Но тотъ поправилъ очки и произнесъ:
— Двадцать пять рублей въ мѣсяцъ хорошее подспорье въ хозяйствѣ. Могу быть только признателенъ.
Соняша продолжала развивать устройство предстоящей жизни.
— А переѣхать мамаша можетъ къ намъ прямо на дачу, такъ какъ до іюня у насъ срокъ квартиры и жильцы-студенты все-таки до двадцатыхъ чиселъ мая, до каникулъ, проживутъ, говорила она. — Согласны, мамаша?
— Да какъ Антіохъ Захарычъ и ты, а то я могла-бы и раньше.
— Совершенно согласенъ, — подтверждалъ Іерихонскій.
— Ваша Дарья останется у насъ кухаркой, а наша Ненила кухарка на первыхъ порахъ можетъ у насъ горничной быть, — говорила Соняша. — Согласны?
— Согласенъ, согласенъ, — повторилъ Іерихонскій. — Но долженъ вамъ сказать, что я безъ Семена не могу быть.
— Семенъ при васъ останется, — закончила Соняша.
Въ это время Манефа Мартыновна поднесла Іерихонскому блюдо рыбы и стала угощать его.
XXV
Хоть и много было Іерихонскому поставлено Соняшей разныхъ условій, но все-таки отъ Заборовыхъ онъ уходилъ торжествующимъ. Лицо его сіяло, носъ покраснѣлъ отъ выпитаго вина и самъ онъ былъ очень развязенъ и даже шутилъ.
— Надѣюсь, что вы теперь позволите мнѣ вашъ домъ и мой домъ считать принадлежащими къ одному вѣдомству и ужъ посѣщать васъ безъ оффиціальной переписки, — сказалъ онъ.
— Ахъ, пожалуйста! Милости просимъ, когда вздумаете, — отвѣчала Манефа Мартыновна.
— Стало быть, смѣю думать, что директоръ департамента Софія Николаевна не будетъ имѣть для меня строго опредѣленныхъ пріемныхъ часовъ. Васъ спрашиваю, добрѣйшая? — обратился онъ къ Соняшѣ.
— Приходите, приходите. Но ужъ прошу васъ не титуловать меня больше ни добрѣйшей, ни милѣйшей, ни многоуважаемой, — проговорила та.
— Тѣмъ пріятнѣе-съ…
Іерихонскій поклонился и шутливо шаркнулъ ногами по военному, подмигнулъ и прибавилъ:
— Тѣмъ болѣе, что ужъ теперь скоро получите титулъ ея превосходительства. Такъ я къ вамъ безъ всякой переписки заглядывать буду, какъ только явится желаніе или необходимость, при чемъ прошу и васъ воздержаться по отношенію ко мнѣ отъ исходящихъ бумагъ. Безъ всякихъ формальностей прошу ко мнѣ во всякое время, внѣ служебное. Буду очень радъ, — закончилъ онъ и ушелъ.
По уходѣ Іерихонскаго Манефа Мартыновна начала восторгаться имъ.
— Какой прекраснѣйшій человѣкъ! Какой сговорчивый характеръ! А ты, Соняша, еще такъ долго не соглашалась на его предложеніе! — проговорила она. — Сообрази, ни на іоту онъ тебѣ не поперечилъ, а ужъ какія ты ему требованія предъявляла.
— Оттого и не поперечилъ, что я не сразу его съ распростертыми объятіями встрѣтила, — дала отвѣтъ Соняша и сейчасъ-же прибавила:- Ну, да я еще надъ нимъ поломаюсь!
Глаза ея вспыхнули злорадствомъ.
— Зачѣмъ, Соняша, зачѣмъ? Онъ такой добрый по отношенію къ намъ, — кротко сказала Манефа Мартыновна.
— А затѣмъ, чтобъ на будущее время хорошенько выдрессироватъ его. Теперь онъ добрый, сговорчивый, потому что женихъ и влюбленъ, какъ котъ въ мартѣ мѣсяцѣ, а вѣдь потомъ можетъ показать и когти, Нѣтъ, сразу построже, такъ лучше… Я съумѣю покорить его.
