– Как же кабанчиков забиваете? - спросил я. - Они меж пальцев не проскакивают?
– А я после двух стаканов их забиваю, - пояснил он охотно. - Тогда в организме наступает временное успокоение.
"Устроить бы тебе постоянное успокоение", - подумал я.
– А стакан из пальцев не выпадает?
– Лучше сам упаду, - ответил он.
Я все еще рассматривал бумажки, расспрашивал, сделав строгое лицо, где находятся Ханжонки, кто там председатель сельсовета, а сам размышлял о том, что же предпринять.
Собачка, конечно, не была уликой, собачку он мог подобрать в лесу, но она навела на подозрение, и дальше пустые клеточки стали заполняться сами собой.
Я едва сдерживал себя от возбуждения. Вот оно, вот, открылось!.. Я вспомнил рассказ Малясов, как Штебленок в последний свой день срочно собрался в райцентр. Произошло это сразу после того, как "ястребок" пришел к Кроту, где, должно быть, столкнулся с забойщиком. Да, тогда я не мог обратить внимание на эту деталь: забойщик был для меня безликой фигурой. Теперь эта фигура приобрела реальные квадратные формы могучего Климаря. Встреча Штебленка и Климаря наполнялась особым зловещим смыслом. "В тот день Штебленок ходил к Кроту забивать кабанчика", - сказал мне во дворе гончарного заводика Семеренков. Он бросил мне маленькое зернышко, он ничего не сказал, никого не выдал, надеясь на мою догадливость.
Сейчас Семеренков сидел ни жив ни мертв. Наверно, он раскаивался даже в том, что бросил такое крохотное зернышко. Я еще многого не понимал, не хватало времени, чтобы свести концы с концами, но одно стало ясно - Климаря нельзя упустить.
– Ладно, - сказал я, рассмотрев каждую закорючку в бумагах. - Документы в порядке. Извините: время такое.
– Мы понимаем, претензиев нет!
Он так и сказал - "претензиев". Начитанный был забойщик.
– У меня есть просьба! - сказал я.
Он с уважением наклонил голову, готовясь выслушать.
– Вот как раз я и собираюсь резать кабанчика, - сказал я. - Так что вы заявились вовремя. Надо сделать!
– Мы понимаем, - сказал забойщик. - Обычно я беру два фунта сала, круг колбасы, это кроме того, что на оздоровление организма. Ну а с вас... только на оздоровление, как с представителя!
– Переночуете у меня, - сказал я. - Пойдемте!
– Чего вас беспокоить? - пробасил он. - Могу и здесь. Мне сна не занимать, где лег, там кровать.
– Порядок у нас такой, - сказал я. - Обязан обеспечить охрану на случай нападения бандитов.
– О, правда, порядочек! - Он достал кисет. - Сердце у меня что-то зашлось от ходьбы. Передохну немного и приду.
Мне не хотелось оставлять его у Семеренкова, но я боялся показаться слишком настойчивым.
– Ладно. Пятая хата по правую руку, спросите Серафиму, - это моя бабка.
– Слышали про Серафиму, - сказал Климарь.
Еще бы!.. Если б он не слышал про Серафиму, я бы заподозрил, что его сбросили с самолета, из Германии.
– Не волнуйтесь, хату Семеренкова будут охранять, пока не уйдете, - сказал я. - Только окликните "ястребка" или меня, чтоб нечаянно не пульнули. Я за вас отвечаю все-таки...
– Да что за меня отвечать? - удивился Климарь. - О, ну, порядочек!
Я пошел к калитке, успокоившись. Климарь теперь ничего не позволит себе. Он ведь уже знает, что Саньку Конопатого убили, и не решится на какой-либо неосторожный шаг. Да и пришел он скорее всего на разведку. Не для решительных действий.
