– Ой! – пискнула девочка, шумно хватая ртом воздух, закашлялась и, дрожа всем телом, прижалась к Стёпику.
– Не боис-сь, – сказал тот. – Это наш-ши ос-столопы и ес-сть. Так ш-што давай, ныряй в реку и с-сиди там, с-скока тебе надо, а мы тут пока потрындим-покумекаем.
– Сам ты остолоп, – проворчал один из подошедших мужчин.
Только разглядеть ни его, ни второго «братца» Нюра не смогла – и без того уже было сумрачно, да у нее еще и в глазах темнеть начало. Девочка ринулась к воде, чтобы поскорей надышаться и не рухнуть в обморок на глазах у «пердяктеля» и незнакомцев. Ладно еще Стёпик, он уже почти свой, а перед этими двумя стыдобушка бы случилась. Потом, небось, так бы и потешались: мол, как впервой нас увидела, так и чувств от счастья лишилась. Нет, нельзя им такую радость дарить! Пущай шибко много о себе не думают.
Нагретая за день солнцем река была теплой, как парное молоко. Нюра с наслаждением опустилась под воду, обхватила попавшуюся под руки корягу, чтобы не сносило течением, и долго не могла отдышаться – слишком уж много времени провела на воздухе. Вскоре ей стало легче и сразу захотелось выйти на берег, ведь с «остолопами», которые, как сказал Подземный Доктор, спасли ее от верной смерти, она так и не успела познакомиться. И вообще невтерпеж было послушать, о чем они там со Стёпиком балакают. Небось, пока она тут сидит, все самое интересное и пропустит. Но ведь Доктор говорил, что под водой нужно сидеть долго, чтобы легкое хорошенько отдохнуло, а то перестанет совсем работать, и тогда придется ей всю жизнь в реке провести, ни с кем словечком не обмолвившись.
В конце концов девочка решила не вылезать пока на берег, а поднимать ненадолго из-под воды голову. Спросит что, послушает – и снова под воду. Подышит, вынырнет, чуток поговорит – опять нырнет. Может, Доктор бы за то и осерчал, но шибко уж с «братцами» хотелось свидеться. Может, теперь и она им сестрицей станет младшенькой? Ежели эти двое такие же добрые да веселые, как Стёпик, почему бы и не стать.
Так Нюра и сделала. Подняла над водой голову, хотела поздороваться, но, услышав, о чем говорят «братцы», перебивать их не стала. Те же в сгустившейся темноте девочку не заметили и продолжали судачить как раз о ней.
– Ну, сробим мы эту сараюху на берегу, а опосля-то што? – сказал один из мужчин, кто именно, Нюра не разглядела, слишком уж было темно. Она и самих-то говоривших видела лишь в виде силуэтов на фоне более светлого неба.
– Как это што? – откликнулся второй. – Тамока Нюрка и будет жить. Из Слободки не видно, никто туды не шлындает, в кусты-то. Живи себе без опаски. Захотела в воду – прям из сарая и ныряй. Никуды и бечь не нужно, дивья! Ну а еду мы ей приносить станем, не переломимся. Много ли ей надо?
– Игнатий о другом с-сейчас-с, – раздался знакомый бас Стёпика. – То, ш-што Нюра в с-сараюхе пож-живет пока – ладно. И от деревни в с-стороне, и кус-сты вокруг: ис-скать с-станеш-шь – не с-сразу найдеш-шь, вс-се так. Еду нос-сить будете, куды денетес-сь. Тока ишшо и прис-сматривать надо за ней, ос-собенно поперву, но это тож-ж ладно. Ну так это теперича. А опос-сля? Ишшо мес-сяц-другой – и заморозки начнутс-ся. А там, глядиш-шь, и ледок. И ш-што девчуш-шка делать с-станет, в прорубь нагиш-шом нырять?
– Пошто нагишом-то?.. – пробубнил второй «братец».
– Ну давай в тулуп ее вырядим, ш-штоб уж-ж с-сразу камнем на дно уш-шла и не мучилас-сь!
– Не шибко смешно, Стёпик.
Нюре тоже стало совсем не смешно. Только сейчас она с ужасом осознала, что ведь и впрямь зимой ей будет деться некуда. Река замерзнет, и даже если Мирон с Игнатием сделают прорубь, то долго она в ней не накупается – быстро простудится и умрет. И что же теперь, жить ей всего ничего, только до первых холодов осталось?
Девочка не сразу поняла, что плачет. Услышала лишь:
– Эй, эй! Ты пош-што ревеш-шь?
– Помру-у-ууу я ско-о-ооро-о-оо! – провыла она, уже не таясь.
– Ну и дурни ж-же мы, братцы, – с тоской промычал Стёпик, а потом, неумело бодрясь, сказал плачущей Нюре: – Не реви, воды в Лузе и без того много. А то, ш-што мы тут трындели, так оно от дурос-сти, мозг-то – один на троих, да и тот у меня. Делать-то нечего было, вот байки и травили. Тока не с-смеш-шно выш-шло, не умеем с-смеш-шно-то… – «Птер» вдруг опомнился: – А ты пош-што, девонька, из воды вылезла? Тебе ш-што Доктор велел? А ну, брыс-сь под воду и не выс-совывайс-ся, пока не позову! Иш-шь, подс-слуш-шивать вздумала! Мало ли о чем муж-жики трепатьс-ся могут. Не для девичьих уш-шек мужс-ской треп-то бывает… Ты ишшо тутока?! А вот я тебя!..
