Однако же это слово не совсем подходит к данной ситуации – во всяком случаев вряд ли его можно использовать в том смысле, в каком оно применяется на Земле. Я ничуть не лукавлю, утверждая, что «берианг» – это практически лишь более удобный способ делать то, что все мы обычно и делаем (я имею в виду землян!), но здесь, на Калдоре, совсем не нужно метаться в поисках свободной комнаты или испытывать неловкость, если по рассеянности в неурочный час войдешь не в ту спальню. Цель «берианга» – архисексуальность. Это некая постоянная атмосфера повышенной чувственности, когда все пары спят вместе в одной и той же большой комнате. (Мы специально для этого перестроили всю квартиру.) Вопросы первенства отпадают полностью, когда теплые тела касаются друг друга, сплетаются… Соитие (хотя оно, безусловно, имеет первостепенную важность!) отодвигается как бы на второй план в сопоставлении с той радостью, которую испытываем мы все, когда спим рядом, обнимая друг друга.
«Берианг», насколько мне известно, практикуется более или менее постоянно примерно третью всего населения планеты. Должен отметить, что эта форма взаимоотношений имеет и свои недостатки, хотя и незначительные. Кумулятивная сексуальная энергия, каждую ночь излучаемая нашими десятью телами – телами участников некоего расширенного полового акта – способна вызвать головокружение и временную глухоту у отдельных индивидов. Следует также отметить, что некоторые люди не могут слишком долго выносить общество друг друга. Такие люди, с их жаждой уединения, считаются на Калдоре не совсем нормальными и являются объектами всеобщей повышенной жалости. Наконец, имеют место и совсем мелкие, но тем не менее раздражающие факторы – когда рядом с тобой без конца поднимаются и опускаются чьи-то тела, кто-то ворочается, стонет, охает, храпит – в общем, когда тебе попросту мешают спать. (Одним из крупнейших государственных медицинских проектов на Калдоре является работа по всеобщему избавлению от храпа.)
Всегда, разумеется, можно уединиться в одной из многочисленных спален, и порой я так и поступаю. Однако я не люблю расставаться с друзьями даже на одну ночь, вообще подобные выходки довольно невежливы и выглядят как проявление невнимания к близким тебе людям, а настоящие калдорианцы чувствуют подобное отношение куда более остро, чем я, землянин по рождению.
Таким образом, в целом «берианг» – весьма приятное времяпрепровождение, ради которою вполне можно смириться с теми маленькими неудобствами, которые он порождает. «Берианг» – это к тому же определенное состояние общества, к которому население Калдара официально тяготеет, ибо состояние это отражает максимальную степень единства с другими членами данного социума.
И все-таки мы с Ланеей частенько прокрадываемся вдвоем в одну из кладовых на чердаке, предпочитая ее любому другому месту! Там я давно уже все устроил, положил на пол матрас, и на нем-то мы с нею и занимаемся любовью.
Не знаю, почему нас так тянет порой остаться вдвоем, вдали ото всех, кто нам так дорог. Видимо, это некая разновидность игры, и мы с Ланеей с наслаждением в эту игру играем. стыдиться тут нечего, но, если честно, мы никогда не занимались сексом на глазах у остальных. Возможно, наше желание остаться наедине проистекает именно из этой простой особенности наших отношений?
***Мы с Элиамингом довольно быстро перебесились, и теперь все встало на свои места. Мы по-прежнему относимся друг к другу с нежностью, и наша дружба не имеет себе равных, однако мы более не испытываем того неотвратимого желания, которое являлось определяющим в наших отношениях и делало их безумными и чудесными одновременно. В моих глазах он по-прежнему прекрасен, однако я более уже не схожу с ума и не стремлюсь постоянно обладать им.
Ланея и я снова вместе. В течение трех недель мы пребывали в состоянии «накотет», которое я весьма вольно могу определить как недолгое раздельное существование без утраты «оурмге». Целью «накотета» является усиление общей чувственности и восприимчивости «хеттиз» у индивида и достижение еще более сложного и приносящего наибольшее удовлетворение любовного экстаза с одним и тем же партнером.
Ланея и я добились весьма неплохого уровня «хетти», и теперь наши чувства друг к другу достигли класса «чаарди», то есть существенно более глубокого духовного сближения, чем при «оурмге».
