— Надѣюсь, сегодня позволите?
Вмѣсто отвѣта, та сама поднесла къ его губамъ руку, которую онъ и чмокнулъ взасосъ, а затѣмъ передалъ коробку съ конфетами и сказалъ:
— Не бойтесь, многоуважаемая, даръ приносящаго. Я не лукавый данаецъ и въ моемъ сердцѣ нѣтъ ничего, кромѣ теплой любви къ вамъ.
— Боже, съ какими вы прелюдіями! — улыбнулась Соняша. — Зачѣмъ такъ?..
— Въ прошлый разъ вы почему-то стѣснялись принять отъ меня приношенія, шедшія также отъ чистаго любящаго сердца.
— Мало-ли что было въ прошлый разъ. А вчера я ужъ приняла отъ васъ даже присланные брилліанты. Спасибо за нихъ. Кольцо я даже ужъ надѣла. Вотъ оно, — показала Іерихонскому Соняша.
— Очень радъ, что угодилъ, — поклонился онъ.
«Ну, славу Богу… Ласково разговариваетъ. Кажется, она одумалась», — мелькнуло въ головѣ у Манефы Мартыновны, и она, отвернувшись, перекрестила грудь маленькимъ крестомъ, прибавивъ про себя: «и дай-то Богъ, какъ-бы все ладкомъ»…
— Многоуважаемая мамаша, надѣюсь, вы мнѣ позволите пять минутъ остаться наединѣ съ вашей дочерью, добрѣйшей Софіей Николаевной? — обратился Іерихонскій къ Манефѣ Мартыновнѣ.
— Ахъ, пожалуйста, пожалуйста, Антіохъ Захарычъ! — отвѣчала она, вся вспыхнувъ, и тотчасъ-же удалилась въ столовую.
Соняша, чувствуя моментъ приближающагося; объясненія, отвернулась отъ Іерихонскаго въ полъ-оборота и открыла коробку съ конфетами.
— Подарите мнѣ, добрѣйшая Софія Николаевна, пять минутъ аудіенціи… — торжественно сказалъ Іерихонскій.
— Сдѣлайте одолженіе, — отвѣчала Соняша. — Только не дѣлайте изъ этого кукольную комедію. Мы вѣдь не маленькіе. Я очень хорошо знаю, зачѣмъ вы пришли. Я даже сама васъ пригласила. Говорите проще. Будьте безъ рутины. Вы вѣдь все похвалялись, что внѣ рутины. Ну, вотъ вамъ и случай доказать это. Прошу садиться.
Она сунула себѣ въ ротъ конфету и сѣла сама первая.
Опустился противъ нея въ кресло и Іерихонскій, вынулъ носовой платокъ, высморкался, откашлялся и сказалъ:
— Божественная! Я пришелъ оффиціально предложить вамъ руку, сердце…
— Зачѣмъ-же божественная и оффиціально? — перебила его Соняша. — Вы пришли въ семейство, такъ какая-же тутъ оффиціальность!
— Предложить мою руку, сердце, мой чинъ, общественное положеніе и, если я вамъ не противенъ, стать спутницей моей жизни.
— Я-же вѣдь просила васъ, Антіохъ Захарычъ, говорить проще, — сказала Соняша ласковымъ тономъ. — Зачѣмъ такъ? Мнѣ этого ничего не нужно, да и вамъ трудно. Говорите по-товарищески…
Іерихонскій откашлялся.
— Извините, — произнесъ онъ. — Я пришелъ просить васъ протянуть мнѣ руку и согласиться быть моей женой… супругой… законной супругой.
Онъ нѣсколько смѣшался.
— Ну, вотъ и отлично, вотъ и хорошо, — ободрила его Соняша. — Видите, какъ просто. А вы начали съ какими-то введеніями… — прибавила она. — Я согласна, Антіохъ Захарычъ, на ваше предложеніе, то-есть буду согласна.
— Божественная! Вы меня возносите на седьмое небо! — воскликнулъ Іерихонскій, поднявшись съ кресла.
— Постойте, постойте… — остановила его Соняша. — Я буду согласна выйти за васъ замужъ, если вы выполните кое-какія мои условія. То-есть дадите мнѣ слово ихъ выполнить.
— О, я на все согласенъ! Я спокойнаго характера, и хочу услужить… — отвѣчалъ Іерихонскій.
— Нѣтъ, нѣтъ. Вы прежде выслушайте. Присядьте. Можетъ быть вы и не будете согласны.
Іерихонскій недоумѣвающе взглянулъ на Соняшу и присѣлъ опять, приготовясь слушать.