— Да вѣдь ужъ покорила.
— Я говорю о будущемъ. Вѣдь вотъ по отношенію найма дачи въ Ораніенбаумѣ онъ мнѣ давеча немного поперечилъ. «Служба прежде всего, далеко ѣздить на службу, я шестнадцать лѣтъ не бралъ отпуска, чтобы ускорить пенсію», — припоминала она слова Іерихопскаго. — А я такъ его выдрессирую, что онъ каждый годъ будетъ брать отпускъ для сопровожденія меня за границу. Хотите пари держать, что ужъ будущій февраль мы будемъ проводить съ нимъ въ Ниццѣ или въ Италіи?
Соняша все это говорила быстро, скороговоркой, съ какимъ-то нервнымъ подергиваніемъ лица, кусая себѣ губы и стоя съ блещущими глазами.
— Не слѣдуетъ, Соняша, тебѣ его такъ притѣснять, право, не слѣдуетъ, — заступалась Манефа Мартыновна за Іерихонскаго.
— Нѣтъ, слѣдуетъ! — воскликнула Соняша, хватаясь за сердце, и поблѣднѣла въ лицѣ. — Если я выхожу за него замужъ, то потому только, что жить хочу, хорошо жить хочу! Понимаете-ли вы это? Хорошо. Ужъ продаваться, такъ продаваться хорошо.
Она засмѣялась, потомъ захохотала, быстро опустясь въ кресло и держась за бока. Смѣхъ ея вскорѣ перешелъ въ плачъ, плачъ въ рыданія, и съ ней сдѣлалась истерика.
Манефа Мартыновна испугалась, бросилась къ дочери со стаканомъ воды.
— Что съ тобой, Соняша? Что ты это? Выпей скорѣе воды… — тревожно говорила она. — Это все оттого, что ты нервничаешь и злишься… А ты будь, милушка, спокойнѣе.
Но истерика прекратилась не скоро. Была вызвана кухарка Ненила. Появились валерьяновыя капли. У Соняши начали разстегивать корсажъ, сняли съ нея корсетъ, перевели ее въ спальню и уложили въ постель. Руки у Манефы Мартыновны тряслись, глаза слезливо моргали. Ненила, раздѣвая Соняшу, недоумѣвала.
— Что такое, барыня, съ барышней-то нашей стряслось? — тихо спрашивала она Манефу Марты новну.
— Нервы… — отвѣчала та коротко.
— Съ чего неврамъ-то быть, помилуйте. Кажется, все вокругъ пріятное… Женихъ генералъ… и все эдакое… Браслетку-то вѣдь я видѣла, какую имъ генералъ подарили. Да и кольцо… Съ нареченными-то, матушка-барыня, Манефа Мартыновна, я васъ еще к не поздравила… Поздравляю, барыня…
— Спасибо. Откуда ты это только все знаешь?.. — сухо сказала Манефа Мартыновна,
— О, Господи! Да у насъ вся лѣстница объ этомъ говоритъ! Во всѣхъ квартирахъ разговоры! — возвысила голосъ Ненила.
— Тише… Чего ты орешь-то! Надо дать Софьѣ Николаевнѣ покой. Уходи.
— Молчу, молчу, барыня…
И Ненила отправилась въ столовую убирать посуду послѣ ужина. Манефа Мартыновна переодѣлась въ блузу и пошла помогать ей.
Когда Манефа Мартыновна вернулась въ спальню, Соняша, уже успокоившаяся, лежала совсѣмъ раздѣтая въ постели подъ одѣяломъ, съ напудреннымъ лицомъ и при свѣтѣ свѣчки читала книгу. Она поцѣловала дочь и тихо спросила:
— Съ чего это ты? Что такое съ тобой стряслось, дурочка?
