Я так и знал — Агубе к воде и близко не пустят. Еще простудится: вечно он хлюпает носом. Тогда нам всем от бабки влетит. Словом, нагрузили Агубе. Чего ему еще делать! А мне досталось рыбу подбирать. Конечно, самое интересное — это ловля. У меня раньше здорово получалось. Бывало, я одну за другой по нескольку рыбин вытаскивал. Потихоньку опустишь руку — рыба стоит не двигаясь, думает, что она в безопасности. Загонишь ее в угол ямы и хватай за жабры. Уж не уйдет! Умелый ни одной не упустит.
Однажды ловили за мельничной плотиной. Глубина у берега порядочная, надо самому лезть в воду. Ребята за ноги держали, пока я ловил. Выбросил на траву двух рыбин, полез в третий раз. Ухватил что-то скользкое и дергаю ногой: тащите, мол. Выволокли меня на берег — и врассыпную. Гляжу, в руке никакая не рыба — змея извивается! Я и раньше их боялся, а тут гадину эту в руке держу!.. Что тогда было со мной! С тех пор и силой не заставишь ловить в береговых ямах. И змей боюсь еще больше.
Ребята знают, что не полезу в воду, и я то вещи несу, то рыбу собираю. Таскать узел да еще корзину — интересного мало, а вот с рыбой возиться никогда не устанешь.
У нас такие порядки: первую рыбешку выбрасывать нельзя, пусть даже мелкая попадается. А потом уж как хочешь, мелочь можешь и отпустить: пусть живет. И еще чтоб ничему не удивляться. Какая бы ни попалась большущая рыбина — молчок. Про себя радуйся, пожалуйста, а виду не показывай. Иначе рыба уйдет, и все на тебя свалят. Тогда не надейся, чтоб в другой раз взяли на рыбалку. Да у нас нет таких, кому это надо объяснять.
Хаматкан и Бешагур вошли в воду и стоят, дальше не решаются. Холодина! Я сзади подкрался и окатил их с головой. Оба сразу нырнули. Теперь им не страшно. Сделали несколько заходов, но видно, что впустую. Мало здесь рыбы: село совсем рядом, да и мелко. Собрали сеть и пошли дальше берегом. Где купаются, там об улове думать нечего, рыба туда не пойдет.
Возле омута снова развернули сеть. Здесь надо действовать умеючи, потому что не так-то просто прижать рыбу к берегу. И глубоко, и с сетью тяжело.
— Бешагур, давай с того боку, — сказал Хаматкан. — Там помельче. Росту в тебе, что у столба в свином катухе[4]. Еще утонешь!
Тому некогда отвечать на колкости — в другой раз ни за что бы не спустил. А сейчас смолчал.
Зашли по пояс, потом по грудь. Отплевываются — ноги еле дно достают. А еще и сеть тянуть! Шесты, к которым она привязана, ушли под воду. Как ни тяжело, тащить надо по самому дну, чтоб рыба не улизнула. Хаматкан и Бешагур стараются изо всех сил. Когда вода дошла до ноздрей, оба поплыли. Руки заняты, приходится ногами работать. Но тоже осторожно — брызги нельзя поднимать. Подплыли к берегу, здесь мельче. Я попрыгал над ямой: если есть там рыба вспугнутая, она кинется в сеть. Бешагур и Хаматкан шестами поводили под берегом и стали поднимать.
Если все делали, как надо, рыба должна быть. А нет — так нет. От второго захода пользы не будет, рыбу уже не обманешь. Уйдет. И малька не поймать!
Но, кажется, заход получился удачным. Вот-вот сеть покажется из воды — плеск, брызги, волны ходуном! Хаматкан не устоял на ногах и окунулся. Сеть полная, мне-то видно, какие форелины бьются! По локоть, не меньше! Я даже испугался, что не успеем выволочь на берег: рыба порвет ячеи и уйдет.
Да что они там возятся? Скорей надо на берег выбрасывать. До сих пор мы никогда не вытаскивали сеть, а поднимали концы. К кому рыба ближе, тот одной рукой свой конец держит, другой рыбу выкидывает на берег. Сейчас — где там! Еле вылезли сами — тяжеленная сеть. Отволокли подальше от воды и вывалили в траву.
