Раньше у него никогда таких мыслей не возникало. Уконтрапупили всех сталкеров, сделали из них наемных коммивояжеров, а теперь настоящий понадобился.
Когда спускался по лестнице к выходу, с тоской подумал, что если бы не этот черт Берковски с его наглой торжествующей улыбочкой, точно бы задержался в компании милой щециночки. Лауниц словно ощутил на ладонях ее выпуклости, от вздутий ее сосков даже стало щекотно ладоням; его передернуло от ненависти к представителю «Монлабс».
Лауниц порывисто прошел мимо секьюрити с отличными маленькими рожками на лбу – очередная генная модификация – и наконец оказался на улице, давно лишившейся уличного освещения. Подсвечивали ее только рекламные люминесцентные пузыри, медленно плывущие в тихом воздухе. «Скажи мне да, – мелькнуло на боку одного из них, – и я заберу тебя в Элизиум. Похоронная компания Ахерон. С улыбкой на ту сторону».
Велосипед обоссан – притом прицельно и обильно, галстуком его, что ли, вытирать?.. А ведь не отвертишься, обложили. Скорее всего, албанская мафия, ставящая на счетчик и торгующая органами, и корпорация, печально известная своими аморальными биологическими экспериментами, находятся в партнерских отношениях.
И что? Садиться на велик и дуть на койку, домой?
Или сказать этой «благодетельнице», этой хитрющей Вере, все, что он о ней думает? А хрен, тоже не выйдет. Он ведь не знает ни ее номера телефона, ни адреса. Из особых примет – запомнилась только ее сумочка «Варья Пейн» из инкубаторской крокодиловой кожи. Стой, а он ведь знает, где находится фирменная франшиза – на Ориджин-стрит, не так уж далеко отсюда, если уцепиться за какой-нибудь пиццамобиль. Конечно, он не найдет Веру прямо там, но ведь о ней в бутике могут что-нибудь знать.
Восемь вечера, но магазинчик еще работает, владелица – резкая брюнетка со светящимися неоном ногтями, дорогущее фотоническое покрытие – пыталась дождаться хоть какого клиента.
– Я бы хотел сделать подарок для одной моей знакомой, но боюсь повторить то, что у нее есть. К вам приходила одна такая дама. Одета, пожалуй, старомодно, хотя сама еще в соку. Светловолосая, локоны, с седой прядкой над ухом, намеренно выглядит старомодной, славянского вида.
– Я, кажется, знаю, о ком вы говорите. Клиентов сейчас не так уж много. Она купила, если не ошибаюсь, сумочку. Винтажную, кстати. Такой имидж возбуждает некоторых партнеров.
– Интересно, а свой адрес эта «возбудительница» вам случаем не оставила?
Хозяйка замялась и даже закашлялась.
– Если вы с ней знакомы, то почему не знаете ее адреса или номера мобильного?
Ясно было, что хозяйка не прочь поделиться информацией, только ее надо материально заинтересовать.
– Встреча с этой дамой была случайной, только успели познакомиться, любовь с первого взгляда, а уже прорвало канализацию и упал метеорит. Так что теперь мне просто необходимо ее найти и явиться с презентом. Вот эту косметичку, крокодил под стать ее сумке, я, кстати, тоже возьму… Так что насчет адреса?
– Мм, некоторые клиенты оставляют нам свои адреса, только электронные, для рассылки сообщений о каких-то новинках. Если точнее, мы сами их находим, по данным, считанным с кредитки…
Через минуту Лауниц вышел на улицу с этим кошельком из псевдокрокодиловой эпидермы, выращенной на контрафактной коллагеновой матрице во Вьетнаме, похудев на сотню баксов.
Хорошо, что планшетник с собой, можно пообщаться через сеть с одним человечком. Фиолетовый Чмо, который когда-то делал ему компьютерные эффекты для «Проходной дьявола», баловался со всякими нелегальными «хуизами» (от легендарной whois); сейчас этот тип оказался на связи и с ходу помог пробить ему физический адресок. Конечно же, попросил перечислить ему немножко бабок на электронный кошелек, вымогатель.