Собака рванулась было следом, но забойщик удержал ее за веревку. "Как же это он узел на ее шее завязал, да так быстро и ловко? - подумал я, прикрывая калитку и вглядываясь в две тени на завалинке - громоздкую, тяжелую, и длинную, тонкую, как бы растянутую сверху вниз на белом экране стены. - Как же это он справился с веревкой своими трясущимися, инвалидными руками? И никто двух стаканов для успокоения еще не подносил. Ловко ты, Климарь-забойщик, вяжешь узлы из веревки. А может быть, не только из веревки. Из пружинистого кабеля тоже?"
11
– Серафима, - сказал я бабке. - Вы только не волнуйтесь, Серафима!
Она уставилась на меня обеспокоенно. Две маленькие плошки, запутавшиеся в паутине морщинок, отражались в ее глазах.
– Мы завтра забьем кабанчика, - сказал я. - Забьем Яшку. Я тут договорился с забойщиком, он скоро придет.
– Ты сдурел? - сказала Серафима и села на табуретку. - Он же еще недоросток, Яшка. Он же еще такой подсвинок, как и ты.
– Что делать? - сказал я. - Надо!
– Ой, чтой-то ты задумал, черт подраненный! - сказала бабка. - Не пойму я тебя, разумный дуже. Скоро Гната переразумеешь.
– Серафима, когда придет забойщик, ни слова, что вы не собирались забивать Яшку. Вы его собирались забивать, ясно? Просто мечтали об этом.
Я подошел к ней и обнял. От ее кацавейки всегда пахло странной смесью нафталина и шоколада. Когда-то, до войны, в украшенном разными жестяными набоечками сундуке вместе с ценными носильными вещами бабка хранила шоколад. Эту помещичью сладость она распробовала уже после революции, очень уважала и берегла для самых больших праздников. Теперь в сундуке хранилось всякое рваное барахло. Но оно было пропитано ароматом довоенного благополучия.
– Серафима, неню, - сказал я, - очень вас прошу. Бабка любила Яшку, это я знал, но меня она любила больше.
– Ладно, - сказала Серафима. - Не знаю, что ты удумал... Хрен с тобой, господи меня прости.
Я поцеловал ее в морщинистый лоб. "Конечно же забойщик должен был объявиться именно сегодня вечером,- подумал я. - Как только бандитам донесли о гибели Саньки Конопатого, Горелый незамедлительно должен был выс:лать разведчика. Интересно, а кто мог передать сообщение, как?"
– Слушай! - Серафима вдруг отстранилась от меня, и в голосе ее прозвучала тревога. - А ты вдруг не свататься надумал, жеребячья душа? С тебя станет ума!
– А что?.. - Я рассмеялся. Это была идея! Почему бы мне в самых лучших глухарских традициях, вот так, ни о чем не переговорив с будущей невестой, не взять да и не посвататься? От этой мысли мне стало радостно и страшно. А вдруг вынесут гарбуза? Хоть я и один пока парубок на селе, но не такая уж цаца. Антонина конечно же достойна лучшего жениха, чем "ястребок" с пробитыми потрохами. Но все-таки... все-таки... А вдруг? - Серафима! - сказал я. - Дайте поцелую вас еще раз, бабусь!
Но она отстранилась и прошипела:
– И не вздумай! Не получишь благословения! Вот свезешь меня к Гавриле, тогда и посватаешься. Это она тебе голову задурила. Ты молодой, тебя по ночному, по бабьему этому делу задурить не трудно. У нее вон сколько мужиков перебывало! На нашей яблоньке столько райских яблочек в урожайный год не было... Она все понимает, А ты нюни и распустил, бычок-третьячок.
– Серафима, дайте слово вставить. О ком вы?
– Да об этой, о ком же, об твоей Варваре.
И она принялась ее характеризовать. Заслушаться можно было Серафиму, когда она по-настоящему, с вдохновением бралась за дело. Складно у нее выходило, почти как стихи, но только не совсем печатные.
– Серафима, вы просто поэт, - сказал я. - Народный. Но я не к Варваре хочу свататься. Утихомирьтесь.
– К кому же?
– К Антонине. Семеренковой.
Серафима застыла.