— Ахъ, мамаша, мамаша! И вы еще спрашиваете! — спокойно уже отвѣчала Соняша. — Думаете, легко мнѣ? Весь вечеръ нервы-то были какъ струны натянуты, натянуты до послѣдней степени — ну, и лопнуло. Развѣ я о такомъ мужѣ мечтала? Развѣ такимъ я себѣ будущаго мужа представляла?!.
Голосъ Соняши опять дрогнулъ. Мать тоже слезливо заморгала глазами и ужъ не сочла нужнымъ противорѣчить дочери, а только сказала:
— Ну, оставь, оставь… Ужъ не разговаривай…. Не тревожь себя…
Она стала раздѣваться, легла спать, полежала немножко и проговорила:
— Хочешь слушать меня, такъ совѣтую тебѣ завтра въ церковь сходить и свѣчку поставить. Это успокоитъ тебя.
— Не поможетъ!
Соняша сдѣлала глубокій вздохъ и погасила свѣчку.
На слѣдующее утро, часу въ девятомъ, когда Манефа Мартыновна еще~только кофе пила, явился Іерихонскій. Онъ былъ въ вицмундирѣ, съ портфелемъ и весь сіялъ улыбкой.
— Простите великодушно, но, отправляясь на службу, не утерпѣлъ, чтобы не забѣжать къ вамъ, — сказалъ онъ. — Ахъ, Манефа Мартыновна, какъ я счастливъ въ настоящее время! Безгранично счастливъ! — началъ онъ, когда та пригласила его въ столовую выпить чашку кофе. — Всю ночь провелъ я въ самыхъ радостныхъ кудрявыхъ сновидѣніяхъ и теперь прилетѣлъ, какъ мотылекъ къ розѣ. Простите, къ моимъ годамъ можетъ быть и не идутъ такія сравненія, но я сердцемъ молодъ еще, Maнефа Мартыновна. А гдѣ-же Софія Николаевна? Могу я ее видѣть?
Онъ несказанно удивился, когда ему было сказано, что Соняша еще спитъ.
— Занездоровилось что-нибудь Софіи Николаевнѣ или это она такъ? — задалъ онъ вопросъ.
— Баловница. Избалована она у меня, Антіохъ Захарычъ, — отвѣчала Манефа Мартыновна. — Избалована и теперь такую привычку взяла, что никогда раньше одиннадцати часовъ не поднимается съ постели. Она долго читаетъ ночью въ постели. Очень долго.
— Очень жаль, что не имѣю возможности дождаться, когда она встанетъ. Обязанъ ѣхать на службу… Служба прежде всего, — говорилъ Іерихонскій. — Но кромѣ желанія лицезрѣть Софію Николаевну, я хотѣлъ передать ей маленькій подарокъ на покупку нарядовъ, необходимыхъ даже при самомъ скромномъ парадѣ бракосочетанія, и если она и вы не побрезгуете, то вотъ-съ… передайте ей…
Іерихонскій полѣзъ въ карманъ, вынулъ оттуда конвертъ, извлекъ изъ него три новыя сотенныя бумажки и положилъ ихъ на столъ передъ Манефой Мартыновной.
— Ахъ, Антіохъ Захарычъ, какъ вы меня утѣшили! — заговорила та. — Какой вы предупредительный мужчина! А я такъ безпокоилась, что до полученія пенсіи еще далеко, жильцы тоже плохо платятъ. Прикопленнаго у меня пустяки, а между тѣмъ рѣшили торопиться со свадьбой. Зачѣмъ-же брезговать… Очень благодарны вамъ. Я передамъ Соняшѣ — сейчасъ-же передамъ ей, какъ только она встанетъ. Это такъ кстати, такъ кстати намъ… А она при первомъ-же свиданіи сама отблагодаритъ васъ за вашу любезность. Еще разъ спасибо, большое спасибо.
И Манефа Мартыновна крѣпко пожала руку Іерихоискаго.
