
Умная, блин! Самой противно!
И все-таки я была рада, когда все разъезжались. И Леня – в том числе. Я с неведомым ранее удовольствием оставалась одна. Впрочем, нет – дозированное одиночество я любила всегда. В душе я определенно интроверт. Даже мучила совесть, что не уговорила Галку пожить на даче. Правда, предложила, но была рада, когда та отказалась.
Муж приезжал каждый вечер. Ужин был готов, дом прибран. Иногда ужинали молча. Или так – ни о чем. Однажды он позвонил и сказал, что останется ночевать в городе. Рано утром нужно было встречать партнера в аэропорту. Я растерялась и почему-то очень расстроилась. Опустилась на стул, задрожали руки.
Первая мысль: значит, опять! Опять. Там, у нее. А что удивляться? Наивно поверить в то, что там так просто все закончилось. Все резко взял и оборвал? Ведь были чувства – наверняка. Простой кобеляж не в его стиле. Да и из семьи по такому поводу не уходят.
Да и мужик же он, в конце концов! Сильный и здоровый, в самом соку. Ему банально нужна женщина. Просто физиология – пусть даже так.
А у нас… Ну, все понятно. Не надо быть умной.
Распалила себя до мигрени. Ходила по комнате кругами – все правильно, сама виновата. Зачем приехала? Что стояло за этим поступком и всеми последующими действиями? Что, в конце концов, предполагалось и подразумевалось?
Невинность святая и оскорбленная! Сиди дома и…
Короче, дома сиди!
А то получается, как в поговорке: бьешь и плакать не даешь.
Нет. Не так. Ну быть такого не может! Он же не дурак. Те дела можно обтяпать и днем, вполне себе спокойно. И никто не заметит и не почувствует. Все умные так и делают. Ну, не стал бы он так подставляться, ей-богу! Значит, надо успокоиться и взять себя в руки. Выпить корвалол. Капель пятьдесят. Нет, лучше коньяку. И граммов сто пятьдесят – определенно.
И успокоиться! И еще, кстати, подумать о том самом… Я вспоминала слова Риты Марголиной. Ну, об их с Сашкой примирении. Как они решали этот вопрос в постели. Нет. Подумать об этом страшно. Почему-то именно страшно. Рита – умница. Я не такая. Я так не могу. Тут и горечь, и обида, и стеснение. И почему-то стыд.
Остатки сладки. А объедки? Объедки гадки. И я не стану собирать их с чужого стола.
Господи! Ну какой же ужасный характер! Сколько комплексов, какое злопамятство. Ведь я его уже простила! Ну наверное, простила. Раз приехала, раз готовлю ему еду, живу с ним в одном доме.
Но я все помню. Все. И это отнюдь не облегчает мою жизнь. Как там говорила Рита? «Я забываю. Но я помню».
Все так. Жаль, что память не девичья. Жаль, что гордыня. Что комплексы – жаль. Что характер упертый и тяжелый. Что мозгов, судя по всему, не густо.
Ну что поделаешь? Я такая, какая есть. Не нравится? Не настаиваю. Все имеет право на свою точку зрения. И я в том числе.
А как я его ждала на следующий день! Как красовалась перед зеркалом! Три раза перекрашивала ногти. Надела лучший сарафан. Даже в уши вставила серьги. Потом, правда, сняла. Чересчур как-то. Ни к чему, чтобы он заметил. И с ужином расстаралась. Все, как он любит. Сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Аленушка на берегу, смешно, право дело!
Все так. Жаль, что память не девичья. Жаль, что гордыня. Что комплексы – жаль. Что характер упертый и тяжелый. Что мозгов, судя по всему, не густо.
Ну что поделаешь? Я такая, какая есть. Не нравится? Не настаиваю. Все имеет право на свою точку зрения. И я в том числе.
А как я его ждала на следующий день! Как красовалась перед зеркалом! Три раза перекрашивала ногти. Надела лучший сарафан. Даже в уши вставила серьги. Потом, правда, сняла. Чересчур как-то. Ни к чему, чтобы он заметил. И с ужином расстаралась. Все, как он любит. Сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Аленушка на берегу, смешно, право дело!
Чуть не вскочила и не понеслась навстречу. Еле себя обуздала.
И больше всего на свете мне хотелось его обнять. Нет, даже не обнять, а просто прижаться к груди и закрыть глаза. И стоять так долго-долго.
Но я, понятно, отказала себе и в этом удовольствие. Не женщина – Железный Феликс. «Души прекрасные порывы» (первое слово – глагол).
Он быстро поел, сказал, что все очень вкусно, и извинился:
– Тяжелый день, устал, пойду лягу.