– Чи ты ба! - сказала она. Этот оборот обозначал у нее высшую степень изумления. Но изумления совсем не горестного.
"Что он там поделывает, Климарь? - подумал я. - Расспрашивает, как был убит Санька? Жаль, я не могу явиться туда. Но если я посватаюсь, то смогу постоянно бывать у Семеренковых, и Антонина окажется под моей защитой. Положительно, это была толковая мысль - сватовство. Ай да Серафима!"
– Ну, слава богу! - вздохнула бабка, поразмыслив над услышанным. - Девка хорошая. Душевная. Преданная будет. И красивая. В любистке купаная. Да ведь молоды вы оба... Совсем зеленые. Куда вам?
– А сколько вам было, когда дед высватал? - спросил я. - Шестнадцать!
– Зато деду было под сорок, - сказала бабка.
– Что ж мне, двадцать лет ждать? Ей же тоже годочки набегут.
– Ладно, - сказала Серафима. - Хорошая она девка. По правде сказать, на селе у нас лучшей и нет. Вот прямо пойду и посватаю. Где сейчас сватов, как положено, найдешь?
Глазки у нее засветились, у Серафимы. Она заулыбалась.
– Вы когда сватать пойдете, не очень-то улыбайтесь, - сказал я. Подождите, война кончится, челюсти вам вставим.
– Балаболка! - отмахнулась Серафима, но улыбаться не перестала. Идея сватовства, видно, нравилась ей все больше. У нее созревали какие-то планы, и образ Антонины этим планам, видимо, не противоречил. - Постой! -спохватилась вдруг она. - Она ж теперь сталась немая!
– Во-первых, не немая, а просто не разговаривает, - сказал я. - А во-вторых, ну и что?
Серафима задумалась.
– А в самом деле ничего, - сказала она. - Может, ничего... Может, даже лучше. Я вот принимала у одной, - вспомнила она. - На хуторе. У немой. Так хорошо родила! Ваши пушки так не стреляют, как она родила. И ребеночек стал разговорный. Или вот взять меня. Я до деда твоего почти не разговаривала. Не с кем было. Так, шпырочку слова скажешь, и все. И то сказать: к чему бабе язык? Картошку отварить, ну, постирать, воды принести, печь протопить, кабанчика накормить, телка, корову, курей, мужа там, семью. Огород прополоть, овощ насолить... и прочее. Молча больше успеешь.
Серафима задумалась.
– А в самом деле ничего, - сказала она. - Может, ничего... Может, даже лучше. Я вот принимала у одной, - вспомнила она. - На хуторе. У немой. Так хорошо родила! Ваши пушки так не стреляют, как она родила. И ребеночек стал разговорный. Или вот взять меня. Я до деда твоего почти не разговаривала. Не с кем было. Так, шпырочку слова скажешь, и все. И то сказать: к чему бабе язык? Картошку отварить, ну, постирать, воды принести, печь протопить, кабанчика накормить, телка, корову, курей, мужа там, семью. Огород прополоть, овощ насолить... и прочее. Молча больше успеешь.
– Ну ладно! - сказал я. - Это вы уклонились. Она подперла щеку желтым кулачком и задумалась, глядя на плошку.
– Языкатая жинка, правда, ни к чему, - пробормотала она. - Лучше немая, чем языкатая. По правде говоря, много ли мой Иван от меня добра видел?
– Я схожу по делам, - сказал я ей. - А ты забойщика, когда заявится, приветь. Бутылочку, что ли, выставь. Лишнего не болтай. Он мне не самый большой друг, забойщик-то.
* * *
Было темно. Луна еще не всходила. От свежего морозного воздуха меня чуть не закачало, как от первача. Слишком уж много событий пришлось на сегодняшний день. Посвататься! Взять вот и в одну секунду решить- и всю жизнь переиначить. Раньше я этого слова слышать не мог, до смерти боялся, что какая-нибудь девица захомутает. Но сейчас, думая об Антонине, я никакого страха не испытывал; вот только б гарбуза не поднесли!..