И опять полезли. После такого улова кто удержится второй раз не попытать счастья! Только ниже по течению. Здесь от берега до берега было пошире и вода доходила лишь до колен. Свинцовые грузила волочились, скребли по гальке. Бешагур и Хаматкан быстро добрались до того берега. Но уж ничего не попалось — какие-то тряпки, тина, из-под которых вдруг выскользнула черная змея. Я так и ахнул, когда увидел рыбу в ее пасти. Змея, выпустив добычу, юркнула в камыши, но Бешагур ловко схватил ее за хвост и стал крутить над головой. Я понял, сейчас швырнет ее, и змея свалится прямо на меня, если так и торчать на месте с открытым ртом. Я кинулся прочь. Споткнулся о камень и растянулся в кустах, ободрав себе руки. От страха и боли не почувствовал.
— Беги! — крикнул Бешагур.
Я сразу вскочил, и тут же передо мной что-то шлепнулось с глухим стуком. Подбежал Бешагур.
— Не бойся, она оглушена, — сказал он. — А здоровая!
Потом мы еще ловили — до самой плотины. Полкорзины набралось. Я тащил с трудом. Столько ни разу не было, все руки оттянула: когда из воды поднимал, чтоб перетащить на другое место, ее будто кто снизу держал.
Дальше плотины не пошли. И так много! Да и устали, вечер уже. А за плотиной глубоко, нашей сетью ничего не поймать.
Рыбы хоть и много, но всего одна крупная — как корова среди телят. Как будем делить? Каждый из нас об этом думал.
Хаматкан и Бешагур вылезли на берег, расстелили сеть на траве, чтоб просохла, а сами пошли мыться. Потому что в тине и рыбьей чешуе все перемазались. И Хадзыбатыр с ними.
— Неси рыбу! — крикнул мне Бешагур.
Я выволок корзину из воды, протащил по траве и опрокинул. Большая рыбина оказалась в самом низу, но все равно торчали голова и хвост. Прежде мы быстро делили улов. Теперь же глаза разбежались, все перепуталось из-за этой «коровы». Кому она достанется?
— Потом поделим, — сказал Хадзыбатыр, — Сначала сеть залатаем.
Мы о ней и забыли! А такой был порядок: пока не починим порванную сеть, к дележу не приступать.
С сетью мы управились быстро и собрались вокруг рыбы. Делил улов, как всегда, Бешагур. Сперва он вытащил самую крупную и отложил. Потом отыскал помельче и тоже — в сторону. Мне вспомнилась Дзыцца. Она так поступала с начинкой для уалибаха: сколько будет пирогов, столько наделает и кружков сыра. Какой-нибудь кружок покажется слишком большим — оторвет от него и прибавит к меньшему. Везде станет поровну.
В одной кучке было уже пять рыбин, а большая все еще лежала в одиночестве. Бешагур молча сопел, соображая. Дескать, без вашей помощи обойдусь. Ни разу на нас не посмотрел. Наконец рядом с большой шлепнулась вторая форель. Мы все этого ждали. Я про себя начал считать: в кучках уже по шесть штук, значит, самая крупная вроде как сама по себе целая доля. Так-то оно так, конечно, и рыба была не мельче той, какую налавливали прежде, но каждый зарился на эту здоровенную форелину.
Бешагур поднял голову:
— Ну как?
Никто не ответил. Потому что легко промахнуться. Бешагур взял последнюю рыбу, подержал, не зная, куда класть, потом бросил к первой доле и облегченно вздохнул. Точно вскапывал огород и теперь перевернул последнюю лопату.
Мы уставились на разложенную по кучкам рыбу. Все было как будто без обмана, но форелина тянула к себе. Кому же из нас посчастливится?