– Конечно, – кивнула я. Села на кухне и расплакалась. Посмотрела на свой маникюр и подумала: «Точно дура, каких мало. Ему до меня – как… до лампочки, вот как!»
Просто там не сложилось. Видимо, было хуже, чем здесь. Да и привычка, как говорится, свыше нам дана. Замена счастию она. Как же точно, господи! Вот именно – замена.
Вся моя нынешняя жизнь – замена. Или – подмена. Суррогат. Квазисемья.
И никогда не будет как прежде, потому что я не буду такой, как прежде. Да и он, наверное, тоже. Обстоятельства и ситуация людей выкручивают и ломают. И еще – в корне их меняют.
* * *А утром я им залюбовалась. Исподтишка залюбовалась. Проснулась и выглянула в окно: он косил траву – не косилкой, косой. Мерный взмах, широкий размах. Сильные и загорелые руки, крепкая шея, почти идеальный торс. Все умеет! Косит, как дышит. Избалованный московский мальчик. И откуда у человека столько талантов?
Я вспомнила, как однажды в юности мы были под Сочи. Пошли в горы и заблудились. Стемнело, решили заночевать. Мне совсем не было страшно. Он разжег костер, соорудил из четырех палок и куртки тент от накрапывающего дождя, набрал каких-то мягких веток и устроил мне ложе. И даже принес мелких и терпких диких слив – очень хотелось есть. Спала я, как убитая, а он всю ночь приглядывал за костром – в горах ночью было довольно прохладно.
С ним было нигде и никогда не страшно! В любой стране он прекрасно общался с аборигенами, замечательно ориентировался в пространстве и прекрасно читал карты. А как он водит машину! Я всегда смотрела на его профиль и любовалась. Просто бог за рулем – спокойно, размеренно, уверенно. На провокации не поддается. На хамство не отвечает. Только чуть хмурится и сдвигает брови. И мне это тоже всегда нравилось. И еще – я смотрела на его руки: сильные, крепкие, с длинными пальцами и красивой и ровной ладонью.
«Это уже, наверное, из области эротизма», – подумала я. Он мне всегда нравился! Кроме уважения, были, безусловно, и восхищение, и восторг, и гордость. Он лучший. И самый любимый. Ни разу, ни разу я не усомнилась в своем выборе! И никогда о нем не пожалела.
Всем не везет? Куча несчастных? Преданных и обманутых? А что, счастливых быть не должно? Уверенных, верных, сплоченных, единых.
Ну, должна же быть какая-то пропорция! Какие-то законы равновесия должны быть соблюдены? Какие-то исключения из общих правил! Ну не бывает же все и у всех плохо?
Бывает.
И который раз я готова была бросить ему в лицо: «Что ты сделал с нашей жизнью? Разве нам было плохо?
Ты не просто предатель! Ты хуже. Ты разрушитель! Ты ликвидатор. Ликвидатор всего того, что я так долго и тщательно строила. Вернее, мы! А это еще тяжелее и труднее. Совместное творчество всегда сложнее. По крошке, по кирпичику. Затирали швы, ставили заплаты.
И я тебя ненавижу! Вот за все это!»
* * *Я вспомнила Маринку – медсестру в детской поликлинике. Как-то заболела Анюта, и Маринка приходила делать уколы. Мы стали приятельствовать.
Маринка сидела на кухне, пила кофе и рассказывала, как она ненавидит своего мужа Николая Ивановича. Маринка была приезжей, из маленького удмуртского села. В детстве натерпелась по горло – пьяницы-родители, инвалидка-сестра, три младших брата. Была одна мечта – вырваться из этого кошмара. Она приехала в Москву, окончила училище и устроилась на «Скорую»: там давали общежитие и больше платили. Но и работка была адова. Аварии, бомжи, пьяные драки с последствиями. За ней начал ухаживать водитель с их подстанции. Был он вдов и немолод, зато имел двухкомнатную квартиру в хрущевке на первом этаже. Маринка говорила, что «до свадьбы не давала». Не потому, что порядочная, а потому, что было противно, и этот «сладостный» момент она, как могла, откладывала. Расписались. Настал час икс. Дальше деваться было некуда. Маринка закрыла глаза и задержала дыхание. «Молодой» оказался бодр и настойчив. И еще – неутомим.
Было противно до слез, до рвоты. Она убежала в ванную, и ее вырвало. Залетела она с первой ночи. А ребеночка хотела! Ведь и лет уже было немало, да и очередь из женихов не стояла. Родила дочку Катьку. Муж старался изо всех сил: халтурил по ночам, гладил пеленки, доставал дефицитные продукты – время было голодное.
А Маринка его ненавидела. Причем на тактильном, физическом уровне. Запаха его не выносила. От интима, как могла, увертывалась. А он – непрошибаем. Ты – жена, ты обязана, три раза в неделю. Как «Отче наш». За уклонение даже пугал статьей Гражданского кодекса.