— Вечеромъ не премину быть у васъ, — сказалъ Іерихонскій и, схвативъ портфель, тотчасъ-же сталъ уходить.
XXVI
Возставшая отъ сна и вышедшая въ столовую пить кофе Соняша все-таки поломалась, когда мать ея вручила ей триста рублей, принесенные Іерихонскимъ на подвѣнечные расходы.
— Зачѣмъ вы брали! Съ какой стати? Возвратите… отдайте обратно! Вѣдь это-же нищенство! — кричала она на мать. — Брать подачку… Вѣдь это-же прямо оскорбительно.
Манефа Мартыновна растерялась.
— Не знаю… Какое-же тутъ оскорбленіе, если отъ жениха?.. — говорила она. — Къ тому-же онъ отъ чистаго сердца… по своей добротѣ. Мы не клянчили, не просили, а онъ самъ. И, наконецъ, вѣдь подарки ты отъ него уже брала. Браслетъ… Кольцо… Такой-же подарокъ и это.
— Браслетъ и кольцо — вещи, а тутъ деньги… — противорѣчила Соняша. — Нѣтъ, надо отослать обратно.
— Если ты отошлешь, то на что-же ты сдѣлаешь себѣ подвѣнечное платье, купишь вуаль, бѣлье, полусапожки? Наконецъ, тебѣ какой-нибудь утренній пеньюаръ надо имѣть, визитное платье. А у меня денегъ нѣтъ. У меня всего только тридцать три рубля за душой, — старалась убѣдить дочь Манефа Мартыновна.
Соняша задумалась.
— Можно вѣнчаться въ томъ, что имѣется. У меня есть бѣлое кашемировое платье, — сказала она.
— Ты на смѣхъ говоришь, что-ли? Оно закоптѣлое, грязное, съ отрепаннымъ подоломъ и безъ шлейфа. Развѣ можно на него бѣлые цвѣты наколоть? А полусапожки, а вуаль? А перчатки? Новую юбку исподнюю — тоже надо.
— Какая это все китайщина!
Соняша сдѣлала гримасу.
— Порядокъ… обычай… Съ волками жить, по волчьи выть. Кухарка вѣнчается, такъ и та къ вѣнцу себѣ новое платье шьетъ. Нельзя-же съ отрепаннымъ подоломъ… Вспомни, вѣдь ты за генерала выходишь замужъ. Нѣтъ, онъ окрылилъ меня, совсѣмъ окрылилъ этими тремя стами рублей… А то я и не знала-бы, что дѣлать… — признавалась На. нефа Мартыновна.
— Я не знала, что у васъ такъ мало денегъ, — перемѣнила тонъ Соняша. — Куда-же вы ихъ дѣвали? Вѣдь у васъ было больше семидесяти рублей накоплено?.. Вы ихъ берегли, чтобъ ѣхать въ Кіевъ на богомолье… Семьдесятъ рублей, да если прибавить пенсію…
— Были да сплыли. Развѣ ты мнѣ мало стоишь! Сапоги, перчатки, два раза на итальянскую оперу давала, одеколонъ, разныя притиранья. Бери деньги-то. Вѣдь триста рублей…
— Руки жгутъ такія деньги… — сказала съ глубокимъ вздохомъ Соняша, но деньги все-таки взяла.
Мать покосилась на нее и злобно проговорила:
— Добровольно данные триста рублей руки жгутъ, а сама у него вчера шарабанъ и лошадей требовала. Шарабанъ-то съ лошадьми, я думаю, больше чѣмъ втрое обойдется.
Соняша промолчала. Въ душѣ она была рада деньгамъ. Такія крупныя деньги попали въ ея руки еще въ первый разъ. Она тотчасъ-же начала соображать, что на нихъ купить.
«Шлейфъ къ бѣлому подвѣнечному платью можно пристегнутый сдѣлать. Теперь это дѣлаютъ. Тогда платье и для другого годится!.. Перчатки по локоть»… — замелькало у ней въ головѣ.
