– Меня зовут Евлампия Романова, – представилась я.
Неожиданно хозяйка улыбнулась:
– Красивое имя. А я Евдокия.
– Можно войти?
– Хорошо, – после небольшого колебания разрешила Евдокия. – Ступайте в приемную.
Основным украшением квадратной комнаты служили иконы, повешенные в одном углу. Мебель была старой, но чистой, и никакого телевизора не наблюдалось.
– Прошу садиться, – церемонно предложила Евдокия. – Что за проблема привела вас к нам?
Я вынула удостоверение и, увидев, как у хозяйки вытягивается лицо, быстро предупредила:
– Я не имею никакого отношения к милиции, представляю частное агентство.
Евдокия чуть склонила голову набок.
– В наш приют обращаются отчаявшиеся женщины, мы никогда не называем их имена. Если вы ищете кого-то, то зря потратили время на дорогу.
– Знаете ли вы Татьяну Привалову? – проигнорировав заявление Евдокии, задала я вопрос.
Женщина положила руки на стол.
– Да, я слышала о несчастной. Ее много лет назад осудили за убийство, но до сих пор люди о ней иногда судачат.
– Татьяна здесь бывала? – спросила я.
Евдокия уставилась в стол.
– Вероятно, она заглядывала сюда недавно, – предположила я. – Может, просила вас спрятать некую вещь.
– Не понимаю сути разговора, – прикинулась удивленной собеседница.
– У вас есть время выслушать меня? – попросила я.
– Каждый человек, пришедший в этот дом, получает свою долю внимания, – кивнула Евдокия. – Если сумею вам помочь, буду очень рада.
Я подробно рассказала о своей встрече с Приваловой. Евдокия безостановочно поправляла платок и молчала. Не произнесла она ни слова, и когда я завершила повествование.
– Скажите хоть что-нибудь! – взмолилась я.
Евдокия пожала плечами.
– Вы знали Татьяну? – в тщетной надежде повторила я.
Она кивнула, а я начала злиться.
– Если Привалова была здесь и оставила пакет, вы обязаны его отдать!
Евдокия, не изменившись в лице, возразила:
– Никаких обязательств я перед вами не имею. Приют был создан отцом Иоанном для помощи женщинам, над которыми совершили насилие в семье. Условием их проживания тут является полнейшая анонимность. С огромным трудом нам удалось завоевать доверие населения, мы спасаем сейчас много несчастных. А вы хотите, чтобы я поставила под удар богоугодное дело? Увы, ничем не могу вам помочь. Желаете чаю на дорогу? От нас никто не уходит голодным.
– Татьяна тут появлялась? – чуть не взмолилась я.
Евдокия в очередной раз схватилась за платок.
– Не могу ничего сказать.
– Вы знаете женщину по имени Стефания? – сменила я тему.
– Не припоминаю, – с каменным лицом отозвалась Евдокия.
– А за что арестовали отца Иоанна? – выпалила я.
Евдокия перекрестилась, и на ее лице впервые за время нашей беседы появилось искреннее удивление.
– Святые угодники, откуда вы взяли такую глупость? Отец Иоанн давно умер, уж десять лет прошло!
– У церковных ворот сидит старушка, – ответила я, – она мне и рассказала.
Евдокия горестно вздохнула.
– А, Алевтина Михайловна. У нее голова не в порядке. Живет вместе с сестрой, Надеждой Михайловной, та при отце Иоанне экономкой состояла. Надя гневливая, из себя по пустякам выходит, а еще у нее расчет был. Ладно, сплетничать грех… После кончины батюшки Надежда торговлей занялась, сейчас ларек на стации держит и за старшей сестрой приглядывает, а той в больной мозг видения лезут. Надо же такое придумать – отца Иоанна арестовали… Батюшка был святой! Это была его идея приют здесь организовать.
– Странная трансформация – из церковной служительницы во владельца торговой точки, – удивилась я. – Да и возраст у Надежды Михайловны небось не юный.
– Ей всего шестьдесят, – не теряя хладнокровия, заявила Евдокия. – По нынешним временам это не возраст, некоторые даже замуж выходят. Хотя Наде сходить под венец так и не удалось. А винила она в своей неудачной женской судьбе Привалову. Крепко ее ненавидела!
– Татьяну? – уцепилась я за конец тоненькой ниточки. – Что же у них было общего?
Евдокия стиснула губы. Видно было, что она в замешательстве – обронила, сама того не желая, обрывок сплетни.
– Простите… – в комнату вошла женщина, одетая в платье цвета шубки молодой мыши. – Евдокия Семеновна, там молоко привезли. Сами расплатитесь или мне доверите?
– Сама бидоны приму, – хозяйка приюта обрадовалась поводу прекратить беседу, – вот только гостью к воротам провожу.
