– А вы их пронумеруйте, – предложил Желтухин, вытряхиваясь из дивана.
И снова люди стали метаться по кают-компании, натыкаясь на предметы обстановки, поодиночке (начиная с самых смелых) вываливаясь наружу. Кто-то выбегал на палубу, чтобы обогнуть надстройку, другие, в том числе Желтухин и примкнувший к нему полковник, бросились к проходу за шторкой, чтобы коротким путем через надстройку спуститься вниз. Никто не смотрел, что делают другие, – каждый выживал со своей паникой. Но короткий путь оказался тернистым, навалилась темнота. Пока Желтухин, чертыхаясь, выкапывал из внутреннего кармана фонарик, полковник успел оттоптать ему обе ноги, сделать подножку, и в итоге сам разбил свой лоб, катясь со ступеней. Те, кто бежал по борту, и те, кто кувыркался в темноте, – встретились у кормы практически одновременно. Толпа смешалась, к ним присоединились капитан Руденко и помощник Шварц – впоследствии выяснилось, что они тоже слышали с капитанского мостика жалобные крики. Из камбуза (похоже, самого популярного места на судне) высовывались испуганные лица членов экипажа.
– Вы оттоптали мне ногу, чертов боцман! – верещала на Шварца Евгения Дмитриевна, а тот оправдывался – мол, его самого толкнули.
Воцарилось хаотичное броуновское движение. Кто-то бросился в надстройку через ближайший к корме проход, кто-то вцепился в леер, чтобы не вывалиться в море от сокрушительного «дружеского» тычка. Бобрович метнулся к пожарному щиту, вооружился топором с изогнутой красной рукояткой. Блондинка истерично выкрикивала, что кричали где-то дальше, на корме. Помощник склонялся к тому же мнению, а капитан настаивал, что звуки проистекали именно отсюда – с того места, где «клубятся» все эти люди. Полковник бросился на корму, обогнув заднюю часть надстройки, вышел на финишную кривую. На крохотной задней палубе, похоже, действительно что-то происходило. Плетеный коврик, покрывающий металлический настил, сместился и скомкался. Под фальшбортом, на самой корме, краснела лужица крови. Поручни были тоже испачканы кровью – не обильно, брызгами.
Все пребывали в смятении, голосили женщины. Подкрадывались отставшие и те, кто окопался на камбузе. Евгения Дмитриевна ругалась матом – выдержка изменила даже этой уравновешенной женщине. Полковник уже сидел на корточках возле лужицы, мазнул ее пальцем, понюхал. Хотел попробовать на вкус, но передумал. Желтухин лихорадочно озирался, потом перегнулся через леер, принялся всматриваться в монотонно вздымающиеся воды под кормой. Никакие мертвые тела там не плавали. Могут и не плавать, ведь если оглушенного человека выбросить в воду, то там он и очнется (если очнется), нахлебается, камнем пойдет ко дну…
– Желтухин, это, в натуре, кровь… – хрипел Костровой. – Гадом буду, кровь…
– Кто бы сомневался, – отозвался Желтухин. – Обратите внимание, Федор Иванович, с капитанского мостика задняя палуба не просматривается, аппаратура заслоняет. Можно разглядеть, если ты хорошего роста и встанешь на цыпочки. Похоже, наш коррумпированный герой пытался оказать сопротивление…
– Вы уверены, что его сбросили? – выкрикнула блондинка.
– Полагаю, да, – кивнул Желтухин. – Варианты допустимы, но напрашивается очевидное. Зиновий Филиппович в расстроенных чувствах брел по левому борту…
– Он прошел мимо камбуза, мы видели… – прозвучал глуховатый голос поварихи Виолетты Игоревны.
– Мог свернуть в ближайший проход, чтобы попасть к каютам, но не стал этого делать, потащился дальше… Возможно, хотел какое-то время побыть на свежем воздухе. У кормового прохода он подвергся нападению, вероятно, ему заткнули рот, поволокли на корму. Там он вырвался, сопротивлялся, видимо, в этот момент и успел крикнуть…
– Господи, жуть какая… – взялась за сердце Евгения Дмитриевна.