Мысли принялись разбегаться, как овцы. Постояв у плетня, я старался собрать их в один загон. Идея сватовства как-то выбила меня из колеи, а ведь не об этом следовало сейчас думать. Еще много предстояло стрельбы - от сватовства до заручения. Еще надо было крепко голову поломать над всем, что происходило в Глухарах и вокруг, чтобы не сосватал нас Гаврилов холм.
Я еще не был полностью убежден в том, что Климарь - виновник гибели Штебленка. Последнюю точку должны были поставить Малясы. И я отправился к ним. Хата их с просевшей седлом крышей отчетливо виднелась на взгорке. Я медленно побрел по улице вверх. Ох, устал я за этот день. Не пулемет, казалось, тащу на плече, а бурлацкий канат, к которому забуксирены все Глухары, вместе с гончарным заводиком, кузней и Гавриловым холмом.
Окна в хате Малясов уже не светились. Собака, сеттер-лаверак местного происхождения, встретила меня вялым лаем. Я постучал в окно и встал так, чтобы они различили мое лицо. Малясиха сразу открыла.
– Входите, входите, - пробубнила она из темных сеней. - Мы еще не спим. Олия в каганце кончилась! Насчет керосину вам еще не разъяснили в районе, Иван Николаевич?
– Еще нет, - сказал я. - Зажгите пока лучину, что ли.
Она открыла заслонку в печи, выгребла ухватом уголек и раздула пламя на длинной смолистой щепе.
Маляс в полотняной рубахе и солдатских широких кальсонах сидел на печи и задумчиво расчесывал бороду пятерней. Мое появление в поздний час его озадачило.
– Того-сего, - задумчиво произнес он. Конечно же он понимал, что я явился не для того, чтобы вручить бидон с керосином.
– Попрошу вас обоих пересесть вот сюда, - сказал я и указал на лавку.
Тут надо было сразу брать быка за рога. Я достал карандаш и кусок газетной бумаги. Карандаш и бумага всегда действовали на глухарчан страшнее оружия. Угроза, исходящая из оружия, понятна, а карандаш таит беды неясные, страшные, как поповская анафема.
– В прошлый раз вы не досказали, как стало известно следствию (я с особым удовольствием произнес это слово), важную деталь. А именно: что произошло после того, как вы вернулись от Крота, где помогали забивать и разделывать кабанчика? Попрошу дать показания немедленно.
Маляс, держась за бороду, пересел на лавку, к жене. Оба были ошеломлены и глазели на меня как на привидение. Нельзя было терять ни секунды.
– Я слушаю!
И я написал на клочке бумаги: "Показания гр. и гр. Маляс".
– Прошу!
Я совершенно не знал, как допрашивают "гр. и гр." в юридической практике. На фронте допросы были несложные.
Малясы переглянулись испуганно и снова уставились на бумагу. Я волновался не меньше их, даже карандаш прижал плотнее к бумаге, чтоб не прыгал.
– Я скажу, скажу, - заторопилась Малясиха, но муж перебил ее:
– Тут все ясно, гражданин Капелюх, а не рассказывали мы раньше по причине...
– Позабылись! - снова вмешалась Малясиха. Она придерживала шубейку обеими руками на груди и могла толкнуть мужа только плечом, но и от такого толчка тощенький Маляс чуть не слетел со скамейки. - Он тут наговорит три мешка гречаной вовны{17} - и все неполны. Вы меня слушайте!
– Ближе к делу! - потребовал я.
– Как только Штебленок, постоялец-то наш, подался в район, к нам шасть забойщик Климарь-то, - сказала Малясиха. - Весь запыхался, не в себе мужик. Мы думали, может, выпил, он ведь забойщик, положено; у Крота кнур был чималый!..
– Пудов на девять, того-сего, клыки - как штыки, - пояснил Маляс. - Слон, а не кабан!
– Что он сказал?
– Кто?
– Забойщик, кто ж еще! Говорите короче!