XXIII
— Прежде всего, я не могу жить безъ свободы, — сказала Іерихонскому Соняша. — Если вы хотите жениться на мнѣ, то обѣщайтесь сохранить мою свободу.
— Зачѣмъ-же я буду стѣснять вашу свободу, Софія Николаевна!.. — отвѣчалъ онъ.
— Нѣтъ вы не такъ меня понимаете. Я сейчасъ выражусь точнѣе. Выходя за васъ замужъ, я вѣдь васъ очень мало знаю. Не знаю ни вашихъ обычаевъ, ни вашихъ привычекъ.
— Совсѣмъ, совсѣмъ семейный человѣкъ, домосѣдъ, характера я самаго уживчиваго, спокойнаго.
— Позвольте, позвольте… Вѣдь это только вы говорите, — перебила его Соняша. — А я вамъ должна вѣрить. Но если мы не сойдемся характерами? И вотъ если мы не сойдемся характерами, то зачѣмъ намъ мучиться?
— Никогда, Софія Николаевна, я не буду мучиться… Я буду боготворить васъ, — твердо говорилъ Іерихонскій.
— Ахъ вы все про себя! Но я-то могу мучиться.
— Вы будете, какъ сыръ въ маслѣ кататься. Каждое ваше желаніе…
— Погодите, Антіохъ Захарычъ… Дайте мнѣ сказать… — остановила она его. — Это все съ вашей точки зрѣнія. Съ вашей точки зрѣнія и будетъ казаться, что я какъ сыръ въ маслѣ катаюсь, но я-то буду мучиться, что мы не сошлись. Ну, однимъ словомъ, если мнѣ будетъ тяжко съ вами жить, я сейчасъ-же, ничего не утаивая, скажу вамъ объ этомъ. Скажу вамъ прямо: «мы не сошлись, намъ нужно разъѣхаться» — и вотъ тогда вы мнѣ безпрекословно должны выдать отдѣльный видъ на жительство. Обѣщаете-ли вы мнѣ это?
Соняша въ упоръ глядѣла на Іерихонскаго. Тотъ пожалъ плечами и произнесъ:
— Но увѣряю васъ, что этого не случится, я буду всячески угождать вамъ, улавливать всѣ ваши малѣйшія желанія… Я… я… Боже мой, да я-й не знаю что сдѣлаю, чтобы успокоить васъ… Все, все сдѣлаю!
— Ну, вотъ и отлично. И покажите сейчасъ примѣръ. Дайте мнѣ обѣщаніе, что вы при первомъ моемъ требованіи дадите мнѣ отдѣльный видъ на жительство.
Іерихонскій молчалъ. Онъ соображалъ.
— Но какъ-же это? Позвольте, — началъ онъ наконецъ. — А вдругъ вы на другой день послѣ свадьбы потребуете отдѣльный видъ на жительство?
— Зачѣмъ-же на другой день послѣ свадьбы? Тогда ужъ лучше не выходить за васъ замужъ, спокойно отвѣчала Соняша. — А я выхожу. Но вѣдь можетъ-же случиться, что впослѣдствіи совмѣстная жизнь будетъ намъ въ тягость.
— Не думаю, чтобы это случилось при моемъ къ вамъ расположеніи и готовности уловить всѣ ваши желанія.
— Не говорите такъ книжно, Антіохъ Захарычъ, не будемъ витать въ облакахъ. Спустимся на землю. Въ жизни все можетъ случиться. Вы хорошій человѣкъ и я не дурной… Но вдругъ не сойдемся характерами и жизнь будетъ мнѣ въ тягость? Зачѣмъ губить жизнь! И вотъ я ставлю непремѣннымъ условіемъ, чтобъ безъ ссоры, не доводя до суда… отдѣльный видъ. Согласны вы?
Іерихонскій тяжело дышалъ, вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ утираться.
— Можетъ быть, ничего этого не случится, можетъ быть, мы можемъ прожить до гробовой доски въ полномъ согласіи, — утѣшала Соняша Іерихонскаго, — но все-таки я выговариваю себѣ право на отдѣльный видъ на жительство и если вы хотите, чтобы я вышла за васъ замужъ, должны безпрекословно на это согласиться. Согласиться и дать мнѣ слово, что исполните.
Іерихонскій тяжело вздохнулъ, сидѣлъ весь красный и отвѣчалъ:
— Согласенъ, Софія Николаевна.
— И даете мнѣ слово?
— Даю.
— Тогда протянемте другъ другу руку.
Іерихонскій, у котораго выступилъ крупный потъ на лбу, протянулъ руку. Соняша вложила въ нее свою руку и онъ поцѣловалъ ея руку.
