В последнее время явно не хватает пиши. Большая часть съедобных растений растет все-таки в долинах, а мы сейчас находимся на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря и, насколько я могу судить, все еще продолжаем карабкаться вверх. Растительность постепенно исчезает, все чаще встречаются голые скалы, тогда как мы во время переходов тратим огромное количество энергии, но никак ее не восстанавливаем.
Поведение людей явно изменилось. Все стали чрезвычайно раздражительными, легко впадают в депрессию, участились приступы необъяснимой злобной ярости. Не знаю, нормально ли это. Мне кажется, у многих характеры стали меняться сразу после Праздника. Да, все мы теперь не те, какими были когда-то.
Сегодня вечером нам повезло! Уже в сумерках Вольфинг выследил оленя. Мы дружно бросали в него камни и каким-то невероятным образом ухитрились сломать ему правую переднюю ногу, а потом забили до смерти палками. Разжигая костер, мы уже едва сдерживали себя – до сих пор мы и не представляли, насколько изголодались. Мы обжаривали мясо прямо в жарко горевшем огне, хотя это наихудший способ его приготовления, и пожирали практически сырым.
***Я никак не рассчитывал, что на такой высоте может встретиться город. Но тем не менее он нам встретился. Несколько часов, лежа на высоком выступе, мы наблюдали за тем, что там происходит. Однако не было заметно ни людей, ни машин на улицах. Вообще ничего. Точнее, почти ничего. Вольфинг сказал, что видит на улицах полчища крыс. Над городом кружили стаи ворон, чуть выше парили стервятники, высматривая, чем бы поживиться.
По поводу этого города у нас возникли серьезные разногласия. Грандинанг и все женщины мечтали заняться грабежами – ведь в городских домах всегда есть кладовые, где может найтись еда, не говоря уж о золоте, драгоценностях и прочем добре. Мне тоже хотелось побывать в этом городе – из любопытства. Но Дерних и Вольфинг, в кои-то веки объединившись, решительно выступили против всех остальных. Дерних утверждает, что все города прокляты, что там мы не найдем ничего, кроме смертей и болезней. Вольфинг говорит, что сейчас нам все равно не под силу унести большую добычу и что мы еще вернемся сюда после Общего Сбора и тогда уж унесем как можно больше.
В общем-то неважно, у кого аргументы оказались более убедительными. Если уж Дерних и Вольфинг решили действовать заодно, остальные, конечно же, поступят так, как скажут они.
***Еще четыре ночевки остались позади. Жаль все-таки, что мы не ограбили тот город – теперь-то мы идем по голым камням. Мы поднялись уже выше зоны лесов и продолжаем подъем. Изредка еще попадаются кустарники, а вот животных здесь практически нет.
Ланея больше со мной не разговаривает. И спит тоже в сторонке. Она откровенно презирает меня за то, что я веду летопись, и мечтает стать женой воина. Она не сводит глаз с Дерниха, и этот взгляд выдает ее с головой. Дерних делает вид, что ничего не замечает – чтобы не уронить своего достоинства: он ведь вождь нашего клана. Но другие-то все видят и смеются надо мной. Просто не знаю, как быть!
***К чему притворяться? Зачем отрицать, что все мы друг друга ненавидим? Но существует еще и некая семейная, клановая ненависть по отношению к другим кланам, которая совершенно несравнима с нашим враждебным отношением друг к другу. И представить себе невозможно, какими все мы были до этого праздника! А может быть, следует воспринимать это иначе? Может быть, вся наша прошлая жизнь не имеет более никакого смысла для нас теперешних?
***Мы стали свидетелями настоящего чуда. В тот день силы наши уже подходили к концу, и Дерних объявил привал и разжег костер. Элиаминг стал громко возносить молитву предкам, а мы сопровождали его пение ритмичными хлопками. Глаза Элиаминга горели священным огнем, и его танец вокруг костра отличался такой мощью и грацией, что мы просто диву давались: такого мы не видели никогда!
Нам очень повезло. Дерних говорит, что далеко не у всех кланов есть свой собственный жрец, которому его знания и искусство даны от рождения.
Элиаминг продолжал петь, а мы танцевали с ним вместе, не чувствуя более усталости. Где-то перед рассветом божественное прикосновение повергло Сару на землю, она извивалась и чуть не откусила себе язык, но мы успели разжать ей зубы и вставить между ними палку. А потом продолжали танцевать, ибо вера наша была крепка.
И боги предков ответили на нашу мольбу, послав нам медведя. Сперва мы приняли его за призрак – медведям нечего делать в горах, да еще на такой высоте. Но Элиаминг, уверенный, что это настоящий зверь, повел нас на охоту.