Медленно поднялся полковник, начал исподлобья разглядывать столпившихся людей. Он выглядел страшно – обрюзгший, небритое одутловатое лицо, на лбу алела ссадина, из которой сочилась кровь – падение с лестницы не прошло даром. Мужчина рассматривал людей, как персональных врагов, – едко, хищно, недобро.
– А может, он сам? – предложил страшную версию Зуев. – Ну, я хочу сказать, сам с собой покончил… Вспомните, Зиновий Филиппович очень странно выглядел. Говорил какие-то жутковатые вещи. Не выдержал всех этих обвинений, чреватых дальнейшим расследованием, ужасное положение, неопределенность… Чего вы смотрите на меня, как на придурка? – обозлился Зуев. – У нас в столице чиновник из департамента имущественных отношений застрелился в ванной из охотничьего ружья – за день до оглашения приговора по делу о взятках и растратах…
– Без комментариев, Павел Гаврилович, – невесело усмехнулся Желтухин. – Да, отличное решение проблемы – покончить с собой, а перед этим дважды крикнуть, придя в ужас от того, что собираешься сделать. Зиновий Филиппович был похож на человека, имеющего мужество покончить с собой? Впрочем, чего уж об этом…
– Вы правы, Желтухин, – согласился Вышинский. – Есть люди хорошие, а есть живые. Пусть Зиновий Филиппович по умолчанию останется хорошим…
– Богатым, наверное, был, – криво усмехнулся Бобрович. – Пожить красиво успел.
– А если такой богатый, чего же тогда такой мертвый? – резко повернулась к нему Евгения Дмитриевна, и Бобрович прикусил язык.
– Послушайте, вы, – подала слабый голос Маргарита Юрьевна. – А может, это какая-то мистификация? Мы не видели тела Глуховца, не видели тела Аркадьева, но так убежденно заявляем о том, что они убиты… Мне кажется, это как-то неправильно… Подумаешь, кровь, ведь это можно подстроить…
– А это что за глас вопиющего в пустыне? – физиономия полковника исказилась в драконьем оскале. – Ты еще на что-то надеешься, крошка? Оставь надежды всяк сюда входящий! – и он захохотал демоническим раскатистым смехом, от которого застыли все и даже Желтухин. Люди цепенели, покрывались мурашками – даже члены экипажа, которых происшествие никоим образом не касалось.
– Спятил, – прошептала Евгения Дмитриевна. – Это чудовище и раньше-то было без головы на плечах…
– Без головы-то ладно, – в тон ей отозвался Вышинский. – А вот без погон на плечах – это уже катастрофа.
– Кто еще терзается в догадках? – нелюбезно вымолвил Костровой. – Кто еще собирается подозревать невиновных пассажиров? А как вам такое – все пассажиры находились в кают-компании, когда с Зиновием Филипповичем случилось несчастье! И никто из них не мог быть к этому причастен! Кто в остатке, многоуважаемый Петр Ильич, или как вас там на самом деле? – полковник бычьим оком уставился на побледневшего капитана, который уже давно раскаялся, что подписался на эту «подработку». – Ваши люди или вы лично, верно? Насколько я понимаю, на судне нет посторонних?
– Снова будем драться, – обреченно пробормотала официантка Алиса, принимая каратистскую стойку. – Черт, а нам ведь никто за это не доплачивает.
– Послушайте, вы снова за старое? – возмутился капитан, и усы у него от возмущения растопырились, как у кота. – Хотите битвы? – воскликнул он, злобно сжимая кулаки. – Хорошо, будет вам битва! Если уж вам недостаточно заверений, что мои люди к вашим игрищам непричастны…
– Вас уже меньше, вы хрен нас побьете! – дерзко выкрикнул помощник Шварц. – Эй, сюда! – махнул он мнущимся на задворках стюарду Малышкину и Виолетте Игоревне. Загремел пожарный щит – механик Панов извлекал из него увесистый лом.