— Больше ничего съ вашей стороны? — спросилъ онъ.
— Есть детали, но объ этомъ мы, я думаю, можемъ послѣ уговориться. Вотъ, напримѣръ, вы сейчасъ назвали себя домосѣдомъ и приписали это себѣ, какъ достоинство, а я домосѣдкой вовсе быть не хочу. Я только потому и замужъ за васъ выхожу, Антіохъ Захарычъ, что я жить хочу, жить желаю… Но объ этомъ послѣ, послѣ…
Іерихонскій спохватился.
— Я, добрѣйшая Софія Николаевна, это только такъ сказалъ… — проговорилъ онъ. — Сказалъ, чтобы пояснить вамъ, что я свой домъ люблю, а конечно, съ молодой женой и выѣхать пріятно, и все эдакое… Мы поѣдемъ и въ театры, и весной въ Павловскъ на музыку… Все, все… Вы не безпокойтесь…
— Послѣ, послѣ… Съ меня довольно, — махнула рукой Соняша.
— Можетъ быть, хотите относительно жительства вашей мамаши что-нибудь сказать, относительно «многоуважаемой?..
— Послѣ, послѣ!.. Да что вы все то многоуважаемая, то добрѣйшая… Бросьте вы эти вставки! Будемъ говорить проще… — оборвала Іерихонскаго Соняша.
— Слушаю-съ, — поклонился онъ, привсталъ и спросилъ:- Могу я считать, что мое сегодняшнее предложеніе вамъ руки и сердца оффиціально вами принято?
— Зачѣмъ-же опять оффиціально-то? Вы здѣсь не на службѣ. Я согласна и принимаю ваше предложеніе. Вотъ моя рука.
Послѣднія слова Соняша произнесла стоя, улыбнулась и протянула Іерихонскому руку.
Онъ приникъ къ ней, цѣловалъ долго и наконецъ сказалъ:
— Надо объявить мамашѣ. Гдѣ-же она? Многоуважаемая Манефа Мартыновна!
— Опять многоуважаемая! — одернула его Соняша.
— Я здѣсь! Иду, иду! — послышалось изъ-за двери.
Дверь отворилась и показалась Манефа Мартыновна. Она была ужъ въ слезахъ, держала въ рукахъ икону, вынутую изъ кіота и обернутую снизу чистой бѣлой салфеткой.
Дверь отворилась и показалась Манефа Мартыновна. Она была ужъ въ слезахъ, держала въ рукахъ икону, вынутую изъ кіота и обернутую снизу чистой бѣлой салфеткой.
— Кажется, кончили, сладились, сговорились? Можно поздравить и благословить? — бормотала она» приблизясь къ Соняшѣ и Іерихонскому. — Ну, поздравляю… Ну, дай Богъ счастливо. Душевно рада. Соняша дѣвушка хорошая, но у ней есть въ характерѣ противорѣчіе, и за это ужъ вы ее, Антіохъ Захарычъ, извините. Она часто говоритъ то, чего и не чувствуетъ, изъ-за своей рѣзкости… Право…
Послѣдовали объятія. Манефа Мартыновна цѣловала и дочь, и будущаго зятя.
— А теперь позвольте благословить васъ по православному обычаю иконой, — сказала она.
— Да надо-ли это? Кажется, при принятіи предложенія этого не дѣлается, — возразила Соняша.
— Крѣпче, крѣпче такъ… — сказалъ Іерихонскій и сталъ передъ Манефой Мартыновной, склонивъ голову.
Подошла и Соняша, но рядомъ съ Іерихонскимъ не встала, а какъ-то поодаль.
Манефа Мартыновна благословила ихъ. Опять объятія и поцѣлуи.
Іерихонскій стоялъ, заискивающе смотрѣлъ на Соняшу и проговорилъ:
— Могу я и отъ васъ теперь удостоиться поцѣлуя, Софія Николаевна?
— Цѣлуйте… — произнесла Соняша.
Онъ обтерся платкомъ и поцѣловалъ ее. Она вздрогнула, почувствовавъ прикосновеніе его губъ, и тотчасъ-же отвернулась отъ него и сморщилась. Іерихонскій, впрочемъ, не замѣтилъ этого.