По этому поводу мы, естественно, получаем немало комплиментов. Менее десяти процентов населения Калдора способны достичь «чаарди», а те, кому это действительно удается, становятся чем-то вроде фольклорных «культурных героев». Но, как ни приятно было нам оказаться в числе столь выдающихся личностей, мы решили все же не предпринимать дальнейших попыток усовершенствовать наши взаимоотношения. Здесь существует определенный риск, как и во всяком, требующем особого мастерства деле: можно стать как бы чересчур узким специалистом и при этом потерять всякую связь с другими жизненно важными явлениями в своем окружении. По-моему, бесконечными улучшениями можно испортить все что угодно, а уж любовь, если ее беспредельно совершенствовать, просто превратится в элементарный онанизм.
***Ланея выказала некоторое раздражение, когда я вступил в отношения «дороман» (так называются сексуальные групповые отношения между партнерами-мужчинами) с Элиамингом, Грандинангом и Дернихом. (Вольфинг, к сожалению, наше приглашение отклонил. Он сейчас на некоторое время лег в больницу, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. Бедняга, сам того не ожидая, на прошлой неделе оказался одновременно в многократном взаимном «оурмге» с Гистоман, Сарой и Мерьет, членом родственной нам дружеской группировки.) Все мы по этому поводу немало веселились, поскольку это одна из обычных фарсовых ситуаций в здешнем драматургическом эквиваленте комедии дель-арте. Однако бедному пылкому Вольфингу было не до веселья. И все же к Празднику Перехода он, мы надеемся, будет уже совсем здоров.
Раздражение Ланеи по поводу моего участия в группе «дороман» вполне объяснимо. На нее вдруг напала некая истерическая фригидность. Она пробовала самые различные комбинации как с мужчинами, так и с женщинами. И врач в итоге предписал ей общение с незнакомцами, но и это облегчения не принесло.
Она уже не в первый раз страдает подобным истерическим заболеванием. На Калдоре это довольно распространенное явление. Существует бесчисленное множество теорий о его происхождении и не меньшее количество средств для избавления от него. Однако здешние специалисты, как и земные, по большей части сходятся в одном: самое лучшее лекарство – это время.
***Наши любовные отношения переменились, да разве могло быть иначе? Теперь мы с Ланеей пребываем в «риотисе» – любовных отношениях, начисто лишенных сексуальности – и бедняжка Ланея стыдится встречаться даже с друзьями.
Я, может быть, и хотел бы, но просто не в состоянии сейчас испытывать к ней больше нежности и любви. Когда человек находится в одном из наивысших любовных состояний, он не в силах должным образом сочувствовать кому-то, пребывающему на более низкой стадии любви. Не хочу показаться бессердечным, но я ведь действительно сейчас пребываю со своими друзьями в отношениях «дороман», и это захватило меня целиком.
Скорее всего на Земле «дороман» назвали бы гомосексуализмом и, конечно же, подавляющее большинство гетеросексуалов его осудило бы. Но подобные односторонние оценки на Калдоре попросту невозможны. Калдорианцы также по большей части гетеросексуалы (как и должно быть по законам биологического развития), но это никогда не служило для них поводом для превосходства.
Я бы очень хотел должным образом описать те замечательные отношения, что существуют внутри нашей любовной группы, ибо они не похожи ни на что другое. Впрочем, нет, они, разумеется, похожи на все прочие виды любовных отношений, существующих здесь, поскольку здешние жители ни в коей мере не отягощены вековой социальной предубежденностью.
Порой меня удивляет, как это я, землянин, сумел так быстро адаптироваться к столь сложной системе различных типов половой близости. Видимо, лишь благодаря тому, что здесь все считается НОРМАЛЬНЫМ, а человеку вообще свойственно воспринимать нормы того общества, внутри которого он существует.
Но, так или иначе, все это очень здорово! Я буду жалеть о ритуальном табу на сексуальные отношения (за исключением чисто религиозных), характерном для Праздника Перехода.
***По этой стране легко идти пешком – плавно вздымающиеся холмы, короткая трава, редко растущие деревья. Даже солнце проявляет к нам доброту: светит умеренно и не дает ночам слишком охлаждать воздух. Дерних говорит, что вскоре климат на планете переменится в худшую сторону, а дающий жизнь бог Солнца, столь почитаемый в этом регионе, уступит место куда более яростному божеству.
Однако и мы тоже становимся сильнее и выносливее, день за днем продолжая свой поход. Подошвы моих ног уже совершенно задубели, а плечи давно привыкли к тяжести рюкзака.
