– Почему же вы не разошлись? – удивилась я.
Федор Сергеевич вынул новую сигарету.
– Не хотел огорчать своих родителей, которые счастливо прожили вместе много лет. Думал: уладится-устаканится, стерпится-слюбится. Хотел ребенка и предполагал стать хорошим отцом. А когда стало ясно, что семьи у нас с Ирой не сложится, у нее диагностировали тяжелое заболевание. Бросить супругу мне показалось подло. Не скрою, у меня на тот момент уже была Вета, и если бы не недуг Ирины… Что сейчас попусту говорить, было и прошло, сорняками заросло. Так вот о Татьяне. Иветта как-то вдруг меня спросила: «Ты уверен, что Таня тебе родная дочь?»
Я повнимательнее пригляделся к девочке и растерялся. Внешне ничего общего, дочка удалась в мать. И характер не мой – ни усидчивости, ни трудолюбия. Не подумайте, что я хвастаюсь, но всего в жизни я добился сам, упорно шел к намеченной цели. А вот у Татьяны ни малейших признаков целеустремленности не наблюдалось. Мда… И она не хотела учиться!
– Я не сильна в генетике, поправьте, если ошибаюсь, но вроде благоприобретенные навыки не наследуются. Если отец блестяще выучил английский, это не значит, что его сын не появится на свет, умея бойко «спикать» на языке Шекспира, – перебила я профессора.
– При чем здесь это? – поморщился Федор Сергеевич. – Речь идет о предрасположенности. Если в роду сплошь математики, появление художника удивит. Приваловы всегда занимались наукой, я могу проследить семейную ветвь до прапрапрадедов: один был аптекарь, составлял новые лекарства, другой… Ладно, не буду лукавить. За год до смерти Ирины я точно узнал: Татьяна не мой ребенок.
– И кто вам насплетничал? – невежливо перебила я профессора.
– Сам понял, – угрюмо ответил Федор Сергеевич. – Татьяне сделали операцию по удалению аппендицита, и врач сказал мне, что у девочки резус отрицательный, а кровь четвертой группы, весьма редкой. Ирина из-за болезни часто сдавала анализы, я тоже знал свою группу крови. Не забывайте, я занимаюсь естественными науками. Тогда я и сделал вывод: рождение ребенка с такими данными от меня и Иры невозможно. Грубо говоря, если скрестить фасоль с цветной капустой, то должно вырасти нечто фасолекапустное, но никак не арбуз. Так что Таня была плодом с чужой бахчи.
– И вы не задавали Ирине вопросов? – поразилась я.
– Она была больна, я не хотел выяснения отношений в такой ситуации, – тихо произнес профессор. – И какой смысл в скандале? Развестись? Вынести сор из избы на всеобщее обсуждение?
– А после кончины супруги вы все же решили воспитывать Таню? – заморгала я. – Несмотря на то, что она вам не родная по крови?
Федор Сергеевич смял в кулаке пустую пачку, потом сказал:
– Самое отвратительное, что может сделать человек, – это выместить злость на ребенке. Таня ни в чем не была виновата, вот я и подумал: поставлю девочку на ноги, дам ей образование, устрою в жизни, пусть она считает меня, как и прежде, своим отцом. А что из этого получилось – вы знаете.
– Скажите, в тот год, когда с Мишей произошло несчастье, в Мопсине не пропадали подростки? – стараясь выглядеть спокойной, спросила я.
– Насколько помню, нет, – удивленно ответил профессор. – В поселке не было экстремальных происшествий до того, как убили Мишу. Хотя, конечно, всех деревенских сплетен я не знал. Мопсино – богом забытое, тихое место, мы там никогда даже дверей не запирали.
– Спасибо, – разочарованно поблагодарила я ученого. – А что за книгу все время читала Ирина?
Ответ оказался неожиданным:
– Жития святых.
– Простите? – не поняла я.
– Жития святых, – повторил Федор Сергеевич. – Ирина постоянно ходила в церковь, молилась. Ее мать была чрезвычайно набожной, с детства таскала дочь на службу.
