– Я не собираюсь беседовать в квартире, – пробурчал Антон. – Помнишь арку?
– Проход к автобусной остановке? – уточнила Таня. – Мне то место часто снилось на зоне.
– Вот там и стой в полночь, – велел Вольпин.
– Хорошо, – без тени сомнений согласилась Татьяна…
Антон перевел дух и посмотрел на меня.
– Хотите сказать, что, явившись на свидание, обнаружили Привалову жестоко избитой? – спросила я.
– Верно, – согласился Вольпин. – Она лежала на спине и была в сознании, успела прошептать несколько слов. Наверное, преступник убежал за минуту до моего появления.
– И что она говорила? – занервничала я.
– Молилась, – ответил Антон.
– Молилась? – с удивлением переспросила я. – Татьяна церковный человек?
– В тот год, когда я с ней общался, она рассказывала, что мать часто возила ее на службу, но после ее смерти Таня в церковь не ходила, – пожал плечами Вольпин. – Но время бежит, она, думается, сильно изменилась, очутившись за решеткой. Я наклонился над телом и услышал: «Отец святой…» Все.
– Все… – с тоской повторила я. – И вы позвонили в «Скорую»?
– Да. Уж не знаю, какое у вас обо мне сложилось мнение, – мрачно произнес Вольпин, поглаживая свою аккуратную бородку, – но я не гад. Татьяна была жива, я вызвал врачей и остался рядом с раненой до приезда машины. Прибыли очень странные медики: пока один оказывал пострадавшей помощь, второй потребовал мой паспорт. Я вполне мирно ответил: мол, вышел за сигаретами, зачем было брать с собой документы, я живу в квартале от пресловутой арки. Кстати, я вообще мог просто обойти тело и не заморачиваться чужими проблемами. Но доктор упорствовал. Я позвонил домой охране, Володя прибежал через пару минут, и одновременно с ним прибыла милиция, которую вызвал сотрудник «Скорой».
Надо отдать должное ментам, они были корректны с Антоном, очевидно, оценили по достоинству и костюм, и часы, и охрану. Но Вольпину пришлось сообщить свой адрес и рассказать наспех придуманную историю про закончившееся курево.
– Еще вопросы есть? – подытожил Антон.
– Кто такая Стефания? – спросила я.
– Понятия не имею, – явно тяготясь беседой, ответил Вольпин. – Татьяна всего раз упоминала подругу. Я запомнил это имя лишь по одной причине: у меня была тетка Стефания.
– А больше Таня никого не упоминала?
Бизнесмен встал.
– Вроде нет. Больше я ничего не скажу. Не потому, что не хочу, а потому что не знаю. Много лет назад я совершил типичную юношескую глупость – переспал с симпатичной девчонкой, не успев с ней как следует познакомиться. Многие парни проводили так свой досуг. Мы не думали тогда о СПИДе и других болезнях, просто брали от жизни все. Связь была мимолетной. Сколько я должен вспоминать о той истории? Если меня подозревают в избиении Татьяны, я готов предоставить ДНК для анализа, пусть сравнят мои кулаки с ее синяками. Не знаю, чего еще захочет эксперт, но даже разрезав меня на кусочки и засунув под электронный микроскоп, никакой моей причастности к преступлению не найдут!
– Привалова говорила об уликах, – перебила я Антона, – вроде хотела их продемонстрировать при вашей встрече.
– У нее ничего при себе не было. Никаких пакетов, сумок, чемоданов. Она лежала на спине, широко раскинув руки. Думаю, Татьяна, и так-то человек психически нестабильный, во время заключения окончательно повредилась рассудком, – поставил он диагноз старой знакомой, – ей следовало отправиться на прием к психиатру. Ну все, пойду, у меня полно дел!
– Странно: приехал в больницу к женщине, с которой решительно не хотел иметь дел… – протянула я. – Привез сок, деликатесы, розы…
– Я же не знал, что там на тебя наткнусь! – огрызнулся Антон. – И почему странно? Некоторые люди способны испытывать жалость!
– Думается, дело не в сочувствии, – скорчила я гримасу. – Наверное, господин Вольпин просто хотел попросить Татьяну не рассказывать дознавателю, по какой причине она в полночь очутилась в арке. Совесть не позволила тебе бросить избитую женщину без помощи, но и становиться подозреваемым было не с руки. Желтой прессе очень понравится сюжет о бизнесмене и уголовнице, распишут эту историю яркими красками. Вот ты и решил: лучше смотаться в клинику, поговорить с Приваловой. Ведь так?
Вольпин на секунду растерялся, но потом взял себя в руки и повторил:
– Пойдем, у меня полно дел!
– Хорошо, – кивнула я. – Спасибо, что нашел время для разговора.