Ага, два квартала отсюда. В итоге имеем длиннющий ряд серых одноэтажных домиков, слипшихся боковыми стенками. Ее подъезд в самом конце.
Асфальт на тротуаре с выбоинами, колесо сломать можно даже на авто, не то что на велике. Половина окон не светится, то ли жильцы свирепо экономят на энергии, то ли оттуда уже съехали. Девушка явно не шикует, живя здесь, но в то же время деньжата у нее водятся. Свои ли?
Квадрат ее окна черен – выключен свет, так же как у двух ближайших соседей. А вдруг и она уже свинтила отсюда?
Лауниц подошел к двери. Вообще табличка с ее фамилией на двери еще присутствует и в почтовом ящике что-то лежит – хотя это мало о чем говорит. Бывает, что обслуживающие компании шлют счета за воду и электричество и спустя пять лет после смерти клиента – так сказать, на тот свет.
Он хотел было уже развернуться, но тут… даже не услышал, почувствовал какую-то вибрацию, прошедшую по двери. Как будто внутри что-то упало плашмя. Лауниц втянул для решимости воздух, толкнул дверь и оказался в задымленной прихожей.
И сразу нырнул под идущую на него руку – кто-то массивный атаковал его. Ответил ударом локтя атакующему – между ребер. И еще раз, разворачивая руку, тылом кулака – в наклонившуюся голову противника. Костяшки пальцев загудели от столкновения с крепким черепом, но в другую руку плавно перешла бейсбольная бита. Лауниц подставил ее под что-то падающее ему на голову и, провернув биту по часовой, ударил следующему противнику в левую часть головы. И сразу ткнул тонким концом биты еще одному между глаз. Вывел биту по восьмерке вниз и завершил движение, влепив ее третьему противнику в промежность. На него вынесло следующее агрессивное тело. Вжавшись в стену, Лауниц пропустил противника мимо себя, но сумел перехватить его за запястье, которое и рванул по круговой, выводя захваченную кисть вверх. Тело с наскока перевернулось вокруг собственной руки и тяжело шлепнулось на спину. Лауниц наклонился и зафиксировал поверженного в лежачем положении – ударом ребра ладони по горлу. Потом сделал шаг вперед и стал вглядываться в сумерки комнаты. Но вовремя оглянулся. Трое типов, оставшихся позади в прихожей, поднимались с утробным урчанием, кряхтением и сипением, свидетельствующим о сильных болевых ощущениях.
Им еще раз не повезло – в прихожей было слишком тесно. Лауниц подпрыгнул, ухватился за антресоли и, резко качнувшись вперед, одним ударом ног вымел всех из коридора – прямо на улицу. А когда хотел обернуться к комнате, понял, что не успеет. Резко наклонившись, дернул кого-то за щиколотку. Затем, уже обернувшись, помог нападающему упасть – ударив основанием ладони снизу в челюсть, услышал зубовный хруст. Этого типа, оглушенного, с текущей кровавой слюной, также выбросил на улицу. Его товарищи уже брели к машине, причем один висел на другом. О немедленном реванше они, скорее всего, не помышляли, ведь обычно их уделом были не битвы, а беспрепятственное насилие.
Вера нашлась за диваном. Прижала его руку к своему мокрому лицу, дав почувствовать свою дрожь.
– Добрый вечер, госпожа Загряжская. Позвольте спросить, это кто к вам заходил – электрики или водопроводчики?
Она всхлипнула, голос ее впервые прозвучал слабо и нетвердо.
– Я входила в дом с улицы, а они сразу вломились за мной. Четверо.
– На серьезных людей не похожи. Отморозки какие-то.
Она, резко прекратив всхлипывать, села.
– Это не воры.
– Может, конечно, только попугать хотели. Но, Вера, полицию бы неплохо вызвать.
Она решительно помотала головой. Дрожь явно прошла.