– В Мопсине нет храма, – напомнила я.
– Правильно, но он есть в Казакове, – уточнил Федор Сергеевич. – Вот уж куда моя первая супруга бежала с энтузиазмом в любую погоду, невзирая на дождь, снег, мороз или жару. Думаю, даже ураган, извержение вулкана и прочие катаклизмы не остановили бы ее.
– Ирина была столь религиозна?
Профессор скривился и вдруг замкнулся.
– Простите, я разболтался, словно старая баба. Вас интересовало, приходила ли сюда Татьяна после освобождения? Нет. И я от нее никаких сведений не имею. Почему она указала мой адрес в качестве своего, не знаю. Но, если у нее хватит наглости позвонить в мою дверь, я никогда не впущу ту, кого некогда называл дочерью. А сейчас вынужден попросить вас удалиться.
Я встала.
– Извините, что отняла у вас много времени, но мне необходимо найти Татьяну.
– Понимаю, – кивнул Привалов, – это ваша работа.
– Еще раз простите, последний вопрос! – взмолилась я. – Куда могла пойти Татьяна?
Профессор поднялся из кресла.
– Мы не виделись много лет, и я, конечно, не в курсе, с кем убийца моего сына поддерживает отношения. Хотя… В Казакове есть приют для девушек, его организовал батюшка Иоанн. Татьяна туда в прежние времена часто ходила, у нее там вроде подруга была.
– Стефания? – обрадовалась я.
Федор Сергеевич усмехнулся.
– Милая, не полагаете же вы всерьез, что я, человек огромной занятости, мог запомнить имя какой-то девчонки и до сих пор хранить его в памяти? Поезжайте в Казаково, вероятно, Татьяна там. Если ее увидите, передайте: пусть даже не приближается к моему дому. Хоть по закону она искупивший вину человек, но я не желаю видеть убийцу своего ребенка.
Глава 14
День медленно клонится к вечеру. Я уже упоминала, что не являюсь церковным человеком, но отчего-то мне казалось, что верующие рано ложатся спать. Поэтому визит в Казаково я решила отложить на завтрашнее утро и прямиком направилась в Мопсино.
– Ну наконец-то! – закричала Лиза, сидевшая в гостиной у телевизора. – Неужели нельзя пораньше приехать домой? Вспомнить о несчастных, брошенных детях и поторопиться к ним?
Я покосилась на Лизавету. За последний год девочка сильно вытянулась, стала выше на голову, переросла и меня, и Катюшу, почти сравнявшись по росту с Костиным. Размер ноги у Лизаветы тоже скоро будет как у майора. Вовка носит ботинки сорок второго размера, а Лиза вчера обнаружила, что ей малы прошлогодние босоножки с маркировкой «40».
– Кое-кому наплевать на деток, – сладострастно ныла Лиза, – вот так и растешь, ненужная, забытая, голодная.
– У голодных малышей есть руки и ноги, – парировала я, – а в холодильнике полно еды – суп, котлеты, картошка.
– Ага! Все греть надо, – надулась Лиза.
– Просто поставить в СВЧ-печь, – возмутилась я. – Это элементарно!
– Вау! – заорала Лизавета. – Палец уколола!
– Ты шьешь? – изумилась я. – И с каких же пор ты увлекаешься рукоделием?
– Издеваешься… – мрачно насупилась Лизавета.
– Мне и в голову это не придет, – сказала я.
Лизавета обиженно засопела.
– Конечно, мои проблемы никого не волнуют. Делай, Лизонька, куклу, мучайся…
– А-а, игрушка для аукциона, – осенило меня.
– Верно, – подхватила рукодельница. – И кто-то обещал ее смастерить! Только не подумай, что я обижаюсь, давно поняла: нужно решать свои проблемы самой, нельзя ожидать от людей бескорыстной помощи. Мир жесток, каждый сам за себя.
– Из чего ты решила соорудить ляльку? – залебезила я, пытаясь подлизаться к девочке.
Лизавета шмыгнула носом.