Антон вывел меня на улицу, нырнул в шикарный джип, и тот, недовольно «крякая», унесся прочь. Шофер Вольпина, наплевав на правила дорожного движения, без зазрения совести пересек две сплошные линии, разворачиваясь, потом газанул и помчался в левом ряду, напрочь проигнорировав знак «40».
Я села в свою малолитражку и задумалась. Легче всего объяснить странности Приваловой изменениями в ее психике. Но на нашем участке обнаружилось хорошо оборудованное для жизни подземелье. И о каком убийстве ребенка, невинной души, вела речь Таня? Если предположить, что она не трогала брата, то кого девушка лишила жизни? И мне понятно: нападение на Привалову произошло не случайно, она еще кому-то рассказала про улики, и этот кто-то и был убийцей Миши.
Я пошарила рукой на заднем сиденье, нашла бутылку минералки и жадно припала к горлышку. В последнее время московская погода закатывает истерики: то у нас в январе расцветают тюльпаны, то в августе ударяет мороз и с неба валит снег. Причем время года может измениться за час – с утра вы проснулись в июне, а позже оказались в феврале. Не жизнь, а сказка «Двенадцать месяцев», та ее часть, где братья демонстрируют у костра свою мощь, заставляя деревья то покрываться зеленью, то разом терять листву. Ну с какой стати сейчас, в апреле, в воздухе вдруг повисла июльская духота? Я с грустью посмотрела на пустую бутылку.
Так, попытаемся восстановить цепь событий. Татьяна приезжает в Москву, а затем едет в Мопсино к Вете и Федору. Почему она решилась на подобный шаг? Ведь Таня должна была понимать: мачеха и отец не пожелают разговаривать с убийцей Миши.
Но теперь у меня появился ответ на этот вопрос: Татьяна невиновна. Во всяком случае, в смерти сводного брата. Она убила кого-то другого и отсидела срок не за то преступление. По какой причине Привалова не стала оправдываться на суде? Отчего не захотела обелить себя, если имела в своем распоряжении улики, изобличающие настоящего преступника?
И опять я могу ответить. Девушка боялась навредить кому-то из близких, к тому же считала, что заслужила наказание. По мнению Тани, над ней свершили справедливый суд, наказали за смерть ребенка, и то, что жертвой ее был не Миша, не имело значения. Вот только очутившись на зоне и познакомившись с преступившей закон адвокатессой, Привалова сообразила: она-то сидит в бараке, а человек, убивший Мишу, припеваючи живет на свободе. И еще. Антон ответил на письмо Тани, и она решила, что единственное препятствие к ее счастью – обвинение в смерти мальчика. Вот она и захотела вытащить правду на свет.
Глава 13
Я не знаю, какие разговоры вели Родригес и Татьяна на зоне, но могу предположить, что предприняла Привалова после того, как ей выписали справку об освобождении. Первым делом она, приехав в Москву, позвонила «жениху». А потом, после неприятного разговора с ним, направилась в Мопсино, где в подполе ждали своего часа улики, способные подтвердить ее невиновность. Вероятно, Таня, не потерявшая даже в заключении свою наивность, хотела сказать Вете и отцу: «Давайте поговорим спокойно, я сообщу вам правду».
Она предварительно запаслась снотворным, которое задумала подсыпать родственникам в чай. Зачем? Допустим, она хотела добыть улики незаметно. Вот тут у меня что-то не складывается, но пропустим пока нестыковку, она не так уж и существенна.
Таня звонит в дверь, но открывает ей незнакомая женщина. Выясняется: дом давно продан, он несколько раз переходил из рук в руки. Но Привалова горит желанием осуществить задуманное и, ухитрившись усыпить хозяйку, залезает в тайник. Потом переодевается, берет деньги и, оставив записку с извинениями, уезжает. Куда? Не знаю. Где она находилась целый день, пока не пришла в арку? Неизвестно. Может, Татьяна отыскала новый адрес отца и поехала к нему? Не могу пока ответить. Но мне ясно: она связалась с настоящим убийцей Миши и пригрозила ему разоблачением. Или потребовала денег. И преступник решил избавиться от Приваловой. Он сильно избил шантажистку, подумал, что та мертва, и ушел, прихватив с собой добытые Таней свидетельства преступления.
Я посидела еще некоторое время в раздумье, посмотрела в блокнот и поехала к Федору Привалову.
Дверь мне открыл мужчина, его горло было обмотано шарфом.
– Вам кого? – прохрипел он.
– Татьяну Федоровну Привалову, – сохраняя на лице выражение каменной статуи, ответила я.
Хозяин замер с приоткрытым ртом.
– Кто там? – спросил стройный голубоглазый подросток, выходя в коридор. – Папа, ты зачем с кровати встал? Еще сильнее разболеешься.
– Ваня, иди к себе, – еле слышно ответил отец.