***Я продолжаю делать записи не по собственному желанию, а исключительно из чувства долга. Мне лично они кажутся совершенно бесполезными! Я не могу припомнить ни одного существенного события, которое вообще стоило бы описывать в дневнике. Праздник Перехода, например, когда-то, видимо, казался мне весьма значительной вехой, но теперь воспоминания о нем практически стерлись в моей памяти, за исключением отдельных, похожих на яркие вспышки эпизодов, мысли о которых скорее раздражают, чем радуют.
Я просил остальных помочь мне восстановить в памяти это событие. Но они прямо-таки хамски высмеяли меня и заявили, что помнить стоит только то, что полезно с практической точки зрения.
Сперва им вообще очень не нравилось, что я веду дневник. Они боялись, что я могу вмешаться в их жизнь, призвав на помощь некие сверхъестественные силы. Особенно сердился и огорчался Грандинанг. Однажды он даже попытался сжечь мой дневник – попытка, правда, была довольно нерешительной, как и все, что он делает. В тот день меня спас Дерних: он заявил, что я поцелованный богом летописец и сочиняю что-то вроде героического эпоса, посвященного нашему великому походу. Когда-нибудь, сказал Дерних, эти песни станут исполнять при массовом скоплении народа, и мы, их герои, прославимся навек.
Не знаю, верил ли он сам в то, что говорил, но благодаря ему отношение ко мне совершенно переменилось. Теперь каждый вечер меня заставляют писать и еще проверяют, обо всех ли «подвигах» я успел услышать и упомянуть.
***В памяти моей сохранилось лишь несколько разрозненных эпизодов, связанных с тем Праздником, но я почти уверен, что тогда происходило нечто исключительно важное. И еще, по-моему, это нечто было весьма неприятным. Или скорее чудовищным.
Я помню, что все мы приняли какое-то снадобье. Это был обязательный с незапамятных времен ритуал. Всем раздали какой-то корень, мы его вымыли, нарезали и потом долго жевали. Еще, помню, у нас были такие специальные шелковые мешочки, в которые мы сплевывали непрожеванные грубые волокна. И все ужасно веселились насчет того, как забавно принимать наркотик. А потом Элиаминг вдруг стал серьезным и сказал, что наркотик принимать вообще не обязательно, это вовсе не священный ритуал, а просто средство, призванное снять напряжение у тех, кто участвует в торжестве. И еще он сказал, что действие наркотика рассчитано часов на сорок и в этот период, как известно, могут возникать слабые галлюцинации, особенно в пиковый момент воздействия снадобья на человеческий организм, но это вполне поддается контролю, и полная дезориентация и потеря памяти случаются крайне редко.
Элиаминга вечно интересуют подобные тонкости. Он даже заранее обсудил с врачом, как прием подобного наркотика может сказаться на моем организме землянина. Врач предположил, что поскольку мой организм прекрасно справляется с любой местной пищей, то скорее всего никакого особого вреда не будет и от данного средства. Но если, прибавил он, у меня возникнут какие-то сомнения или страх, я должен от приема наркотика отказаться.
Никаких опасений у меня не возникло. И наркотик я принял вместе со всеми.
***Дальше у меня в памяти полный провал. Помню только, как мы оказались в каком-то странном месте, где без конца вспыхивали яркие цветные огни. От этих вспышек у меня разболелась голова, особенно раздражали красные. Через какое-то время вспышки стали обретать конкретные формы. Сперва они сгустились в облака, затем превратились в колонны, и, наконец, перед нами возникли обнаженные и совершенно безликие человеческие фигуры, пылавшие, как факелы. Их яркое свечение продолжало терзать мои глаза, и я, видимо в целях самозащиты, в итоге превратился я пульсирующий разноцветный источник света.
По-моему, это все-таки была галлюцинация.
Затем наступила темнота, и я услышал мужской голос – мне кажется, Дерниха (хотя он это отрицает):
– Разумеется, откуда тебе было это знать! И конечно же, мы никак не могли тебе рассказать об этом.
– Но теперь же рассказываете, – возразил я.
– Нет. Я ничего не рассказываю – я просто придаю реальную форму тому, чему твоя душа научилась путем превращений.
– Мне бы следовало догадаться об этом раньше! – с горечью заметил я. – Это же было совершенно очевидно. Нужно было лишь проявить должное внимание.
– Это все равно не помогло бы тебе.
– Я понимаю, – сказал я со слезами на глазах. – И все-таки жаль, что я этого не знал!