XXIV
Въ этотъ вечеръ Іерихонскій сидѣлъ у Заборовыхъ довольно долго, все время помѣщаясь около Соняніи, и любезничалъ съ ней. Онъ былъ очень комиченъ съ своими масляными улыбками гладкобритаго лица, то и дѣло наклонялся къ ней цѣловать ея руки и послѣ совершенія поцѣлуя долго шамкалъ своими синевато-красными губами, какъ-бы смакуя какое-нибудь очень вкусное блюдо. Требованіе Соняніи о выдачѣ ей отдѣльнаго вида на жительство, если она почему-либо не сойдется съ мужемъ характеромъ, въ первое время облило его какъ холодной водой, но потомъ онъ успокоилъ себя, что это было ничто иное какъ игра въ либерализмъ бывшей курсистки. «Навѣяное… Начиталась… Вѣдь среди дѣвицъ, нахватавшихся науки, только и разговора, что о яко-бы гнетѣ мужей — вотъ она въ модную дудку и играетъ. Опять-же, очевидно, и молодежь наговорила, студенты-квартиранты, которые у нихъ столуются. А потомъ все это пройдетъ, забудется, вывѣтрится, — разсуждалъ онъ. — Ну, зачѣмъ ей отдѣльный видъ понадобится, если я окружу ее полнымъ довольствомъ и во всемъ буду угождать ей»?
Соняша-же, принимавшая въ началѣ вечера всѣ его масляные взгляды равнодушно и отвертываясь, мало-по-малу привыкла къ нимъ и въ концѣ концовъ стала даже слегка кокетничать съ нимъ.
Весь вечеръ разговоръ происходилъ о предстоящей свадьбѣ. Разсуждали даже о малѣйшихъ деталяхъ жизненной обстановки. Манефа Мартыновна не отходила отъ дочери и Іерихонскаго и вела общій разговоръ, сдерживая черезчуръ большія требованія, предъявляемыя дочерью.
Прежде всего было съ обѣихъ сторонъ рѣшено, чтобы свадьба была какъ можно скорѣе. Соняша особенно поддерживала это.
— Да, да… Пожалуйста скорѣе, — сказала она. — Никакого особеннаго парада не надо, а только скорѣе. Скромно, тихо, безъ гостей, но только не тянуть. Эти тревожныя ожиданія могутъ только аневризмъ развить. Долго я за васъ не соглашалась замужъ выходить, все думала, а теперь, когда ужъ надумала и рѣшилась, то хочу сразу въ воду спрыгнуть, прямо съ головой. Знаете, какъ при купаньи въ холодную воду…
Мать слегка покачала головой на послѣднія слова дочери, а Іерихонскій немного покосился и отвѣчалъ:
— Зачѣмъ-же въ холодную-то, добрѣйшая?.. Завѣряю васъ, что замужество вамъ не будетъ казаться холодной водой.
— Ахъ, Антіохъ Захарычъ, да вѣдь я васъ почти не знаю! Ну, велико-ли наше знакомство? Вы пожалуйста не обижайтесь, но я говорю, что чувствую, и потому прошу, чтобы все это скорѣе…
— Стало быть, квартиру вы не желаете увеличивать? На моей нынѣшней квартирѣ мы останемся? — спросилъ Іерихонскій, уставившись на Соняшу.
Она задумалась.
— Я полагаю, не надо, — сказала она, взглянувъ на мать. — Перемѣнить квартиру можно потомъ, осенью. Теперь дѣло къ веснѣ идетъ. Наймите лучше хорошенькую дачку на лѣто. Какъ вы думаете, мамаша?
— Да конечно-же, — согласилась Манефа Мартыновна.
— Только не въ томъ прелестномъ уголкѣ, гдѣ рай земной, — подхватила Соняша. — Помните, вы мнѣ о вашей завѣтной мечтѣ разсказывали, о раѣ-то земномъ? Гдѣ это? На рѣкѣ Мстѣ, что-ли? Ну, такъ не тамъ, а въ такомъ мѣстѣ, гдѣ можно съ людьми встрѣчаться, публику видѣть.
— Какъ вамъ будетъ угодно. Ваше желаніе для меня законъ, — поклонился Іерихонскій. — Гдѣ прикажете?
— Ну, въ Павловскѣ, въ Ораніенбаумѣ. Изъ Ораніенбаума мнѣ далеко на службу будетъ каждый день ѣздить.
— Боже мой, да ужъ въ первые-то мѣсяцы женитьбы службой можно, я думаю, немного и пренебречь.
Іерихонскій улыбнулся.
— Служба прежде всего-съ, — проговорилъ онъ. — Она хлѣбъ даетъ, дачу даетъ.
— Ну, отпускъ взять. Вѣдь можно отпускъ взять.
— Отдаляется пенсія-съ. Я шестнадцать лѣтъ не бралъ ни на недѣлю отпуска въ этомъ разсчетѣ.
— Ахъ, какой вы несносный служака!
— За то и почтенъ. Изъ ничтожества вышелъ. Исполнительность и аккуратность всегда были моими отличительными качествами. За нихъ и взысканъ.