Мальчик послушно удалился.
– Здесь такая не живет, – прокашлял мужчина.
– Вы Федор Сергеевич Привалов? – уточнила я.
– Он самый, – согласился ученый. – Простудился, поэтому и сижу дома.
– Татьяна Федоровна Привалова ваша дочь? – не успокаивалась я.
Привалов нервно глянул в сторону коридора, затем попросил:
– Тише, пожалуйста, мне неприятно слышать это имя. И Ваня не в курсе того, что случилось в моей семье. Кто вы?
Я вытащила бордовую книжечку, на секунду показала ее растерявшемуся ученому, вернула документ в карман и по-военному орапортовала:
– Разрешите представиться, служба надзора за бывшими заключенными, инспектор Евлампия Романова. Мне поручено курировать Татьяну Федоровну Привалову, отбывшую срок наказания.
Обычный законопослушный гражданин, никогда не посещавший в милиции никакие отделы, кроме паспортного, плохо знаком с тем, как организована работа правоохранительных органов и как проходит судебный процесс. Вопросы, зачем на свете существует прокуратура, чем отличается следователь от оперативника и почему одних попавших в поле зрение закона людей именуют арестованными, а других задержанными, не беспокоят среднестатистического россиянина. И уж совсем темный лес для него система исполнения наказаний. Например, простой человек, не задумываясь, именует Бутырку тюрьмой, а она на самом-то деле следственный изолятор. Да, наверное, и не надо обывателям вникать в такие подробности.
Я сейчас рассчитывала на полнейшую юридическую безграмотность Федора Сергеевича, оттого и придумала службу надзора. Вероятно, нечто подобное существует в действительности, но я почему-то уверена: даже если за вернувшимися из мест заключения приглядывают, то ни одному инспектору не придет в голову таскаться к ним домой.
– Господи, я же просил! – зашипел профессор. – Тише!
– Пап, чай поставить? – закричал издалека мальчик.
– Сделай одолжение, дружочек, – ласково ответил отец. – Ко мне аспирантка пришла, мы в кабинете посидим.
– Думается, не похожа я на девушку, которая пишет диссертацию, возраст не тот, – улыбнулась я, усаживаясь в просторное кресло и оглядывая полки, сплошь заставленные книгами.
– Почему? Не все же со студенческой скамьи уходят в науку, множество людей получает первую ученую степень после сорока, даже ближе к пятидесяти, – приободрил меня Федор Сергеевич. – Главное, поставить пред собой цель и идти к ней, не сворачивая с пути.
– Хороший совет, – кивнула я. И указала на рояль, стоявший в эркере: – Отличный инструмент, старинный. Похоже, «Бехштейн»?
– Да, – удивленно ответил профессор. – Вы любите музыку?
Я встала, подошла к роялю и откинула крышку.
– Разрешите?
Не дождавшись ответа, села на вертящуюся табуретку и положила руки на клавиши. Надо же, пальцы до сих пор помнят, куда следует нажимать!
– «К Элизе», Бетховен, – моментально узнал произведение Федор Сергеевич. – Вы замечательно играете. Окончили музыкальную школу?
– Да, – подтвердила я. – И московскую консерваторию в придачу. Правда, по классу арфы.
– Бог мой! – поразился Федор Сергеевич. – С таким образованием и посвятить свою жизнь отбросам общества!
Я захлопнула черную крышку, погладила ладонью потускневший лак и вернулась в кресло.
– Никогда не испытывала влечения к музыке, меня упорно усаживала за инструмент мама, оперная певица. Но, увы, создатель не отсыпал ее наследнице ни таланта, ни особого трудолюбия, не вышло из девочки Моцарта. Зато я, как вы верно заметили, служу обществу, помогаю очистить его от дурных членов. Татьяна, ваша дочь…
– Она мне не дочь, – грустно ответил Привалов, – давайте не будем более на эту тему.
– Извините, но придется. Покидая колонию, Татьяна указала этот адрес в качестве своего, – лихо соврала я. – Именно поэтому я и свалилась вам на голову. Если бывшая зэчка не становится на учет, наша служба обязана поднять тревогу.
Надеюсь, Привалов не сообразит, что Татьяна не знает, где теперь живет ее отец, и никак не могла дать его адрес в качестве своего.
Федор Сергеевич схватился за сердце, и именно в эту минуту в кабинет вошел Ваня с подносом в руках. Быстро поставив ношу на столик, мальчик бросился к отцу.
– Тебе плохо?
– Не волнуйся, милый, – с трудом произнес ученый, – просто накапай мне валокордина.
Ваня умчался.
– Умоляю, при сыне ни слова, – задергался Привалов.
– Не волнуйтесь, – попыталась я успокоить ученого. – Значит, Татьяна здесь не появлялась?