– А давайте их тоже в отместку начнем выбрасывать за борт? – предложил Вышинский, закатывая рукава мятого пиджака. – Сколько наших выбывает, столько и у них будет выбывать. Посмотрим, надолго ли их хватит. А то пацаны совсем от рук отбились.
– Сейчас мы выясним, настоящие ли усы у этого хека моржового, – зловеще вымолвил полковник и храбро шагнул вперед. – Сдается мне, что нас всех поджидает сюрприз…
– Давайте, оторвите ему усы, Федор Иванович, – истерично засмеялась женщина-прокурор. – Сбейте с этого урода спесь! Вы, наверное, в детстве часто кошек мучили? Впрочем, почему я об этом спросила?..
И снова в воздухе запахло полноценной битвой, начали сближаться озлобленные враждующие партии.
– Эй, минуточку, – вдруг прозрел Желтухин, и все остановились, не перейдя критическую черту. По бледной физиономии майора носились тени сомнения, он лихорадочно кусал губы. – Полковник, не хотелось бы прерывать эту увлекательную боевую сцену, но вы кое-чего не учли в своей пламенной речи…
– Это чего же? – насупился Костровой.
– Когда с Зиновием Филипповичем случилось несчастье, не все пассажиры находились в кают-компании.
– Дьявол, Полина Викторовна… – прозрела прокурорская работница.
И люди сломали строй, замешкались. Про пострадавшую женщину, оставшуюся в каюте, как бы забыли.
– Но она там вроде спать должна, – сглотнула Маргарита Юрьевна.
– А вот сейчас и убедимся… – замороченный полковник начал растирать разбитый лоб, не чувствуя боли. – Черт… Капитан, всем вашим людям оставаться на месте, мы еще продолжим выяснять отношения! – и он зашагал тяжелым размашистым шагом к ближайшему проходу во внутренний коридор. И пассажиры, выбитые из колеи, потащились за ним – словно евреи за Моисеем по оккупированным палестинским территориям…
– А вот сейчас и убедимся… – замороченный полковник начал растирать разбитый лоб, не чувствуя боли. – Черт… Капитан, всем вашим людям оставаться на месте, мы еще продолжим выяснять отношения! – и он зашагал тяжелым размашистым шагом к ближайшему проходу во внутренний коридор. И пассажиры, выбитые из колеи, потащились за ним – словно евреи за Моисеем по оккупированным палестинским территориям…
Полины Викторовны в каюте не было. Взору прибывших предстали куча смятых покрывал на постели, перевернутая «флотская» табуретка, одинокая туфелька на полу. И снова люди возмущались, ругались, кто-то нервно хихикал. Замок был выломан – но это ничего не давало для поиска злоумышленника: такой замок могла снести с мясом даже женщина, и незачем при этом поднимать много шума. В санузле никого не было, равно как в шкафу и под кроватью.
– А ну, прекратите галдеть! – затопал ногами полковник. – Кто последний видел эту тетку? – и уставился убивающим взглядом на Желтухина.
– Я ее не видел, – побледнев, пробормотал майор. – Даже не заходил. Постучал, спросил, все ли в порядке. Она отозвалась – я ушел… Какого черта, Федор Иванович! – загремел Желтухин. – Вы еще меня будете подозревать?! Да стал бы я вам тогда рассказывать, что у нее был?!
– Не орите! – гаркнул полковник. – Без вас тошно!