— Ну, въ Павловскѣ, а не въ Павловскѣ, такъ въ Озеркахъ, въ Шуваловѣ, въ Парголовѣ. Это недалеко.
— Извольте. Всенепремѣнно.
— А потомъ къ осени и будемъ искать квартиру побольше, — продолжала Соняша. — Къ тому времени и обстановку прикупите, и освѣжите, что плохо. А теперь только будуарчикъ для меня…
— Осмѣлюсь замѣтить, что обстановка моей квартиры, кажется, въ надлежащемъ порядкѣ, - возразилъ Іерихонскій. — Конечно, сами вы еще не изволили видѣть, но вотъ ваша мамаша…
— Нѣтъ, нѣтъ, мамаша-то мнѣ и сказала кое-что, — перебила его Соняша.
Мать вспыхнула.
— Да когда-же это я, Соняша! Ну, что ты врешь! — воскликнула она.
— Нѣтъ, нѣтъ. Ужъ обновляться, такъ обновляться. Вы обновляете вашу жизнь, такъ какъ-же не обновить квартиры! А новый будуаръ себѣ такъ я прямо требую.
— Будетъ исполнено-съ… — опять поклонился Іерихонскій, любовно взглянувъ на Соняшу и улыбаясь.
— И еще я вамъ хочу кое-что сказать… — начала Соняша. — Я считаю, что это лучше заранѣе выговорить. Если я рѣшила выйти замужъ, то рѣшила выйти… какъ-бы это вамъ сказать… въ лучшую обстановку, то-есть, чтобъ жить лучше, чѣмъ теперь. Понимаете? Ну, такъ вотъ вы заведите для меня и лошадей съ экипажемъ, чтобы я могла. кататься. Ужъ кутить, такъ кутить!
Соняша хотѣла сказать: «ужъ продаваться, такъ продаваться», фраза эта такъ и вертѣлась на ея языкѣ, но она не сказала.
Іерихонскій не сразу отвѣтилъ. Онъ пошевелилъ губами, сдѣлалъ серьезное лицо и проговорилъ:
— Трудновато для меня будетъ, Софія Николаевна. Бюджетъ не будетъ сходиться. Нельзя-ли въ этомъ случаѣ меня пощадить?
Мать качала дочери укоризненно головой, но та не слушала и воскликнула:
— Какіе пустяки! Сами-же вы хвастались, что у васъ есть прикопленный капиталъ.
— Есть, не отрицаю. Скопилъ кое-что умѣренностью и аккуратностью, но надо, Софія Николаевна, кое-что и на черный день приберечь. Благоразуміе говоритъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. Къ лѣту ужъ вы мнѣ хоть одну лошадку съ шарабаномъ купите, а тамъ видно будетъ. Этого я требую. Понимаете-ли, требую, — подчеркнула Соняша.
Іерихонскій тяжело вздохнулъ, поклонился и отвѣчалъ:
— Хорошо-съ. Лошадка и шарабанъ у васъ будутъ. Видите, я на все согласенъ. Со мной ладить можно.
Соняша улыбнулась.
— Спасибо. За это будете и награждены. Вотъ моя рука. Цѣлуйте, — протянула она Іерихонскому руку, который сейчасъ-же ее три раза взасосъ чмокмулъ.
Стали подавать ужинъ. Зашелъ разговоръ о «жительствѣ мамаши». Вопросъ этотъ поднялъ самъ Іерихонскій. Манефа Мартыновна вся отдалась вниманію и ждала, что скажетъ дочь.
— Хозяйка я плохая, то-есть лучше сказать, никакая, — начала Соняша. — Да не думаю, чтобы и могла быть хорошей хозяйкой, поэтому считаю, что съ маменькой намъ лучше жить.
— Ваше слово законъ-съ… — снова наклонилъ свою голову въ знакъ согласія Іерихонскій.
Манефа Мартыновна вся просіяла, а Соняша продолжала:
— А характеръ у мамаши спокойный, и вы не увидите въ ней водевильной строптивой тещи.
— Богъ мой, да мнѣ только-бы радоваться на васъ и угождать вамъ, — подхватила Манефа Мартыновна.
— Ну, вотъ мамаша и будетъ хозяйничать. Содержаніе ея не Богъ знаетъ чего будетъ стоить.
— Даже вамъ изъ моей пенсіи могу предложить за комнату и столъ… ну, хоть двадцать пять рублей въ мѣсяцъ, — сказала Манефа Мартыновма въ припадкѣ восторга и взглянула на Іерихонскаго, ожидая, что тотъ любезно откажется отъ платы.