– Конечно, нет, – зашептал он, – она сюда не сунется. Вы, наверное, в курсе, что совершила преступница?
– В общих чертах. Она убила своего сводного брата, Михаила Привалова, – кивнула я.
– Мишенька был моим сыном. Вета родила его до нашего брака. Поженившись, мы не распространялись о своей истории.
Вернулся голубоглазый мальчик, принес лекарство. Через пару минут Федор Сергеевич осторожно вздохнул:
– Фу, отпустило…
– Очень хорошо. Так где Татьяна? – вернулась к теме беседы.
– Понятия не имею. И знать не хочу, – зло ответил Привалов. – Много лет уж прошло, но я не могу ее простить.
– Трудно забыть смерть ребенка, – сочувственно сказала я, – но вам Господь послал еще одного, и тоже мальчика.
– Татьяна была в детстве очень проблемной девочкой, – продолжил Федор Сергеевич. – Я женился на ее матери, как говорят в народе, «по залету». Ирина была очень молода, всего шестнадцать, а мне едва стукнуло двадцать. В сущности, свадьбу играли дети.
– Некрасивая история, пахнет совращением, – я оценила ситуацию по-своему, – парню в этом возрасте уже положено знать, что такое хорошо, а что такое плохо.
– Ну да, – кивнул Федор Сергеевич. – Но все же сделайте скидку на глупость юноши, занятого в основном учебой. Ирина была очень хороша собой, просто картинка, вот я и не устоял. Но никакого насилия не было, все произошло по взаимному согласию. Правда, с моей стороны не было любви, одно лишь голое влечение. Мать Иры, обнаружив беременность дочери, пригрозила отнести заявление в милицию, мои родители испугались.
– Нельзя сказать, что эта ситуация эксклюзивна, – усмехнулась я, – тысячи женщин вынудили порядочных парней пойти с ними в загс, заявив о беременности. Кстати, многие из таких союзов вполне благополучны.
– Но не в нашем случае, – пригорюнился профессор. – Хотя я решил: раз уж так получилось, надо налаживать жизнь, но ничего не вышло. Ира была против.
– Ирина? – изумилась я. – Против? Да она мечтала выйти замуж за обеспеченного москвича!
– Вовсе нет, – печально ответил Федор Сергеевич. – Я только спустя пару лет сообразил: что-то не так. Вроде Ира хорошая жена: готовит, убирает дом, за девочкой присматривает… Но она никогда со мной не спорила!
– Абсолютное большинство мужчин позеленело бы от зависти, услышь они вашу претензию, – не удержалась я от замечания.
Профессор взял со стола сигарету, щелкнул зажигалкой и с жадностью затянулся.
– Видите ли, – продолжил он наконец, – мне, как и всем мужчинам, не по вкусу скандальные особы, и жена, соглашающаяся с мужем по любому вопросу, очень редкое явление в современной действительности. Но Ира проявляла не благородство, а равнодушие. Если я о чем-то просил, она исполняла пожелание мгновенно, молча, но у меня создавалось впечатление, что такое поведение вызвано не любовью к супругу, не желанием сохранить в семье мир и покой, а совсем иными причинами.
– Какими же? – заинтересовалась я, отмахиваясь от дыма руками.
Профессор сложил губы трубочкой и выпустил колечко дыма.
– Ну, понимаете, она со всех ног кидалась к плите или утюгу, чтобы побыстрее покончить с делами и схватить книгу, которую перечитывала постоянно. Ирине хотелось иметь побольше времени для себя, отсюда и хозяйственное рвение, она не тратила время на нелепые споры, предпочитала сохранить его для своего досуга. Так ведет себя прислуга. Я никогда не примерял на себя роль сатрапа, не заставлял Ирину пропадать на кухне. Нет, совсем наоборот: я пытался устроить жену на учебу, предлагал ей получить высшее образование, убеждал, что без диплома у человека нет будущего. Но нет! Супруга кивала, быстро отрабатывала у плиты повинность и хватала свою книгу.
Федор Сергеевич загасил окурок в пепельнице и откинулся на спинку кресла.
– Я знаток литературы – видите, какая у меня библиотека? Ирина могла пользоваться любыми изданиями, к ее услугам была мировая классика и современные авторы. Но она уходила в свой угол и вновь и вновь перелистывала один и тот же том.
– У вас были разные спальни? – бестактно спросила я.
Профессор кивнул.
– В молодости я занимался борьбой и сломал нос, после травмы начал храпеть, да так заливисто, что сам от своего храпа просыпался. Но понимаю, о чем вы подумали. Я человек старой формации, об интимной жизни говорить не приучен, но сейчас, видимо, придется. Естественные супружеские отношения Ира ненавидела. В конце концов меня перестало тянуть к жене, брак постепенно превратился в сожительство посторонних людей.