И снова полицейские в сопровождении кучки перепуганных людей переворачивали вверх дном яхту. Трюм, машинное отделение, все потайные закутки – всюду совали свой нос, принюхивались, прислушивались к голосу интуиции. Ковыряли стены, отдирали от них какие-то аппараты, элементы интерьера и корабельной оснастки, выискивая потайные помещения. Никто не отдалялся от коллектива, люди боялись остаться в одиночестве. Бобрович сжимал топор, остальные тоже вооружались – в основном, ножами с камбуза. Команда заперлась на капитанском мостике в полном составе. Видно, капитан решил проявить благоразумие – пусть эти люди делают, что хотят, сохранность оборудования и судовой мебели подписанным контрактом не оговаривалась. Есауловой и Аркадьева на судне не было! Обыскали, казалось, все. Отчаявшиеся люди метались по палубе, пристально вглядывались в горизонт – не исторгнет ли он спасительное судно? Но по закону подлости – за тридцать часов ни одного корабля. Закончив обыск, Желтухин и полковник взлетели на капитанский мостик, забились в запертую дверь.
– Хрен с ними, – сплюнул под порог Костровой. – Вот там и сидите, суки!
Солнце вновь клонилось к закату, когда пассажиры собрались в кают-компании. Идея ввести «сухой закон» с треском провалилась. Пили все и в больших количествах. Содержимое бара скудело на глазах, зато росло количество пустых бутылок, разбросанных по кают-компании. Но пьяных не было – страх препятствовал охмелению.
– Ну, что, господа, посидим немного и пойдем доламывать яхту? – внес отличное предложение Вышинский.
– Скоро темнеть начнет, – буркнул Зуев.
– Уроды, даже не покормили… – заворчал Бобрович и, размахнувшись, швырнул топор в потолок. Плотницкий инструмент врезался обухом в потолочное покрытие, оторвал ломоть и рухнул обратно. – Эй, вы там! – проорал чиновник, задирая голову. – Вы еще спите или мы уже обедаем?! Жрать давайте, злодеи!
В ответ раздался дружный топот, вздрогнул потолок.
– Хрен вам, а не обед! – донесся истошный вопль кухарки. – Сами теперь крутитесь, как хотите! Хоть с голоду подохните!
– Замечательно, – восхитилась Евгения Дмитриевна. – И почему нас здесь не любят?
– Какой маразм… – уткнулась в собственные чумазые ладошки блондинка. – Мамочка дорогая, ну, какой маразм.
– И заметьте, – сказал Вышинский, – чем упорнее мы пытаемся разобраться в этом самом маразме, тем меньше нас становится.
– Имеются предложения? – расклеил онемевшую челюсть Желтухин – он, похоже, начинал впадать в депрессию.
– Думаю, да, – кивнул Вышинский. – Что-то мне подсказывает, господа дорогие, что все попытки докопаться до истины постигнет неудача. Стоит ли это делать? Прослушайте деловое предложение. Не нужно пороть горячку и прыгать выше головы. Следует признать, что мы не герои, и единственное, чего хотим – выжить. А еще сделать все возможное, чтобы информация из подброшенных нам бумажек не дошла до «потребителя» – то есть не была выложена в Интернет вкупе с записями того, что творится на этом судне. Сама по себе информация – пустышка, она голословна, ее бояться не стоит. Но если мы действительно имеем дело с теми «мстителями», которые подкрепляют свои разоблачения видеосюжетами – то они смонтируют разоблачительный фильм со всеми «действующими лицами и исполнителями» – и в таком случае нам крепко не поздоровится. Позор на всю вселенную, и так далее. Правоохранительные органы обязаны будут отреагировать.
– Но вроде не нашли встроенной аппаратуры, – проворчал Желтухин.