Несколько дней назад в «Сказаниях о нартах»[5] я прочитал, как охотники делили добычу…
В наш магазин привезли всего пятнадцать книжек, и стоили они дорого, целых тридцать рублей каждая. У Дзыцца деньги были последние, но она сразу дала: на книжку или тетради лучше одолжит, чем оставит без них. У отца и матери не было возможности учиться — так, говорит, вы учитесь за нас! И рассказала мне об отце. Жили тогда в горах, из каждого дома в школу отпускали только одного. А Баппу всякий раз увязывался за старшим братом. Что было с ним делать! Стали привязывать к столу…
Я купил книгу и по вечерам читал вслух. К нам и соседи приходили послушать.
И вот какая история случилась, когда два охотника стали делить оленью шкуру. Нарт Шошлан увидел, что гумовец (а гумовцы — это народность, жившая по соседству с нартами) разрезал шкуру на три части и испугался — вот как сейчас я. «Одна моя, другая его, а третья чья? — подумал Шошлан. — А вдруг две части достанутся гумовцу! Ведь его пуля свалила оленя». И я подумал, а что, если Бешагур скажет: «Я ловил и сеть моя, мне и самая большая рыба». Получилось иначе, не так, как думали и Шошлан, и я. Гумовец одну часть отдал Шошлану, потому что вместе охотились, и другую ему — за то, что нарт издалека. А уж третью себе.
У нас же вышло по-другому.
— Давайте кому-нибудь одному завяжем глаза, — предложил Бешагур, — и будем спрашивать: «Это кому?»
Мы согласились. И завязали глаза Бешагуру. А спрашивать заставили меня.
— Кому? — сказал я и показал на одну из кучек.
Бешагур долго мялся.
— Быстрее!
— Хаматкану, — заикаясь, произнес Бешагур.
Вторая и третья доля достались Агубе и Бешагуру. Теперь последние две поделить. И в одной та самая форелина.
— Ну… а эта кому?
— Тебе! — крикнул Бешагур и сорвал повязку.
Самая большая рыба оказалась у Хадзыбатыра, который был загонщиком. Он прямо сиял от счастья. Всегда ему везет! Ну вот хотя бы тот случай…
— Тебе! — крикнул Бешагур и сорвал повязку.
Самая большая рыба оказалась у Хадзыбатыра, который был загонщиком. Он прямо сиял от счастья. Всегда ему везет! Ну вот хотя бы тот случай…
Однажды мы с Дзыцца возвращались с поля домой и вдруг видим — лиса. Вышла из-за кустов и стоит. Я сначала подумал: собака. И бросил в нее комок земли. Она ни с места! Потом, прихрамывая, перешла дорогу, и тут уж я понял по длинному пушистому хвосту, что это лиса. Погнался, чтобы схватить за хвост, но она повернула ко мне оскаленную морду.
«Не надо, Габул! Укусит!» — кричит Дзыцца.
Пока я искал камень или палку, лиса скрылась в бурьяне… Мы весь его облазили и не нашли.
Ну надо же так упустить! Дзыцца сшила бы мне лисью шапку, да еще Бади и Дунетхан осталось бы на воротники к пальтишкам. А на другой день ребятишки разнесли по всему селу, что Хадзыбатыр лису поймал голыми руками. Искал корову и в кустах чуть не наступил на лису — она уж полуживая была.
И опять он на коне, все ему да ему! Ну да ладно, моя доля тоже неплохая. Гажмат говорит, чем крупнее форель, тем грубее на вкус.
VI
Каждый из нас нанизал свою рыбу на прут, и мы тронулись в обратный путь. Да и пора уже было: пока плелись по дороге, солнце зашло. Дзыцца встретила меня на краю огорода. Беспокоилась, ют и вышла встречать. Конечно, беспокоилась, а то бы не молчала. Не знает, с чего начать. Пропал на весь день и не сказал, не предупредил!
— Удрал… А попроси рыбы наловить — так силой не выгонишь!
Я ждал худшего. Нет, ругать не ругает, да видно, что недовольна. Но с меня и этого хватит. Лучше не оправдываться.
— И ведь не успокоится, пока в беду не попадет!