– Не надо. Свалили же они. И полиция не будет искать незнамо кого, скорее, начнут ко мне цепляться. Я даже рожи у этих громил не успела рассмотреть.
– Я тоже. А несколько бранных слов, которые я от них услышал, показались мне похожими на смесь польского и русского. «Дупа» – что бы это значило? Дайте веник, я подмету.
Она неожиданно засмеялась.
– Дупа – это задница, у галичан. И вы тут уже подмели. Вообще у меня робуборщик, он умный, старый и я зову его дедушкой…
Она встала, отбросив его протянутую на помощь руку, показывая, что у нее все в полном порядке.
– Так, теперь давайте разбираться с вами. Как вы здесь оказались, господин Лауниц? И не надо выдумывать, что случайно мимо проходили.
Похоже, дамочка быстро вернулась на свою стезю. Отряхнула юбку, подтянула колготки, задрала нос и вперед.
– Не случайно и не мимо. Я вас искал. Как – объяснять не буду.
– А зачем – это вы объяснять будете?
– Хорошо. Я считаю, что вы меня втравили в темную историю. Сейчас еще этот Берковски нарисовался в полном объеме и мне, выходит, не отвертеться. Он тоже возник в той самой практике доктора Альтравиты, которого вы о чем-то таком попросили. Позвольте спросить, на кого вы работаете?
– Я работаю на себя; теперь хотите узнать, откуда деньги беру? Распродаю кое-что из того, что муж оставил. И я уже говорила, что вы идеальное вместилище для памяти моего мужа. Если Берковски имеет какие-то дела с Альтравитой, то это меня совершенно не касается.
– Еще раз решительно заявляю, что не желаю быть вместилищем для памяти чьего-либо мужа, – с безнадежностью в голосе сказал Лауниц. – Итак, что мне теперь делать? Я реально на краю пропасти. С одной стороны на меня охотятся албанцы, с другой – «Монлабс», и все вы хором запихиваете меня в Зону. А я ведь точно не сталкер.
– Еще раз решительно заявляю, что не желаю быть вместилищем для памяти чьего-либо мужа, – с безнадежностью в голосе сказал Лауниц. – Итак, что мне теперь делать? Я реально на краю пропасти. С одной стороны на меня охотятся албанцы, с другой – «Монлабс», и все вы хором запихиваете меня в Зону. А я ведь точно не сталкер.
– После того, что вы тут вытворяли сегодня, я бы такого не сказала…
– Может, стереть загруженную мне мемограмму Загряжского?
– Нет, Альтравита сказал, что это невозможно. Можно только двигаться вперед.
– Неравновесная термодинамика, будь она проклята. За всю мою жизнь никто не распоряжался мной так нагло и бессовестно!
Она неожиданно провела рукой по его плечу.
– Ага, кажется, я поняла: вы пришли мстить. С чего начнете? Сервиз будете бить?
И все-таки вид у нее не такой высокомерный, как раньше. После того как он спас ее задок от неприятностей, она немного сменила амплуа – голос сейчас не то чтобы жалобный, но немного плаксивый, и губы чуток подрагивают. Типа что с меня возьмешь, со слабой, ищущей тихого счастья женщины?
Он подумал, что талдычить одно и то же бессмысленно, он оказался в роли спасителя несчастной овечки и уже не хочет отказываться от нее, значит надо сменить пластинку.
– Начну с… У вас выпить найдется?
– Водка или мартини?
– Водка и сока, лучше грейпфрутового – разбавить наполовину.
– Так и есть, ученые говорят, что восточные немцы – наполовину славяне.
– Хорошо, без сока. Хотя для желудка это вредно, – сказал и подумал, что такая фраза в немецком стиле выглядит для нее смешной. Он почему-то не хотел терять набранные очки.
– О, уже и на желудок нам сейчас наплевать?
– Но от закуски не откажусь.
– Тренд уловила. Килька в томате, соленые огурцы. Все есть. Специально ездила за ними в русский магазин за двести миль.
– Давайте, если разбойники их еще не унесли, соленые огурцы.