Убить медведя оказалось нелегко! Боги позволили нам загнать его в небольшую лощину – безусловно, нам удалось это сделать только благодаря их помощи, потому что медведи никогда не дадут так просто загнать себя в ловушку. Мы принялись бросать в зверя камни, но на него это особого впечатления не произвело, а в нас уже возбуждение пересилило голод.
И мы дружно посмотрели на самых сильных наших мужчин – Дерниха и Вольфинга. И они тоже посмотрели друг на друга. Они всегда друг друга недолюбливали – оба были прирожденными вождями, но вождем нашего клана мог быть только один. И вот сейчас они решили забыть о разногласиях и взаимной враждебности во имя нашего общего благополучия, а также потому, что боги смотрели на нас, желая узнать, как же мы поступим с их милостивым даром. Дерних и Вольфинг взяли копья и вышли вперед.
А мы все продолжали бросать в медведя камни, стараясь сбить его с толку. Охотники с копьями зашли с тыла. (Собственно, настоящих копий у нас не было – всего лишь длинные палки с заостренными и закаленными в костре концами.) Медведь встал на задние лапы; его маленькие глазки блеснули красным светом. Покачав головой из стороны в сторону, он вдруг бросился куда-то вбок и подмял под себя Дерниха.
Потом все произошло очень быстро. Элиаминг испустил такой вопль, что даже медведь застыл как вкопанный и выпустил Дерниха. Тот быстро закрепил свое копье среди камней, а Вольфинг, про которого некоторые из нас думали, что в такой момент он может предать Дерниха, напал на медведя с фланга и вонзил свое копье глубоко в его тело – прямо под ребра.
Медведь снова бросился на Дерниха, но уже не так свирепо, ибо Элиаминг продолжал громко взывать к богам, и Дерних недрогнувшей рукой, прицелясь, вонзил копье медведю прямо в глотку и быстро откатился в сторону, стараясь увернуться от страшных когтей. В итоге он отделался всего лишь глубокой царапиной через весь бок – от плеча до бедра, – что было не так уж и плохо: подобный шрам впоследствии гарантировал ему уважение соплеменников.
И тут весь наш пыл вдруг угас, мы молча смотрели, как медведь бьется в предсмертных судорогах, скребет когтями землю и исходит кровью.
Элиаминг от невероятного напряжения потерял сознание. Он заплатил страшную цену за наше спасение, и мы никогда этого не забудем!
***Всю ночь мы пировали, до отвала наедаясь медвежьим мясом и салом и стараясь набраться сил. Мы пели наши старые песни, которые передаются у нас из поколения в поколение с начала времен. Запевала Мариска. У нее голосок звенит, как вода в ручейке. А потом все попросили меня снова рассказать, как был убит этот медведь. Таков наш обычай.
Я сперва для порядка отнекивался и, надо сказать, не так уж притворялся – мне тяжело было об этом вспоминать. Но в конце концов я неохотно поднялся, и Грандинанг обвязал мне голову какой-то тряпкой, видимо, заменявшей поэтический венок. Встав перед костром, я поведал им о том, что они только что совершили, описывая их героическое поведение на охоте как настоящий подвиг, ибо именно таковы требования к рассказчику, мастеру своего дела. Через какое-то время мне удалось преодолеть свою скованность, и я даже сумел с помощью пантомимы изобразить все то, что делали герои моего повествования. Я не слишком высокого мнения о разыгранном мною спектакле, но остальные были, похоже, вполне довольны. И сам Дерних сказал мне, что все рассказано отлично и с большим чувством.
В ту ночь Ланея легла со мной – впервые за много ночей – а потом положила мою голову к себе на колени, стала пальцами нежно разглаживать морщины на моем лице, причесывать мне волосы и сказала, что всегда будет любить меня.
Мне казалось, я грежу, так хорошо было той ночью. А утром мы снова двинулись в поход, тяжело нагруженные медвежатиной, и Ланея вновь стала холодна и неприступна, казалось, она уже сожалеет о том, что проявила слабость, как-то продемонстрировав мне свою любовь.
***Пришлось потерять целый день. Грандинанг вывихнул лодыжку, а нести и его, и медвежатину мы не могли. Грандинанг проявил исключительную глупость! Но шут он, безусловно, очень хороший. Может развеселить любого, а это нам в сложившихся обстоятельствах совершенно необходимо.
Я рад неожиданной передышке, ибо мысли и воспоминания теснятся у меня в голове, не давая покоя, и мне не терпится понять причины многих вещей и явлений.