Я молча опускаю голову. Понимаю, Дзыцца боится за меня. Сколько было в нашем селе несчастных случаев! Кто напоролся на стекло, кого змея ужалила в камышах. А некоторые подрывались на взрывчатке, когда рыбу глушили…
— Где вы берете ее, эту гадость? — сердится Дзыцца. — Для чего это вам? Рыбу убивать!
Ну вот как до нее дошло? Я и сам-то знаю понаслышке, что привозят тол с рудника те, кто там работает. Этим толом и глушат. Рыба всплывает, и тогда только собирай. Самую крупную берут, на мелочь не смотрят. Ее потом прибьет где-нибудь к берегу, и она гниет… Мы всегда мелочь отпускали — в нашей сети ячеи крупной вязки, мелкая рыбешка проскакивает, а если попадется, так с тиной. Мы ее бросаем в реку.
Интересно, откуда Дзыцца знает о взрывчатке? Вот бы еще ей сказать, что одному огольцу из соседнего села палец оторвало. Как сам жив остался! Но из наших никто и в руках не держал этот самый тол, даже близко не подходил.
— Мы сетью ловили, — сказал я, будто сообщил радостную весть.
— А если бы змея? Их там пропасть!
— Я не разувался.
— Ты рыбу на берегу ловил, что ли?
— С сетью ходили Хаматкан и Бешагур, а Хадзыбатыр загонял.
— А ты с берега командовал? — спросила Дзыцца насмешливо. Она уже не сердилась. И я нарочно сделал вид, что так оно и было.
— А вообще Агубе вещи носил, я — рыбу…
Дзыцца, кажется, только теперь заметила в моей руке связку рыбы.
— И тебе одному все отдали?
— Почему мне одному? Всем поровну.
— Так много?
Когда пришли домой, Дзыцца сразу нашла мне дело: рыбу вычистить и вымыть, зря, что ли, целый день на берегу загорал, не пропадать же улову.
Я, конечно, с радостью, ничего другого мне и не надо. Дунетхан в это время шла с ведром от родника, левую руку откинула в сторону и сама вся перегнулась.
— Эй, — говорю я, — давай-ка сюда, и побыстрее!
Забыл, что она на рыбу смотреть не может. Оставила ведро под яблоней — и назад. Даже запаха не выносит.
— Сам неси!
Ладно, сам так сам. Мне нетрудно. Половину отлил в другое ведро и уж было хотел высыпать вычищенную рыбу, как налетела Дунетхан:
— Отдай ведро! Отдай!
— Это еще почему?
— В нем воду носим, а от него вонять будет!
Я взял старое ведро, высыпал рыбу, прополоскал и стал разделывать. Это дело мне нравится. Особенно когда форель. Острым ножом проведешь от хвоста по брюшку до самых жабер — и готово. А жабры оставишь и снова сполоснешь в воде. Видно, как по хребту протянулась темно-красная полоска. Многие думают, и так сойдет. А надо соскоблить. И воды не жалеть.
Собаки от меня не отходят. Хватают рыбьи потроха прямо на лету. Друг у друга не рвут, по очереди: это, дескать, мне, а это тебе.
У Дзыцца тем временем печь весело разгорелась.
— Ты скоро? — слышу ее голос из кухни.
— Сейчас. Еще раз сполосну…
Обдал рыбу водой, что осталась в ведре. Ну, кажется, и все. Дзыцца подала мне большую деревянную тарелку. В нее поместится столько же, сколько в корыто! Я укладывал рыбу и следил, чтоб не попалась недочищенная. Тарелка наполнилась с верхом. Я был о себе самого высокого мнения: это благодаря мне Дзыцца не нужно сегодня думать, что приготовить на ужин. Я за нее позаботился. Только вот Дунетхан, жаль, не будет есть. А то хоть пой от радости.
Я понес рыбу на кухню. Дунетхан сморщила нос и отвернулась.
— Слазь на чердак, — сказала ей Дзыцца, — посмотри, может, яйца найдешь. Или все же рыбки отведаешь?
— Очень надо!
И отступила на два шага, будто ее насильно заставляют.
— Никогда ведь даже не пробовала! Чего ты боишься? Попробуй хоть раз.