Пока она ходила на кухню, Лауниц прошелся по гостиной. Здоровенный шкаф из цельного дерева с настоящими бумажными книгами – это типично для русских; твердые переплеты с тиснением – такие триста лет простоять могут, а флэшки уже через десять лет мусором становятся. Насколько он разбирает кириллические буквы, собрания сочинений: какой-то Лесков, Достоевский, куда ж без него, история русской литературы в девяти томах. Деревянная флейта на комоде, ноты. Тоже, наверное, типично. Обои в цветочек. Лампа с малахитовым основанием и зеленым матерчатым абажуром. Все это так немодно. Исключение составляет только мини-лес в большом горшке: мини-сосна, мини-елка, мини-березка; геном модифицированный, гены роста подавлены энзимами. На комоде фотография какого-то парня лет двадцати двух. Черный берет, погоны офицерские, кажется лейтенант.
– Это Сергей, старая фотка, – послышался из-за спины голос Веры. – Сфотографировался, когда после питерского общевойскового училища служил под Калининградом, то, что вы Кенигсбергом называете, в 336-ой бригаде морской пехоты.
– А когда он ушел? В смысле, из армии.
– Ушел, в смысле со флота, нескоро, еще десять лет прослужил, самые тяжелые. Перетерпел то время, когда реформаторы деньгу для вояк зажимали согласно заветам Милтона Фридмана – если без боевых, то, в основном, той самой килькой в томате и питался. Потом горячая точка на Кавказе. Морская пехота, а в горах воевал. Потом еще спецназ ВМФ, так называемый «морской разведывательный пункт». Где-то у них случилось столкновение с натовскими боевыми пловцами, которые на нашу базу проникнуть хотели. Наши порубили тех гостей непрошеных. Натовское командование нажаловалось, и тогдашний министр обороны, очередной реформатор, последний по счастью, в порыве крепкой дружбы с потенциальным противником всю их группу реформировал, в смысле расформировал за невежливость. Сергей жалел, что он тогда обиделся и ушел. Потом там все наладилось, но жизнь как фарш обратно не провернешь.
– Вы-то давно с ним?
– Да нет, не очень, здесь познакомились. Два года назад поженились, собирались уже ребенка заводить. Забавно, в детстве жили в одном городе, в Питере, даже в одном районе, на Васильевском острове, он на 8-й, а я на 22-й линии. А встретились только в Хармонте.
Она сделала шаг навстречу и положила свои легкие руки на грудь Лауницу.
– Мне показалось, Вера, что вы любите его.
– Люблю и очень хочу вернуть его обратно.
Ее глаза оказались около его глаз и как-то потянули в себя; он почувствовал ее дыхание, ласковое, сладко щекочущее, на своей коже, ниже шеи, где расстегнул пуговицу рубашки, пытаясь охладиться после драки.
– Давайте, Вера, я не по Достоевскому, а прямо сформулирую. Вы так любите его, что готовы даже переспать со мной. Это – самоотверженно, поскольку я далек от Аполлона. Но, – Лауниц на несколько секунд задумался («что ты делаешь, зачем тебе этот геморрой?»), – я и так иду в Зону. Решение окончательное, принято недавно, но обжалованию не подлежит. И все сделаю, чтобы найти вашего мужа. А теперь давайте выпьем.
– Ах, апельсинки не хватает, – она, отойдя, опустилась на высокий стул, вроде тех, что в барах. – А я так села удобно.
– Ладно, я схожу на кухню, на правах мужезаменителя.
Когда он вернулся с кухни с тем, что требовалось, она сказала:
– А ведь сами нашли. Даже не спросили, где лежит, – и заиграла пальцами на своей щеке.
– Вера, я действовал по интуиции. Не надо скоропалительных выводов.
– Не оправдывайтесь. По интуиции действовать тут бесполезно. Там миллион ящичков. Вы вспомнили, – она погрозила пальцем. – Да не отнекивайтесь же вы.