Я инопланетянин, человек, явившийся сюда с планеты Земля. Это, по крайней мере, я знаю совершенно точно, всегда знал и всегда буду помнить, что бы ни происходило.
Прибыв на эту планету, я долгое время прожил здесь в отрыве от родной мне среды и воспринял нравы и обычаи здешнего народа, вполне цивилизованного и в чем-то весьма похожего на землян. Калдорианцы жили исключительно мирной жизнью, занимаясь главным образом любовью и различными искусствами.
Ходили, правда, всякие разговоры о загадочной опасности, грозившей этому миру, однако опасность эта так и не проявилась. А что, если я ее просто не заметил?
С тех пор все вокруг переменилось, и вместе со всеми переменился и я. Потом был какой-то Праздник… А потом мы всем кланом двинулись в далекий поход к неведомой мне цели и вели жизнь совершеннейших дикарей, что почему-то тоже казалось мне совершенно естественным, как и вся моя предшествующая жизнь здесь.
Где же искать объяснения всем этим событиям? Почему мы повернулись к цивилизации спиной?
Пока что я не нахожу ответов на эти вопросы. Меня успокаивает лишь память о том, что происходило раньше. По-моему, я единственный, кто еще это помнит.
Возможно, именно поэтому я и выполняю функции летописца.
***Невозможно описать все бесконечные ссоры и столкновения, которые у нас случались. Но о последней, случившейся между Ланеей и мной, я рассказать должен.
Наступили сумерки – для нас это мгновения полного покоя. Животы наконец набиты, а потому настроение у всех прекрасное. Это лучшее время суток. Протянув руку, я коснулся руки Ланеи, но она резко ее отдернула и отодвинулась. Я никогда не видел у нее такого злобного лица. (Позже я догадался, что она наблюдала за Вольфингом и Блессе, которые занимались любовью, и мое прикосновение взбесило ее, потому что, вернувшись к реальности, она испытала бешеную вспышку ревности.)
– Никогда больше не прикасайся ко мне! – заявила она.
– Ты же моя жена! – возразил я рассудительно и спокойно. – И я, разумеется, могу тебя трогать, когда захочу.
– Нет! – крикнула она. – Никогда, никогда больше я не буду твоей женой!
– Чем же я тебе не угодил?
Ее издевательский тон был просто неописуем:
– Ты еще спрашиваешь? Да просто не перечислить! Но самое главное – ты всего лишь жалкий летописец, а я родилась, чтобы стать женой воина!
– У меня тоже вполне уважаемая профессия, – заметил я. – И я свое дело знаю хорошо. Все мною довольны.
– Кроме меня! И спать с тобой я больше не стану!
– Ночи становятся холоднее, ты просто замерзнешь, – сказал я.
– Сам ты замерзнешь! А я буду спать с Вольфингом!
– У него уже есть жена.
– Ну и что? Значит, будет две!
Я огляделся. Остальные прислушивались к нашему разговору, выжидая, что будет дальше. Вольфинг самодовольно ухмылялся. Блессе, его жена, вздрогнула, но ничего не сказала. (Она маленькая, вечно какая-то испуганная, и Вольфинг владеет ею безраздельно.)
Я посмотрел на Дерниха. Он сидел на камне, накинув на плечи медвежью шкуру, с отчужденным и совершенно непроницаемым лицом. Я спросил, что он думает о поведении Ланеи, и он ответил:
– Мне нет дела до того, что происходит между тобой и твоей женой, пока я сам не захочу эту женщину, а я ее не хочу.
– С ней, похоже, куда больше хлопот, чем она того заслуживает, – заметил Вольфинг. – Но я возьму ее в жены, раз уж она сама так хочет.
– Ну что, дорогой мой? – обернулась ко мне Ланея. – Видишь, как все повернулось? Можешь продолжать царапать в своей тетрадочке! Ты только на это и годен! И мои слова тоже запиши. Может, они помогут тебе ночью согреться!
Она поднялась, намереваясь уйти и держа в одной руке узелок с вещами. Но я схватил ее за лодыжку. Она пнула меня свободной ногой в плечо, и все заржали.
Я вскочил и со всего размаху влепил ей пощечину. Она отлетела на пару шагов назад, завизжала от ярости и, схватив копье, бросилась на меня.
Я ловко увернулся и пинком сбил ее с ног. Она тяжело грохнулась на землю, и я придавил ее сверху, плохо соображая и не слыша, что со всех сторон раздаются смешки и гнусные шуточки. Я снова дал ей оплеуху, но тут она так провела своими когтями мне по лицу, намереваясь выцарапать глаза, что ярость ослепила меня, и я, зарычав, стал наносить удары куда придется – по лицу, по телу… Она сперва пыталась сопротивляться, но остановиться я уже не мог – она жестоко оскорбила меня при всех, и я рассвирепел не на шутку.