– Вот Катька Федорова тоже принцессу мастерит, но ей родители ни в чем не отказывают. Катюха сегодня хвасталась, что мать купила парчу для платья, настоящую кожу для ботиночек. К тому же поделку создаст лучший в Москве художник.
– Нечестно выдавать за собственное изделие чужих рук, – я решила слегка приободрить Лизавету. – Конечно, кукольник профессионально выполнит работу, но все вокруг поймут: Федорова врет, и перестанут ее уважать.
Лизавета сморщилась так, словно сделала большой глоток лимонного сока без сахара.
– Лампа, очнись, на дворе не каменный век! Помнишь, у нас конкурс был – пекли всякие булочки, печенья?
– Да, – кивнула я. – Твой кекс получил тогда поощрительную грамоту.
Глаза Лизаветы наполнились слезами.
– Ага! Мне ее из глубокой жалости дали!
– Очень милая была выпечка, – сказала я, – слегка, правда, косая на один бок, но зато всем понятно: ученица Романова сама стояла у плиты, ей никто из опытных хозяек не помогал.
По щеке Лизы потекла большая прозрачная капля.
– Лампа, ты не разбираешься в современном мире! Жаль, что не нашла времени прийти на кулинарное состязание. Там такие обалденные вкусности были. Торт из безе, украшенный фигурками животных! «Тирамису» с желе! «Наполеон» с фейерверком! Мой кексик смотрелся убого, я забилась в самый дальний угол, когда его представляли.
– Неужели твои одноклассницы такие умелые кондитерши? – поразилась я.
Лиза воткнула иголку в подлокотник кресла.
– Перестань издеваться! Машка Короткова, которой Гран-при вручили, сахар от соли не отличит, у них в доме полно прислуги, которая дочери хозяев все на стол подает. Мать Коротковой заказала торт в кондитерской «Лермонтовъ», там суперские вещи делают. А ты от меня отмахнулась, даже слушать толком не стала. Когда я о конкурсе сообщила, что в ответ от тебя услышала? Мол, пеки кекс, рецепт простой, и продукты все есть. И знаешь, что директриса сказала, когда мне грамоту давала?
– Неужели твои одноклассницы такие умелые кондитерши? – поразилась я.
Лиза воткнула иголку в подлокотник кресла.
– Перестань издеваться! Машка Короткова, которой Гран-при вручили, сахар от соли не отличит, у них в доме полно прислуги, которая дочери хозяев все на стол подает. Мать Коротковой заказала торт в кондитерской «Лермонтовъ», там суперские вещи делают. А ты от меня отмахнулась, даже слушать толком не стала. Когда я о конкурсе сообщила, что в ответ от тебя услышала? Мол, пеки кекс, рецепт простой, и продукты все есть. И знаешь, что директриса сказала, когда мне грамоту давала?
Я покачала головой.
– Нет!
– Вот и радуйся, что не слышала, – загундосила Лиза. – Взяла наша директриса бумажонку и завела: «Дети, грамотой поощрим Романову. У нее нет отца, семья испытывает материальные трудности, но Лиза не пожалела чуть-чуть денег, чтобы смастерить это… э… Лизонька, как называется твой… м-м-м… пирожок? Он настоящий или из пластилина?» Представляю, что она выдаст, увидев завтра мою куклу!
Лиза отшвырнула нечто, более всего напоминавшее кривой мешок, и зарыдала.
Я попыталась утешить горемыку:
– Спокойно, сейчас сделаем лучшую на свете Барби.
– Из чего? – взвилась девочка. – У куклы должно быть шикарное платье, и волосы на голове, и обувь, и драгоценности!
– Завтра прямо с утра поеду в магазин и…
– Лампа, – остановила меня Лизавета, – утром поделку надо сдавать!
Я испустила горький вздох. Почему бы девочке не начать нервничать вчера? У нас бы тогда имелся в запасе целый день. Вот только делать замечание впавшей в истерику Лизе бессмысленное дело, надо постараться ей помочь. Но мне в голову, как назло, не приходило ни одной конструктивной мысли.