В этот момент Лауниц уже «опрокинул» во второй раз. А на третий раз даже не почувствовал вкуса водки. Никогда он так не напивался, легко и непринужденно, мягкая, но сильная эта «Белуга». Он вдруг избавился от напряжения, словно бывал в этой комнате уже тысячу раз. Может, и в самом деле русский соленый огурец делал чудеса.
А после дцатой рюмки с кухни донесся звук бьющегося стекла. И раздалось неприятное шипение. Когда он вбежал туда, там вовсю горел и дымил файер. Неслабо обжегшись, Лауниц схватил его, кинул в раковину и залил водой. Вслед за файером влетел приличный обломок кирпича с наклеенным стикером, на котором значилось: «Ты нас разозлила, сучка кагэбэшная».
– И вы, паршивцы, меня тоже разозлили, – распахнув окно, он выпрыгнул на улицу, но успел только засандалить обломок кирпича в капот отъезжающей машины. Оттуда донесся злобный вопль на галичанском диалекте общеевропейского языка, однако никаких ответных действий не последовало.
Когда Лауниц вернулся в дом, Вера сидела все на том же высоком стуле, только обхватив голову руками и слегка раскачиваясь.
– Боже, они никогда не оставят меня в покое.
– Тогда придется успокоить их. У господина Загряжского… у Сергея были недоброжелатели? Быть может, в сталкерской среде?
– Какие они сталкеры? Банды и кланы на поводке у «Монсанто». Корпорация разжигает ненависть между ними. Это называется конкуренция. Тогда хабар будет наиболее дешевым. И неважно, сколько крови и дерьма будет на нем… В этой среде нет доброжелателей. Изобразить друга, а в удобный момент загнать пулю в затылок и забрать хабар – это всегда пожалуйста.
– Сергей выступал за мир и дружбу?
– Нет, конечно. За то, чтоб какие-то правила были, чтобы без предательства, без подставы. Многие посчитали, что он нарывается. Стецко, например. У него рыльце особенно в пуху. Он с угрозами хабар перекупал в интересах одной фирмы. А тем сталкерам, которые его на хрен посылали, не иначе как он маячки ставил – и потом те быстро все погибли, от разных «случайностей». Сергей, помнится, этому типу крепко накостылял, чтоб больше не гадил товарищам.
– Сомнительно, чтобы после этого на него не затаили злобы.
– И даже таить-то не стали. Его сразу обвинили в том, что он – «царь», «самодержец». Еще бы, мешал свободно предавать и продаваться. Стецко, конечно, в первую очередь поучаствовал – мол, москаль всех в ужасное рабство взять хочет. У него ж герои – Мазепа, Петлюра и Бандера. Но особенно Школяр, то есть Марек Возняк, старался. Это потому, что он давно с «Монсанто» связан, еще с Гданьска, его даже в Россию посылали. В район русской Зоны, то ли шпионить, то ли агитировать за самостийность под крылышком той самой корпорации, и кто-то из русаков ему там яичко отбил и зубы высадил.
– Вера, я не хочу бросить какую-то тень, но ведь за «смерть-лампой» Сергей, в общем, по заданию «Монлабс» ходил?
Заметно было, что всякие вопросы, бросающие тень на Загряжского, ей неприятны. Она даже как-то подалась вперед, словно птица, защищающая свое гнездо.
– А куда было деваться, он же не был романтичным юнцом, который просто выступает за все хорошее; вынужден был приноравливаться, но гнул свою линию. «Монлабс» распространила о нем в сталкерской сети слух, что он агент службы внешней разведки России, типа жуткий кагэбист, хочет у всех них отобрать гешефт любой степени мелкости, трахнуть их жен, отнять детей, и прочее фуфло. А он искал способ, как помешать ей скупить всех чохом. Вышел на контакт с другими потребителями, правда, не очень удачно; это были сотрудники компании «Хьюндай», которую Дюмон уже нагнул к вассальному соглашению. Первый блин комом, но Сергей не собирался останавливаться. Легко им теперь отыгрываться на мне, когда он пропал.