Не знаю, долго ли я лупил ее, но через некоторое время понял, что она не оказывает больше никакого сопротивления, а голова ее бессильно мотается из стороны в сторону. Я перестал ее бить и плеснул ей в лицо воды. Когда же она открыла глаза и узнавала меня, я ее изнасиловал.
С тех пор наши отношения существенно улучшились. Возможно, Ланея меня и не любит, но ведет себя очень осторожно и старается меня не сердить. Она спит со мной, когда я этого хочу, и держит рот на замке.
Мне кажется, ее стоило бы еще раза два поколотить, чтобы как следует поняла, кто ее настоящий муж и хозяин. Она понимает, что у меня на уме, и стремится ни в коем случае не давать мне ни малейшего повода для гнева.
Не знаю, будет ли она когда-нибудь в состоянии снова любить меня. Но для меня это, в общем, не важно. А важно то, что она меня уважает и я не потерял своего лица в глазах мужчин.
***Прошлым вечером весь наш клан собрался на этом горном выступе, и всему плато, повсюду, во всех направлениях до самого горизонта, видны были огни костров. Все кланы планеты тоже поднялись в эти горы, ведомые неким неизвестным мне инстинктом.
Прошлой ночью Ланея непонятно почему вдруг прильнула ко мне и расплакалась. Утешить ее оказалось совершенно невозможно. Я понимал, что от меня требуется проявление какого-то особого понимания и сочувствия, но абсолютно не представлял, какого именно.
Я спросил ее, в чем дело, и она сказала:
– Все, нам конец! Я оплакиваю нашу прекрасную жизнь.
– Но почему? – спросил я. – Что случилось?
– Пока ничего, – отвечала она, – но непременно случится.
Я поцеловал ее и сказал:
– Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой.
– Нет, – сказала она уверенно. – Теперь это невозможно. Теперь уж точно: нам конец.
Я решил, что у нее просто истерика, и возобновил попытки успокоить ее:
– Что, еще одна Перемена? Я пережил все Перемены, случавшиеся на Калдоре; готов пережить и эту.
– Ты не сможешь, – сказала она. – Ты не принадлежишь к нашему народу. В тебе нет того, что заложено в нас.
– Это верно. Но, согласись, в остальном я вполне успешно приспособился к вашей жизни.
– Да, просто замечательно!.. Я так горжусь тобой! Но есть вещи, которые тебе не под силу.
Я улыбнулся ей. Никогда еще наши отношения не были так свободны и доверительны.
– Зря ты так в этом уверена! По-моему, я теперь в значительно большей степени калдорианец, чем землянин.
Она посмотрела на меня с любовью и нежностью, как на ребенка.
– Ты был чудесным любовником и другом, ты прожил с нами всю нашу жизнь до самого конца! Но теперь нам придется расстаться.
– Ты ошибаешься, – сказал я. – Жизнь еще не кончена! К чему же нам расставаться?
– Я знаю, что ждет впереди, – возразила Ланея, – а ты нет. Пойми, это не зависит от чьей-то воли или желания, даже от силы любви не зависит. Просто мы с тобой родились на разных планетах! Сами ритмы наших жизней различны. То, что должно произойти, отложить невозможно. Да я бы никогда и не стала ломать свою судьбу. Или твою. Нужно жить в соответствии со своей природой. Противиться этому, идти против ее законов значит нарушать сам смысл жизни.
Во всех этих словах для меня было крайне мало смысла. Я понимал, что грядет некая неизбежная перемена, но я же пережил все прочие перемены, произошедшие на Калдоре!
Потом, по настоянию Ланеи, мы в последний раз занялись любовью; она попросила поцеловать ее и сказала, что сейчас уйдет.
Я сделал все, как она просила, надеясь, что завтра смогу заставить ее передумать.
***Назавтра все члены нашего клана по очереди подходили ко мне, целовали меня и говорили слова прощания. А потом уходили прочь – каждый в свою сторону. Теперь я уже понимал: какова бы ни была причина, но клан наш распался, я лишился семьи.
Элиаминг ушел последним. Он плакал.
– Нам было так хорошо вместе, Голдштайн! – сказал он. – Ты стал нам родным, стал членом нашей семьи, однако вступает в силу великий закон Вселенной. Подобные должны оставаться с подобными. Увы, наступила горькая минута расставания!
– Во имя той любви, что нас связывала, – умолял я, – объясни: что происходит?
– Я не могу ничего объяснить, – отвечал он. – Я и сам этого не знаю. Это великая тайна.