– Чего ревешь? – заорал Кирюша, всовываясь в столовую. – Опять из-за Ромки Воскобойникова сопли развесила?
– Дурак! – вспыхнула Лиза и убежала, не забыв по дороге пнуть его по коленке.
– Ой! – взвыл Кирик. – Лампудель, ты видела? Она меня лягнула! Со всей добротой! Вот меня бы за такое ты отругала! Почему Лизке все разрешают?
– Кто такой Роман Воскобойников? – спросила я.
Кирюшка захихикал.
– Идиот из параллельного класса, весь такой гламурный, с маникюром. Лизка по нему страдает, но никаких шансов у нее нет. Воскобойников только с теми дружит, кто чем-то выделился, типа звездой стал, на простых он не смотрит.
Я села в кресло.
– Теперь понятно.
– Что? – спросил мальчик.
Узнав о желании Лизаветы сшить самую красивую куклу, Кирюшка презрительно фыркнул:
– Вот дура! Ну глянет на нее Воскобойников разок, и чего?
– Мы с тобой понимаем глупость происходящего, – согласилась я, – а Лизе очень горько.
– Ну так сделай ей игрушку, – предложил Кирик.
– Подходящих заготовок под рукой нет, а магазины закрыты. Да и не настолько я умелая, чтобы за короткий срок сшить шедевр, – пришлось признаться мне.
– Погоди! – подпрыгнул Кирюша. – Есть гениальная идея. Не шевелись, никуда не уходи.
Я послушно осталась сидеть в кресле. Не прошло и пяти минут, как мальчик, весело напевая, примчался назад и сунул мне деревянного человечка высотой примерно тридцать сантиметров.
– Откуда он у тебя? – спросила я, разглядывая фигурку: голова без лица и волос, овальное туловище, руки-ноги прикреплены к нему на шарнирах.
– Кто-то подарил, – сообщил Кирик, – полно идиотов, обожающих выпендриваться. Статуй называется «Человек свободный». Подойдет?
– Он очень страшный, – поежилась я. – Без глаз, носа, рта… И одежды нет…
– Ну ё-моё! – подпрыгнул Кирюша. – Основа имеется, нарядить урода легко.
– Во что? Где взять платье? – приуныла я.
Кирюша закусил нижнюю губу. Потом вдруг заорал:
– Знаю!
– Тише, – шикнула я, – все спят.
Из чистой вредности мальчик решил поспорить:
– Лизка в комнате ревет.
– Если разбудим Сережку, он так заревет, что мало не покажется, – отбила я подачу.
– Помнишь, тетя Лена Гусева оставляла здесь зимой своего чи-хуа-хуа? – чуть понизил голос мальчик.
– Вредное животное… – содрогнулась я. – И кличка у него с претензией – Виконт. От еды «аристократ» отказывался, пришлось чуть ли не на коленях стоять и упрашивать капризника слопать ложечку за общее здоровье.
– А еще тетя Лена приволокла тогда чемодан псовой одежды, – заговорщицки шептал Кирик. – Виконт на ночь надевал пижаму, днем рассекал по дому в спортивном костюме, на прогулку натягивал пальто. Размерчик мерзостного пса, как у этого Буратино. Ну, делай выводы!
Я кивнула.
– Идея украсить, как ты выразился, Буратино вещами из обширного гардероба Виконта могла бы быть удачной, но – маленькая незадача: Лена увезла шмотки.
– Крэкс, фэкс, пэкс! – запрыгал Кирюша. – Опля! Вы ответили на все вопросы, получите миллион. Смотри во все гляделки…
Перед моим носом закачалась крохотная шубка устрашающей красоты. Некогда мех принадлежал кролику, очевидно, белому, потому что неведомый скорняк окрасил шкурку в истошно-розовый цвет, приклепал к ней изумрудно-зеленый бархатный воротник, усеянный стразами, пришил атласные завязки и две пуговицы, уверенно изображающие брильянты.
– Жесть страхолюдская, – бурно радовался Кирилл, натягивая образчик собачьего «от кутюр» на Буратино. – Воскобойников в восторг придет! Он бы сам такую шубенку напялил, да маловата, однако. Ну, зацени результат?