Мы молча дошли до двери.
– Спасибо за помощь, – язвительно проронила я, выходя на крыльцо.
– Вроде я ничего не сделала, – равнодушно вымолвила Евдокия.
– И тем самым помогли настоящему убийце, – сердито сказала я, – человеку, который убил Мишу и свалил преступление на Татьяну. Он теперь, после того как почти до смерти избил Привалову, спокойно сидит у телевизора, а Таня, может, и не выживет. Повезло бедной девушке!
Евдокия опустила глаза в пол.
– Прощайте, доброго вам пути.
– А вам душевного спокойствия в момент очередной молитвы, – пожелала я и вышла на улицу.
– Евлампия… – тихо окликнула меня Евдокия.
Я обернулась.
– Да?
– Татьяна хороший человек, – еле слышно произнесла Евдокия, – она не могла никого убить. Не видела я в ней озлобленности и ярости темной не ощущала.
– Вы что-то знаете! – обрадовалась я. – Расскажите, пожалуйста.
Евдокия привычно поправила платок.
– Сплетен не люблю, люди дурное болтают и врут много. Небось вы к Надежде собрались?
– Угадали, – подтвердила я.
– От нее вы лишь ругань услышите, – посетовала Евдокия. – Ни слова правды не скажет, ненавидела она Ирину! Ох, как злобилась, по сию пору ее имени слышать не может.
– Почему? – оживилась я.
Евдокия неожиданно вынула из кармана платья дешевый мобильный.
– Ступайте на улицу Весеннюю, в двенадцатый дом. Там живет Серафима Буравкина. Позвоню ей, предупрежу, что придете. Фиме можно говорить, а меня положение молчать обязывает.
Не веря своей удаче, я, спрашивая у редких прохожих дорогу, поторопилась в центр Казакова и без всяких приключений добралась до небольшого, покосившегося на один бок дома из темных, почти черных бревен.
– Не скребись, входи смело! – закричали из глубины избы, когда я постучала в щелястую дверь. – Туфли скинь и ступай без стеснения.
Серафима могла служить примером для многих хозяек. В отличие от неряхи Тамары Макеевой, у которой даже гадальные карты были покрыты слоем грязи, Буравкина содержала дом в идеальной чистоте.
– Звонила мне Евдокия, – объявила старушка, – велела тебе кой-чего рассказать. Меня зови бабой Симой. Ты Евлампия?
Я кивнула.
– Танькой Приваловой интересуешься? – сразу приступила к сути вопроса бабушка. – Хорошая девочка, да родители ей достались неладные. Ирка без головы жила. Такое учудила!
– Что именно? – не сдержала я любопытства.
Баба Сима нахмурилась.
– Народ болтал разное, а дыма без огня не бывает. Хотя виноватить его нельзя – он тоже человек, не справился с вожделением. Не самый страшный грех, его надо прощать мужикам. Слабые они.
– Пожалуйста, попонятнее, – взмолилась я.
Баба Сима подняла указательный палец.
– Сплетни перескажу, а уж есть в них правда или нет – сама решай.
Я вцепилась пальцами в край стола и закивала, словно китайский болванчик. Старушка вытерла рот носовым платком и начала излагать стародавнюю историю…
Местный священник, отец Иоанн, был замечательным человеком – не жалея себя, помогал прихожанам, поддерживал их в беде, радовался на свадьбах и крестинах. Для каждого мирянина, даже неверующего, батюшка всегда находил доброе слово и никому не отказывал в помощи. В очень непростые для церкви советские, атеистические годы отец Иоанн сумел завоевать доверие не только стариков, но и молодежи. К нему прибегали со всех близлежащих деревень подростки, чтобы пожаловаться на плохие отношения с родителями, конфликт с учителями или попросить совета в вопросах любви. Люди считают священников стариками, никто из селян не видел за не очень окладистой бородкой и черной рясой отца Иоанна его истинный возраст. А ему было всего двадцать пять лет. Жена его, матушка Прасковья, была приятной, хозяйственной женщиной. Она с радостью занималась с юными прихожанами, открыла при церкви кружок вышивания. Было видно, что Прасковья любит малышей и станет отличной матерью.
Как-то раз матушка поехала в Москву за книгами. По пути на станцию автобус перевернулся, все пассажиры остались живы, отделались небольшими царапинами от разбившихся стекол. А вот Прасковье не повезло – она сломала позвоночник.
Несколько лет матушка недвижимо пролежала в постели. Отец Иоанн ухаживал за ней как мог, но ему часто приходилось оставлять супругу одну. Прасковья не жаловалась на жизнь, как истинно верующий человек она молча несла свой крест, отец Иоанн переживал за супругу и в конце концов нанял ухаживать за ней Ирину Привалову.