И Маринка терпела. Говорила, что человек он неплохой, скорее хороший: непьющий и негулящий. Все тетки ей завидуют. А отец какой! Для Катьки лоб расшибет.
– Хоть бы расшиб, прости господи! – И Маринка вытирала злую слезу.
Все понимает. За все ценит. И правда – повезло. В тридцать лет, без роду, без племени. Пятьдесят второй размер задницы. Нос картошкой, на голове три пера – и нате вам, замужем. Да со своей квартирой, да с дочкой, да с непьющим мужем. А муж еще и дачу взялся строить. Участок получил – два года пороги оббивал. И построит – не сомневайтесь! Все своими руками. А руки у него золотые.
Только вот одно плохо. Так плохо, что повеситься охота. И Маринка опять всхлипывала.
– Ну, разойдись, – сказала я Маринке однажды. – Разве можно так мучиться? Это же насилие над собой! Ты же его в конце концов ночью подушкой придушишь от ненависти!
Маринка посмотрела на меня с интересом – подушкой, говоришь? А что, это мысль! И странно так смеялась.
Леди Макбет Мценского уезда!
А потом посерьезнела:
– А я все записала тут. Все плюсы и минусы. В столбик. И знаешь, что получилось? – Она загадочно замолчала и достала из сумки мятую бумажку. – А получилось то, что кругом одни плюсы, понимаешь? А минус всего один! И вот из-за этого паршивенького, жиденького минуса я буду ломать свою жизнь? Лишать дочку отца? Менять квартиру после ремонта? Чтобы опять пахать на двух работах? Ну уж, нет! Я лучше потерплю! Да и делов-то!
Бедные бабы! «Потерплю!» А неврозы, депрессии, онкология? А потерпят ли они? Подождут, пока мы станем счастливыми?
И еще раз я подумала тогда: «Какая же я счастливая! Ведь у нас всегда это в радость. Всегда. Ни разу у меня не возникло мысли, что это противно. Да, не так ярко, как раньше. Не так пылко и таинственно. Без сюрпризов, что называется. Мы друг друга знаем наизусть. Все заветные и потаенные струны. И от этого нам только проще и свободнее». И еще я думала, какое счастье, что мы знаем друг про друга все. А вот это – зря. Нельзя знать все друг про друга. Всю правду, всю изнанку. И даже – почти всю. А где загадка, интрига где? Нельзя быть такой же знакомой, как подъезд в собственном доме.
Наивная дура! Прелесть новизны еще никто не отменял!
И мой муж дал мне возможность в этом убедиться!
Спасибо за урок! Только я, по-моему, не поумнела. Или – все впереди? Есть шанс?
Да, про «прелесть новизны». Про ту женщину я старалась не думать. Даже знать ничего не хотела. Это – как способ спасения, что ли? А еще было страшновато. А вдруг она лучше, вдруг красивее? Да наверняка, – потому, что моложе. Ей меньше на двадцать лет. На целых бесконечных двадцать лет! А что такое двадцать восемь и сорок восемь – все мы отлично понимаем. И женщины и мужчины – они ведь тоже не идиоты!
Я вспоминала себя в двадцать восемь: самый расцвет, самый сок. И «уже» и «еще» – и все в самом лучшем смысле. За что осуждать и ненавидеть ее, ту? В чем ее вина? В том, что захотела все и сразу? Да и в корысти ее обвинять сложновато – он так хорош, что… Может снести крышу и без всяких там его бонусов в виде машины, денег и прочих атрибутов успешности. А его щедрость? Да что там щедрость! Его мозги, жизненный опыт – самое ценное и привлекательное, его юмор, его тело…
У него все в порядке. Все! Все по местам и на местах.
А у меня? Да, сохранила фигуру – ну, как могла. Слежу за лицом. При моих возможностях несложно. Хозяйка я неплохая, на твердую четверку. Мать тоже, оценка та же. Ну, поддерживала его в тяжелые дни, как могла. Никогда и ничего не вымогала, это да. Но и радовалась как-то сдержанно. На шею не бросалась. Подумаешь, заслуги перед отечеством! Зануда – это есть. Перфекционистка – это раздражает. Тщательна и въедлива – не плюс наверняка. Не из «легких» женщин точно. Люблю поучить и скупа на похвалу. Не от того, что неблагодарная, просто сдержанная. И еще, наверное, комплексы. Никакой восторженности в его адрес – никогда! Никакого пьедестала. Муж – кормилец и друг. Отец и зять. Все естественно вроде. Все ключевые вопросы решает он. Он же мужчина. Как по-другому? Это – норма, ничего особенного.