Я восхищенно зацокала языком.
– Сидит как влитая.
– Суперская кукла! Пошли, покажем Лизавете! – приказал Кирюша.
Мне пришлось остудить его пыл:
– Небольшая деталь – у красотки нет лица.
– Ерунда, – походя решил и эту проблему Кирюша, – мама отлично рисует, утром дадим ей фломастеры, мигом справится.
– Она лысая! – не успокаивалась я.
Кирик ахнул.
– Мама? Почему?
– Не Катя! Кукла, – уточнила я.
– На свете нет нерешаемых проблем, – проявил безудержный оптимизм Кирик. – Если волос нет, их надо приклеить.
Я кивнула.
– Согласна. Где взять парик?
Следующие тридцать минут мы выдвигали и отбрасывали прочь разные идеи. Сначала нам показалась замечательной мысль отрезать у кого-то из домашних несколько прядей и забыть о проблеме. Но потом мы сообразили: у членов семьи короткие стрижки. Соорудить прическу из мохеровых нитей не получилось, идея Кирюши отварить макароны, а затем прилепить их к лысому черепу Буратино звучала креативно, но осуществить ее на практике мы не решились.
– Нюра! – вдруг выпучил глаза мальчик. – Я снова продемонстрировал свою гениальность!
– Нюра? – в замешательстве повторила я. – Кто это такая?
– Лампа, очнись, – дернул меня за кофту Кирюшка. – Нюра Лазарева. У нее волос море, можно немного отчекрыжить, хозяева не заметят.
Я вскочила.
– Точно!
Не следует думать, что мы с Кирюшей задумали напасть на одну из жительниц поселка Мопсино, дабы ее обрить. Нюра – это собака Лазаревых неизвестной породы, размером с небольшого теленка. Несмотря на внушительные габариты, Нюра смирная, виляет хвостом при виде любого человека, никогда не злится и не выказывает агрессивности. А еще у псины роскошная шуба, шелковистые пряди свисают почти до земли.
– Бери ножницы и айда! – скомандовал Кирюша.
Я показала пальцем на будильник.
– Сейчас два часа ночи.
– И что? Самое лучшее время, – не дрогнул Кирюша.
Я снова села в кресло.
– Представляю свою реакцию, если к нам в предрассветных сумерках заявятся соседи и ласково попросят: «Разрешите у вашей собачки немного шерсти отрезать…» Ты бы не вызвал в этом случае психиатра?
– Мы же не больные, – развеселился Кирик, – ни у кого ничего клянчить не станем, чик-чик и утопаем.
– Предлагаешь без ведома Лазаревых постричь Нюру? – укоризненно прищурилась я.
Кирюша сдвинул брови.
– Лампа, не вредничай! Постричь – сильно сказано. Оттяпаем совсем чуток.
– Но это воровство! – возмутилась я.
– Нет, – уверенно возразил Кирик. – Белье с веревки унести или всю собаку, целиком, со двора сманить – нехорошо. А если ненужное отрезать, то даже похвально: скоро жара настанет, псина в шубе запарится. Пошли, Лампа, сейчас самый подходящий момент – темно, люди дрыхнут.
Но я продолжала колебаться. Кирюша понял мои сомнения.
– Ладно, один займусь, раз ты трусишь, – решительно произнес он и двинулся к холодильнику.
Мне стало обидно:
– Кто трусит?
– Ты, – преспокойно уточнил подросток.
– Я?
– Ты, – закивал Кирюша. – Хоть сто раз спроси, ответ не изменится.
Глубочайшее возмущение заставило меня встать с кресла.
– Я ничего не боюсь!
– Ага, – хихикнул Кирик, – оно и видно.
Продолжая противно усмехаться, он открыл холодильник, взял с полки батон докторской колбасы и оглянулся.
– Ну? Как?
– Иду! – ответила я. – Только ножницы прихвачу.
– Они нам понадобятся? – задал глупый вопрос Кирюшка.