Ирочке едва исполнилось четырнадцать, когда она переступила порог дома священника. Но, несмотря на юный возраст, девочка была хорошей хозяйкой, а отец Иоанн получил возможность изредка ездить в Москву за книгами и нотами – священник любил играть на пианино. Если кто-то удивлен, что за матушкой стала присматривать девочка, то напомню: в деревне подросток четырнадцати лет – уже работник. Ира провела в доме отца Иоанна два года. Потом она забеременела от дачника Федора, благополучно вышла за него замуж и стала вести собственное хозяйство.
Добравшись до этого момента, баба Сима хитро прищурилась.
– Интересно?
– Пока не очень, – призналась я. – Мне уже известна история сватовства Федора. Правда, о том, что Ирина служила у священника, я услышала лишь от вас.
– Давно дело было, – довольно закивала Серафима. – Люди считают, что все умерли, но я-то еще живехонька. Ты слушай, сейчас самое интересное начнется. Прасковья померла, когда Ирка уже несколько лет была замужем. Я тогда в церкви порядок поддерживала, и вот один раз, апрель тогда был, как сейчас, подзадержалась немножко, пришла к полуночи. Собираю спокойно огарки, вдруг слышу издалека голос Иры: «Ванечка, неужели ничего нельзя изменить?»
Глава 17
Хоть Серафима и верила в бога, но с грехом любопытства справиться никогда не могла. Уборщица на цыпочках прокралась по небольшому коридорчику в ту часть, где к церковному зданию примыкал домик отца Иоанна, и вся превратилась в слух. На улице было тепло, даже странно душно для апреля, и священник открыл на кухне окно, а в коридорчике церквушки стояла нараспашку фрамуга, звуки чужих голосов беспрепятственно долетали до ушей Симы. Священник с Ирой понятия не имели, что неподалеку затаился посторонний любопытный человек, и продолжали откровенный разговор.
– Нет, Ирина, – мягко ответил батюшка, – плохо придумано.
– Но ведь Прасковьи больше нет! – со слезами в голосе воскликнула Ирина.
– Невозможно нам соединиться, – сказал отец Иоанн. – Я-то вдовец, но ты замужем.
– Развестись недолго! – запальчиво заявила Ира.
– Между вами с Федором свершилось таинство брака, – начал увещевать ее священник, – значит, жить вам вместе в печали и в радости до той поры, пока один не уйдет в царствие небесное.
– Никакого брака нет! – заплакала Ирина. – Ты же знаешь про уговор, сам согласился нам помочь. Неужели Федя кому-то признался?
Серафима слушала, боясь пошевелиться, а батюшка с Ириной детально обсуждали свои дела, и в конце концов уборщице открылась их тайна. Ира была симпатичной бойкой девушкой, отец Иоанн имел на руках жену, не способную из-за травмы исполнять супружеские обязанности. Конечно, священник не имеет права заводить шашни на стороне, но он был слишком молод, вот и поддался соблазну. Сейчас симпатии Буравкиной были на стороне церковного служителя: Ирину Серафима осудила – по-деревенски говоря, курочка не захочет, петух не вскочит, нечего было перед парнем в короткой юбке ходить, с виду он батюшка, а под сутаной обычный мужик.
Когда Ирина забеременела, она рассказала матери о своем положении. Но у девушки хватило ума не выдать любовника – она сообразила, что отца Иоанна за произошедшее по голове не погладят: мало того, что он при живой жене связался с прихожанкой, так еще и совратил несовершеннолетнюю. Церковника могут лишить сана. А если и не прибегнут к столь суровому наказанию, то совершенно точно отправят провинившегося батюшку в далекий приход на другом конце страны. Ирочка же не хотела лишиться любимого, поэтому объявила матери:
– Отец ребенка дачник, москвич Федор Привалов.
У Галины не возникло сомнений в словах дочери, в гневе она бросилась к дачникам, припугнула их заявлением в милицию – и Федор сделал предложение Ире. В Мопсине немного посудачили о скоропалительной свадьбе, но никто девушку не осуждал. Наоборот, ей завидовали, считали, что она отлично устроилась, стала невесткой в богатой семье…
– Постойте! – не выдержала я. – Очень странно!
– Что тебе непонятно? – удивилась Серафима. – Старая как мир уловка: от одного забеременела, за другого замуж вышла. Таких случаев полно.
– Ирина спала с обоими мужчинами? С отцом Иоанном и с Федором? – изумилась я.
– Нет, – возразила Буравкина. – Ирка во время разговора плакать стала и призналась: «Почему нам вместе не жить? Я тебе верность храню. Сам знаешь, Федор ко мне никогда не приближается, поэтому ты его в качестве мужа и посоветовал, знал, что мое чувство к тебе вечное».