— Не буду! Даже с голоду умирала бы, и то бы не дотронулась.
— Ты вроде старухи Дзахират. У нее еще в царское время убили брата… Вот она с тех пор не ест ни убоины, ни дичи: дала зарок. А сын был охотником. Так у нее хоть причина есть, — продолжала Дзыцца, — а ты откуда такая привереда?
Дунетхан разжала губы и брезгливо сплюнула.
— Ну, как знаешь!
Дунетхан полезла на чердак. Желтая наша курица в курятнике не несется, как другие. Облюбовала себе местечко на чердачном карнизе… Я первый об этом узнал. Снесла там яйцо и так раскудахталась, что всех на ноги подняла. Никак не могла успокоиться. Я забрался на чердак и принялся шарить по углам. Ощупал старый тулуп, заглянул в бочку со сбитым обручем — нигде ничего. А потом увидел: там, где сходились стропила, лежало на балке рябое яйцо. Я залез на балку и, усевшись верхом, осторожно дополз до самого края. Вот оно, яйцо!
Много раз следом за мной лазила и Дунетхан.
…Сейчас она ползла по балке, болтая ногами. Крикнула сверху:
— Сколько взять?
— А сколько там? — выглянув из кухни, спросила Дзыцца.
— Пять.
— Оставь подклад, остальные возьми.
Где курица снесет яйцо, там и дальше будет нестись. Одно нужно обязательно оставить — это и называется подклад.
— Подожди, лестницу принесу! — крикнул я Дунетхан. Залезу к ней и яйца заберу.
Как говорит Дзыцца, кто нашу лестницу делал, сам в ней остался. Дубовая и такая тяжеленная, что не поднять. Она у нас в крайней комнате. Ну, не комната — закуток, в полу досок не хватает и потолок раскрыт: на балки наброшены жерди, а на них кукурузные стебли. Отсюда тоже лазим на чердак. Я отодвинул лестницу от стены и поволок. Весь взмок, пока прислонил к балке, где сидела Дунетхан. Она подала два яйца, а еще за двумя снова пришлось лезть.
А рыба жарится. Дзыцца посолила, обваляла в пшеничной муке. Жарится рыба на большой сковородке. Масло брызжет, и рыба смачно скворчит — совсем как шашлык. Нам надо с Бади обойти соседей. Когда что-нибудь вкусное готовим, долю соседям относим. Так принято в нашей семье. Дзыцца рассылает нас в разные стороны.
— Габул, пойди Гажмату отнеси. Полакомиться рыбой каждый не прочь! — сказала Дзыцца, перекладывая поджаренную рыбу со сковороды в тарелку.
— И мою долю Бимболату пошлите, — сказала Дунетхан.
Так и знал, никогда сразу не сядем за стол. Бегай теперь с тарелкой по дворам! Послушать Дзыцца, все желудки — братья. Я раньше этого не понимал. Как это так — братья?
Потом стало доходить. Прежде, бывало, вкусные кусочки я силой отбирал у Бади и Дунетхан. Вот тут Дзыцца и говорила мне: «Ты хочешь есть, и они хотят. Все желудки — братья!»
Как-то Бади принесла из дома Бимболата вареного мяса. Села в углу и сидит над куском. Сама не ест, потому что и так видно: угостили. Дразнит только. Дзыцца долго на нее смотрела, потом говорит:
«Поделись с Габулом, все желудки — братья».
Я еще не видел, чтоб Бади так жадничала. Попроси у нее кусочек уалибаха — отломит и даст. А тогда не знаю, что с ней случилось. Обиделась? Ссорились, конечно, но такой она не бывала. Злющая-презлющая!
«Не дам! Это мое».
Дзыцца удивилась:
«А ты чья? Ты-то моя!»
Бади помялась и, ни слова не говоря, все мясо положила передо мной…
Разнесли рыбу по соседям и сели, наконец, вокруг стола. Одна Дунетхан в стороне. Дзыцца дала ей яйцо всмятку, и Дунетхан ушла в коридор. Там рыбой меньше пахло. Свет ей светил из кухни в приотворенную дверь.