Мать тотчасъ-же подоспѣла съ своими планами и совѣтами.
— Фаю на подвѣнечное платье не стоитъ брать, а возьмемъ какую-нибудь шелковую матерію полегче. Что-нибудь легонькое. Суди сама: стоитъ-ли на одинъ разъ! — начала она. — Вѣдь послѣ свадьбы это платье надѣвать неудобно.
Соняша согласилась съ матерью, и онѣ разговорились о нарядахъ.
Черезъ часъ мать и дочь поѣхали уже въ Гостиный дворъ за покупками.
Вечеромъ у Заборовыхъ былъ Іерихонскій. Онъ пришелъ къ нимъ, еще и шести часовъ не было. Такъ какъ онъ не предупредилъ о своемъ приходѣ, то засталъ Манефу Мартыновну въ блузѣ, что несказанно сконфузило ее. Она тотчасъ-же накинула на себя большой платокъ и стала закрывать имъ животъ. Отъ Іерихонскаго слегка попахивало виномъ и онъ былъ довольно развязенъ.
— Разрѣшилъ сегодня немножко… — признался онъ Заборовымъ. — А все шафера… Передъ обѣдомъ пригласилъ ихъ въ фруктовую лавку поѣсть икорки и балычка. Одинъ мой сослуживецъ, а другой отставной профессоръ. Профессору еще съ вечера написалъ, чтобы пришелъ ко мнѣ на службу по нужному дѣлу. Оба однокашники мнѣ… Ну, выпили по рюмочкѣ, по другой…
— Да ужъ видно, что выпили, хоть-бы и не говорили объ этомъ, — улыбнулась Соняша.
— Пардонъ, барышня… въ обыденномъ житіи этого не будетъ. А вѣдь нынѣ такой случай.
Назвавъ Соняшу барышней, онъ тотчасъ-же бросился цѣловать ея руку. Она погрозила ему пальцемъ и прибавила:
— Да и не позволю на будущее время. Смотрите, знайте это и намотайте себѣ на усъ.
— Не могу этого сдѣлать, ибо, какъ видите, имѣю бритую физіономію… хе-хе-хе… Можетъ-быть, на ухо прикажете намотать или на что другое? хе-хе-хе… Такъ вотъ-съ… Выпили по рюмкѣ — я и говорю товарищамъ, которыхъ избралъ шаферами… Оба холостяки, оба дѣйствительные статскіе… Профессоръ звѣзду имѣетъ. «Такъ и такъ, говорю, женюсь и прошу быть шаферами». Вытаращили глаза и не вѣрятъ. «Шутишь, говорятъ. Не можетъ этого быть». Пришлось клясться, что не вру. Ну, обѣщали. Такъ вотъ-съ… два дѣйствительныхъ статскихъ, — подмигнулъ онъ Соняшѣ. Та сдѣлала гримаску.
— Охота вамъ такую ветошь приглашать, — сказала она. — Вѣдь двоимъ-то, я думаю, лѣтъ сто двадцать будетъ.
— Съ походцемъ… — отвѣчалъ Іерихонскій. — Но зато товарищи и веселый народъ. Конечно, вы себѣ пригласите шафера помоложе, но мнѣ-то какъ-то неловко обращаться за такимъ дѣломъ къ молодымъ вертопрахамъ. Есть у насъ на службѣ и молодежь, но мнѣ-то, какъ начальствующему лицу, неловко-бы было приглашать ихъ.
Манефа Мартыновна тотчасъ-же стала показывать Іерихонскому сдѣланныя на его деньги закупки. Стали развертывать матерію.
— Вотъ это на подвѣнечное платье, а это на утренній капотъ, — разсказывала она.
— Прекрасно-съ, прекрасно-съ… — хвалилъ онъ. — Надѣюсь, что вамъ на все хватитъ, а нѣтъ, такъ малую толику и прибавить надо.
Во время разсматриванія покупокъ Соняша нѣсколько разъ хотѣла поблагодарить Іерихонскаго за подаренныя ей деньги, но языкъ какъ-то не слушался и она такъ и не поблагодарила.