– Еще лучше! – я окончательно потеряла способность соображать. – Батюшка подсказал Ирине, как надо действовать?
– Верно, – согласилась Серафима.
– Посоветовал объявить Федора своим любовником, чтобы скрыть истинного отца ребенка? – спросила я.
– Угадала, – хмыкнула Буравкина. – Видишь, все очень просто. Сколько я таких историй знаю!
– Наоборот, никакой логики нет, – возразила я. – Отлично понимаю причины, толкнувшие Ирину на фиктивный брак. Но Федор! Он-то зачем согласился? В те времена, правда, еще не умели делать анализ ДНК, но все равно он мог заявить, что между ним и Ириной близости никогда не было, и попытаться пройти другие тесты, доказать свою непричастность к младенцу.
Серафима начала хрустеть пальцами, и у меня от щелкающих звуков по спине побежали мурашки.
– Чем-то они его напугали, – наконец сказала старушка. – Тайна у Привалова какая-то имелась, да, видно, некрасивая, раз он согласился на их условия. Вот как в жизни получается! Небось Ирка рассчитывала, что после смерти Прасковьи разведется с мужем и станет матушкой. Да не вышло. Отец Иоанн, видно, опомнился, про бога вспомнил. В общем, не удалось Приваловой первой бабой по деревне ходить, она с Федором дальше жила. Батюшка же решил своей грех замолить – приют основал. Священника все очень любили, считали почти святым, да мне кажется, что не о несчастных женщинах он пекся, а свою душу спасал. Вроде как решил: если взвалит на плечи дом призрения, ему Господь прошлые развратные действия простит. А Ирка богомолкой стала. Она и раньше в церковь часто ходила, после же смерти Прасковьи вообще от храма далеко не отходила – в трапезной помогала, в саду ковырялась. Очень ей хотелось поближе к отцу Иоанну находиться, снова в постель его уложить. Все предлагала ему обед сготовить, бельишко постирать, комнаты обмести… Но священник держал оборону, не желал повторения прежней ошибки и взял в экономки Надежду.
– Нынешнюю владелицу ларька на вокзале? – уточнила я.
Буравкина улыбнулась.
– Ее самую. Сейчас, конечно, Надька на Бабу-ягу похожа, но в прошлые годы гляделась красавицей – волосы черные, глаза голубые, талия рюмочная. И Наде отец Иоанн нравился, стала она ему глазки строить.
– Нехорошо кокетничать со священником, – укоризненно заметила я.
Хозяйка смахнула рукой со стола невидимые глазу крошки.
– А ничего плохого. Отец Иоанн вдовец, ему дозволено во второй раз жениться, Надя тоже была свободная, из верующей семьи. Почему им вместе не быть? Но ничего не получилось. С той поры Надька и сестра ее ненавидят Ирку.
– Почему не получилось? – уже предполагая ответ, я все же задала вопрос.
Серафима подперла щеку кулаком.
– Отец Иоанн любил Иру. Он иногда так на нее смотрел! Но жениться не мог, боялся признаться в отцовстве Тани. Да и с разведенной ему под венец негоже идти. Надька же, несмотря на красоту, была ему без надобности. Так и не вышло у них ничего хорошего: Ира рано убралась, умерла от болезни, не помню, сколько ее дочери тогда было. Отец Иоанн бобылем до смерти прокуковал. Надька около батюшки долго крутилась, а потом, в перестройку, в бизнес ударилась. Семьи у нее нет, с сестрой слабоумной живет. А теперь скажи, любовь людям на радость или на горе дается?
– Вы, конечно, знаете, что сделала Татьяна Привалова? – я увела Серафиму в сторону от философских размышлений.
– Ребенка убила, – вздернула брови старушка. – Кто ж про нее не слышал!
– Она сюда не приезжала? – задала я основной вопрос.
– Таньку посадили, – грустно сообщила Буравкина, – давно и надолго, наказали сильно. Говорят, она в заключении померла, где похоронена, никому не ведомо.
– Привалова освободилась, – сообщила я Серафиме.
– Да ну! – всплеснула она руками. – Так сюда Танька не пойдет. Никакого смысла нет, чего ей здесь делать? Может, в Мопсино направится. Но тоже сомнительно: дом Федор давно продал, и Танька к Привалову не сунется.
– Не слышали ничего про женщину по имени Стефания? – продолжала я расспросы. – Вроде она из местных.
– Стефания, Стефания… – забормотала старушка. – Нет, не подскажу. В Казакове так никого не звали.
В моей сумочке резко зазвенел телефон, я вынула трубку.
– Слушаю.
– Могу дать справку на всех интересующих тебя лиц! – доложила Олеся Рыбакова.
– Пришли на почту, – попросила я, – через четверть часа буду дома.