– Он спросил, где Штебленок.
– А зачем ему был Штебленок?
– Мы не знали. Видели только - забойщик не в себе.
– Что вы ответили?
– Мы сначала ничего не ответили. Того-сего! Мало ли куда "ястребок" может пойти, всякому не положено знать. Мы понимаем!
Жена на этот раз посмотрела на Маляса одобрительно.
– Мы ничего не сказали, тогда он достал ножик... ну, этот, забойный, в крови еще - он только кончил разделывать...
– Загрозился! - вмешалась Малясиха. - Так загрозился, страсть! Мы оба разве так чего сказали бы? Никогда!
– А что вы сказали?
– Ну что Штебленок в район побежал, - продолжил Маляс. - А Климарь ножиком помахал и говорит: "Помалкивайте пока на здоровьечко. А то потом будет и с вами то же". Мы не поняли, что с нами будет...
– А потом поняли?
– Ага...
– Мы бы вам рассказали, да малость позабылись, вы на нас зла не держите, закончила Малясиха. - Мы не от умысла. Старость, хворобы, головы дурные... А что нам за это будет?
Она была плотная, какая-то вся четырехугольная и казалась неповоротливой, но язык работал бойко, и глазки глядели смышлено, как две хорошо укрытые огневые точки, когда обнаружишь их на близком расстоянии.
– Пока ничего не будет, - сказал я. - Помалкивайте обо всем!
Оба так и остались сидеть с вытаращенными глазами. Все требовали от них лишь одного - помалкивать. А вся жизнь этой бестолковой неимущей пары состояла в болтовне,
12
Чуть посветлело на улице. Луна уже появилась над лесом. Луна была красная, огромная. Я вспомнил почему-то залитую кровью кожанку на Конопатом Саньке. Мы так и похоронили его в этой курточке. Она была продырявлена насквозь. Попеленко горевал, что пропадают рукава, и хотел срезать их на верха для сапожек кому-то из своей "гвардии" или на варежки, но я не дал.
Гаврилов холм под луной выделялся черным пятном. Мне казалось, с того часа, когда я взобрался на этот холм с пулеметом за плечом, прошла целая вечность. Вот так же растягивается время в разведке. Возвращаешься - и чувство такое, будто года два не видал ребят, а они за это время не успели двух раз отобедать..
Теперь я мог не сомневаться насчет Климаря: гореловский он подручный или нет. Очевидно, в тот день, придя к Кроту и случайно встретив забойщика, Штебленок признал в нем бандита. Может, они еще раньше сталкивались, там, на белорусской стороне, в те времена, когда "ястребок" партизанил? Штебленок, конечно, понимал, что не может задержать Климаря: тут же явится на выручку вся шайка. И "ястребок" отправился за помощью в район. Но и Климарь почуял неладное! Он явился к Малясам для проверки и... Но как они успели догнать Штебленка? Ведь ни у Климаря, ни у других бандитов, по слухам, не было лошади.
Пустынной улицей, постепенно высветляющейся под луной, я прошел к Попеленко. По дороге осторожно заглянул во двор к гончару. В хате светилась маленькая плошка, слепунчик. Сквозь занавеску видны были две головы. Семеренков говорил о чем-то, Антонина слушала, положив подбородок на скрещенные пальцы. Она была в одной рубашке, и я не стал задерживаться у окна. Получалось, что просто подглядываю. Климарь уже ушел.
Попеленко сидел с автоматом за плетнем своей хаты.
– Кто идет?
Он за полверсты мог разглядеть меня в лунном свете. Но все-таки спросил по всей форме.
– Я иду.
– Добрый вечер, товарищ Капелюх! Докладываю; ничего такого не замечено. К старой Кривендихе пришел с Ожина на побывку сын. Валерик, с Черноморского флота. Гулять, наверно, будут!
– А еще что?
– Да ничего. До вашей хаты пошел забойщик, от Семеренковых.
– Больше никуда не заходил?
– К Варваре. С самого начала заглянул, как пришел в село.