— А я зачѣмъ къ вамъ пришелъ-то… — спохватился Іерихонскій. — Я пришелъ, чтобы пригласить васъ ко мнѣ на чашку чаю. Софія Николаевна еще не удостоила меня своимъ посѣщеніемъ. Припадаю и прошу.
Онъ поклонился Соняшѣ, прижавъ руку къ сердцу.
Фигура его была комична. Соняша улыбнулась и сказала:
— Кажется, невѣста-то, по правиламъ, даже и не должна навѣщать своего жениха до свадьбы.
— Позвольте-съ… Но мы-же ужъ согласились дѣйствовать внѣ рутины. Кромѣ того, вы дѣвица либеральная, курсистка.
— А почему вы думаете, что я либеральная? Вѣдь вы меня совсѣмъ не знаете.
— Знаемъ-съ… Всѣ онѣ таковы, всѣ на одинъ покрой… Идеи… Мечтанія… Передовые взгляды….
— Ахъ, если-бы у меня были передовые взгляды, Антіохъ Захарычъ, я не пошла-бы за васъ замужъ! Стало-быть, я представляю собой исключеніе.
Соняша тяжело вздохнула.
— Отчего? Почему? — сталъ спрашивать Іерихонскій.
— Извольте. Я съ удовольствіемъ иду къ вамъ, — вмѣсто отвѣта сказала Соняша. — Маменька, идемте.
— Сейчасъ, сейчасъ, — засуетилась та. — Только, я думаю, намъ надо переодѣться.
— Зачѣмъ? Съ какой стати? — заговорилъ, растопыря руки, Іерихонскій, какъ-бы ловя ими Манефу Мартыновну. — Пойдемте такъ, въ чемъ вы есть. Что за церемоніи!.. Вы видите, я самъ въ неоффиціальмой одеждѣ, въ домашнемъ пиджакѣ.
Іерихонскій былъ дѣйствительно въ темно-сѣрой пиджачной парочкѣ.
Манефа Мартыновна согласилась, и Іерихонскій повелъ къ себѣ ее и Соняшу.
XXVII
Какъ только Іерихонскій привелъ къ себѣ въ квартиру Заборовыхъ, сейчасъ-же появился Семенъ съ бутылкой шампанскаго и стаканами на подносѣ. Отъ Семена хотя и несло сапожнымъ товаромъ, но онъ былъ въ черномъ сюртукѣ, бѣлыхъ нитяныхъ перчаткахъ и бѣломъ галстукѣ съ громаднымъ бантомъ. Іерихонскій тотчасъ-же началъ угощать Заборовыхъ шампанскимъ и сказалъ Соняшѣ:
— Встрѣчаю васъ при вхожденіи въ мой домъ искрометнымъ виномъ, Софія Николаевна. Пожалуйте… Гряди, гряди…
— Пожалуйста только безъ византійщины… — перебила его Соняша. — Не люблю я этой риторики…
Она взяла стаканчикъ и пригубила вина.
— Все, все… До дна… Не оставляйте зла. Вотъ такъ… — проговорилъ Іерихонскій и выпилъ свой стаканъ, прибавивъ:- Вотъ какъ пью за ваше здоровье.
— Однако, какъ вы расположены сегодня вино-то клюкать! — покачала головой Соняша.
— Случай исключительный. Праздную сегодня мою побѣду, торжествую.
— Не надо мной-ли? Такъ предупреждаю: не вы меня побѣдили, а обстоятельства.
И Соняша подмигнула Іерихонскому.
— Соняша! Какъ тебѣ не стыдно! — оборвала ее мать и тутъ-же обратилась къ Іерихонскому:- Не слушайте ея, Антіохъ Захарычъ, не придавайте значенія ея словамъ. Это она зря болтаетъ, изъ желанія противорѣчить. Такая ужъ у нея привычка съ дѣтства.