***Странный разговор, и, похоже, он происходил где-то в лимбе. Он отчетливо запечатлелся в моей памяти, но я понятия не имею, что именно мне так нужно было знать раньше. Дерних уверяет меня, что никакого разговора не было вообще. Все остальные стараются никогда о Празднике даже не вспоминать. Вообще ни о чем ином, кроме реальной жизни и связанных с нею трудностей, разговоров не ведется.
***Еще я помню толпу, с дикими воплями мчавшуюся в слепой панике по улицам Мореи. Некоторые старики и маленькие дети не успевали за толпой и падали, а люди бежали прямо по их телам… А когда толпа умчалась вдаль, трупы было просто невозможно опознать.
Я тоже поддался общей панике (хоть и не помню, почему). Меня охватил какой-то первобытный ужас. Я понимал, что оставаться в толпе опасно, и, подтянувшись, взобрался на какой-то подоконник, где в страхе пережидал, пока эта дикая орда не умчалась вдаль. Однако за столь оригинальное решение мне пришлось дорого заплатить. Когда я уже собрался идти дальше, ужас обрушился на меня с поистине сокрушающей силой, и мне показалось, что он охотился именно на меня. Я умирал от страха, я бежал сломя голову, точно безумный, и, когда нагнал наконец друзей, сердце у меня буквально выскакивало из груди.
***Еще я смутно вспоминаю, что оказался в какой-то комнате с каменными стенами, покрытыми надписями, которые я был не в состоянии прочесть. В углу мерцал масляный светильник.
Подняв глаза, я увидел перед собой обнаженного мужчину с лисьей головой. В одной руке он держал кремневый нож, в другой – сосновую шишку. Лисья голова, разумеется, была просто маской. Я знал, что так и полагается.
– Теперь ты знаешь, – сказал он мне.
– Что я знаю? – спросил я.
– Ты знаешь, каков лик будущего.
Довольно долго я колебался, но все же спросил:
– А кто ты сам?
– Зеркало, – был ответ.
Я протянул руку, желая его коснуться, и пальцы мои ощутили гладкую поверхность. Тогда я коснулся собственного лица: вместо него была длинная, покрытая шерстью звериная морда.
По-моему, я дико вскрикнул, но более ничего припомнить не могу…
***Вспыхивают порой и еще какие-то разрозненные воспоминания, которые я никак не могу привести в порядок. Они, собственно, не имеют даже сюжета; то вспомнится чье-то лицо, то незнакомый пейзаж, то в ушах прозвучат несколько непонятных и не связанных между собой фраз…
Лицо было явно человеческим, но обрамлено густой звериной шерстью. Человек улыбался, и рот его был выпачкан кровью.
Пейзаж представлял собой голые скалы на вершине горы, скрытые пеленой тумана. Под одной из скал виднелась кучка серого пепла. На мгновение туман рассеялся, и я увидел бесчисленные светящиеся точки далеко внизу подо мною, в глубине долины. Потом облака тумана снова сомкнулись.
И послышался женский голос:
– Ах, какие замечательные сны нам снились тогда! Как прекрасны были наши мечты! И вот к чему мы пришли!..
И другой женский голос откликнулся:
– Но это тоже часть нашего сна!
Вот и весь разговор.
Я ничего не смог из него понять. Видимо, нужно время, чтобы отделить галлюцинации от реальности. Но днем мы в пути и лишь к вечеру разбиваем лагерь и делаем самое необходимое для поддержания жизни. Только переделав все дела, я могу что-то записать в дневнике, а потом валюсь без сил и засыпаю.
Я постоянно чувствую себя усталым. Нет сил даже думать как следует. Я понимаю, что события совершили какой-то странный поворот… точнее, несколько странных поворотов. Но как-то реагировать на это я не в состоянии. Разберусь во всем, когда достигнем Срединных земель – до них, по словам Дерниха, всего несколько дней пути.
И там, на равнинах, вволю еды, и можно будет отоспаться, и, если мы пробудем там достаточно долю, я, возможно, осмелюсь все же перечитать более ранние главы своего дневника и попытаюсь как-то примирить между собой те бесконечные противоречия, которые стали сутью моей жизни.
***В последнее время явно не хватает пиши. Большая часть съедобных растений растет все-таки в долинах, а мы сейчас находимся на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря и, насколько я могу судить, все еще продолжаем карабкаться вверх. Растительность постепенно исчезает, все чаще встречаются голые скалы, тогда как мы во время переходов тратим огромное количество энергии, но никак ее не восстанавливаем.