– Но это не факт, что ее здесь нет, – возразил Вышинский. – Мы живем в такое время, когда приемо-передающая аппаратура может уместиться на булавочной головке. Но не все потеряно. Пока мы в море, эти ублюдки не смогут ничего выложить в Сеть. Мое предложение такое: все держимся вместе – независимо от того, как мы относимся друг к другу. Стараемся не скандалить, забыть про антипатии, недовольства и взвинченные нервные системы. Ночуем в одной каюте, дверь в которую подопрем – уж как-нибудь потеснимся. Сейчас спускаемся на камбуз… кстати, там мы еще не буйствовали – чего-нибудь перекусываем в холодно-сыром виде, а потом занимаем каюту. На алкоголь не налегаем – хотя следует признать, с задачей подавления страха он отчасти справляется. Наша задача – ждать судно. Ночуем – потом весь день на палубе, под палящим солнцем и зонтами. Судно появится в этом уголке «нетронутой, девственной природы», это лишь вопрос времени. Мы все влиятельные люди, верно? В наших силах связаться с компетентными структурами – с теми, на которые мы можем положиться, – и потребовать от них немедленного решения проблемы. Команда изолируется, а также – хоть и неприятно об этом говорить – изолируемся все мы, до выяснения личностей. Яхта разбирается по шурупам, лучшие сыщики проводят расследование. Неприглядная история не вылезает.
– Эх, вашими бы устами, Роман Сергеевич… – мечтательно вздохнула Евгения Дмитриевна.
– Лучше вашими, – не удержавшись, брякнул полковник и надулся, когда шутка не встретила одобрения.
– Решение капитулянтское, но других я тоже не вижу, – уныло вздохнул Желтухин.
– Эх вы, горе-полицейские, – насмешливо бросил Бобрович. – Как же так вышло, что вы не можете вспомнить лица самых известных в стране преступников?
– Ну, вышло так, – начал раздражаться Желтухин. – А что мы сделаем, если лица у них такие… никакие?
– Простительно, – подмигнул Вышинский. – Красная Шапочка тоже не помнила, как выглядит ее бабушка.
Происшествий в этот вечер больше не было. Мелкие дрязги, вялотекущее нытье. Жевали какую-то гадость, запивали теплым соком. Каюта под номером четыре оказалась самой вместительной и комфортабельной. В ней было две комнаты и две кровати, а также несколько матрасов и покрывал. Дверь отлично подпиралась пожарным ломом. Люди падали без сил, измученные страхом, тоскливым ожиданием фатальных неприятностей, выжатые алкоголем. Они зарывались в покрывала и простыни. Глаза слипались, сил сопротивляться не было. Хотя вполне возможно, что им в еду или питье что-то подсыпали…
В полной темноте Никита обнимал свою женщину, выискивал во мраке ее губы, целовал их напористо и жадно. Они лежали в глухой нише, прижавшись друг к другу, и первые несколько минут не могли спокойно продохнуть. Можно было подумать, что они не виделись несколько лет.
– Привет, родная, – шептал Никита. – Жутко рад тебя видеть…
– Да уж виделись, Никита…
– Прости, не видеть, а чувствовать. То, что я вижу последние два дня – это не ты… Так хочется тебя потрогать… И почему нельзя?
– Трогай, пока я добрая… Так, позвольте, а где мы, собственно говоря, меня трогаем?
– Ладно, не обращай внимания, это проявление нежности и вечной любви… Не хотелось бы сглазить, родная, но пока все идет по плану – плюс-минус некоторые мелочи. Думаю, все у нас получится. Шестой сезон сериала в разгаре…
Ксюша тихо засмеялась.
– Да уж, Никита, первые пять сезонов были просто шикарны. Ну, с маленькими косяками и неувязками – вроде твоего ареста, моего ареста… Знаешь, мне уже не по себе, усталость дикая накопилась, – она обняла его за плечо, прижалась к щеке. – Выматывает такая жизнь, Никитушка… Ради пресловутого добра приходится делать столько зла.
– Ничего, мы справимся. Не так уж долго осталось. Одно меня беспокоит: чем больше проходит времени, тем больше вероятность встречи с другим судном. Рано утром надо форсировать события, пока не случилось чего-нибудь досадного.
– А ты не боишься, что кто-то из этих людей может скатиться в самодеятельность, станет вытворять то, чего никто не ожидает? Ведь люди в отчаянии непредсказуемы, не забывай.