Темная туча решительно двинулась к Нюре, и девочка быстро нырнула. Стёпику она, конечно, ничуть не поверила. Какие там байки, когда и в самом деле зимой ей не выжить. Но плакать девочка всё же перестала. Вместо жалости к себе ее охватила злость. В конце концов, она и так уже должна быть мертвой. И всё из-за этого мохнатого урода, из-за Глеба! Ну, ничего, пусть и мало, но время, чтобы с ним рассчитаться, у нее еще есть. И от шкуры она отказываться не станет. Как река замерзнет, попросит «братцев», чтобы сделали прорубь прямо посередке, где глубже, завернется в ту шкуру и прыгнет. Шерсть сразу намокнет, и тяжесть шкуры всплыть ей не даст. Станет она помирать, лежа на дне подо льдом, и не страшно ей будет, а радостно, оттого что враг ее мертвый уже, а всё, что от него осталось, – эта вот мокрая тряпка.
Нюра полностью успокоилась и выбираться на воздух уже не спешила. Ее и в самом деле позвал Стёпик, проведя по воде широким кожистым крылом. Девочка не торопясь вышла на берег. После теплой воды ночной воздух показался ей холоднее, чем был на самом деле. Нюра поежилась, затем быстро сняла мокрую хламидку, выжала и натянула снова. Было уже совсем темно, силуэты мужчин и «пердяктеля» различались с трудом. Зато дыхание у всех троих было учащенным и, как показалось Нюре, радостным. Что тут же и подтвердилось, едва Стёпик заговорил.
– Вс-сё путем, – возбужденно выдал «птер». – Зимой ты будеш-шь ж-жить с-со мной!
– Ты станешь набирать в брюхо воду и меня проглатывать? – язвительно спросила девочка. – Шибко дородно! А выбираться как? Нет-нет, не говори, я сама смекну.
– Ну пош-што ты так-то? – обиженно сказал Стёпик. – Ты пос-слуш-шай с-сперва…
– Мы тебе бочку сробим, – подхватил кто-то из «братцев». – Большую! И две кадки, тоже большие, штоб Степан мог в них за один раз на ту бочку воды принесть. Греть воду станем камнями из каменки, у нас в землянках такие вместо печек сложены. Тока у нас с Мирохой тесно для бочки, а у Стёпика в самый раз. Так што не помрешь ты, девонька, и не надейся.
Все трое «братцев» захихикали, причем «пердяктель» – неожиданно тоненько, словно блеющий козлик.
– Ладно, коли так, – прервала их смех Нюра. – Пусть я не помру, а вот кто другой должон. – Она повернулась в сторону, откуда слышала голос Стёпика: – Ты про Глеба им ужо сказывал?
– Сказывал, – ответил за него один из мужчин. Голос его был серьезным, будто и не смеялся только что. – И страшилище это мы сегодня видели.
– Сегодня?.. Где?! – подпрыгнула девочка, которую вмиг согрело такое известие, стало даже жарко. – Вы его словили?..
– Не словили. Не знали мы ишшо тогда, што ловить его надобно. Да и как словишь, когда он в лодке с мотором плыл? И не один. Ишшо девка там была какая-то и храмовник с автоматом.
– И куды они плыли? – едва не расплакавшись от досады, спросила Нюра.
– Куды-то вверх по течению. Тамока много куды можно приплыть. Што в Ильинское, што в Палему, што в саму Лузу…
– Стёпик, – строго сказала девочка, – как рассветет, тоже туды лети. А мы тутока ждать станем. Недолго страшиле лохматому гулять осталося, ох, недолго!
Глава 12 «Драконьи» метания
Спозаранку, едва небо на востоке окрасилось розовым, Стёпик полетел искать Глеба. Задача не казалась ему слишком уж трудной; нужно было найти лодку, причем лодку с мотором, каких у местных жителей не имелось в принципе. А поскольку лодка могла плыть только по реке, то и лететь следовало вдоль реки, никуда не сворачивая, и чуть раньше, чуть позже искомое обнаружить. Неудачей поиск мог закончиться лишь в одном случае – если лодку затопят. Но в подобное верилось слабо, слишком уж ценными были подобные вещи, чтобы поступать с ними столь варварски. Да и зачем? Ладно, если бы Глеб со спутниками от кого-то скрывались, так ведь они плыли в открытую, днем. Так что лодка обязательно найдется, тут и к бабке не ходи.
Кстати, о бабке… Стёпик, перед тем как отправиться в путь, подумал, с чего лучше начинать: облететь лечившихся у Подземного Доктора мутантов и передать его просьбу насчет поисков Глеба или сначала поискать лодку, а уж если страшилы возле нее не окажется, тогда и озадачить остальных? Он решил, что лучше начать с лодки, ведь шансов, что с нею найдется и Глеб, было много, так зачем же напрасно по «диким» носиться, ноги стаптывать! В смысле, крылья трепать. К тому же, чтобы всех облететь, всех найти, понадобится немало времени. А если все же это делать придется, то можно будет подключить бабку, Матрену Ивановну. Старушка-то она непростая, много такого знает и умеет, что простому человеку кажется чудом. Сама не раз поминала, что и с лесом разговаривать может, и со зверями. Вот и пусть разошлет каких-нибудь зайцев с весточкой по всей округе. Правда, как те зайцы нужным людям сказать чего смогут… Ну, пусть придумает что-нибудь старая. В любом случае, к ней постоянно больные-увечные ходят – пусть с ними передаст. Или же всем о Глебе рассказывать нельзя, а только тем, кого Подземный Доктор лечил?.. Стёпик не мог вспомнить, говорил ли тот что-либо по этому поводу. Но Матрене Ивановне все равно сказать можно, та попусту трепаться не станет, зато, может, что дельное присоветует. Но это потом, это в том случае, если он сам Глеба не найдет. А отчего бы его не найти? Он же, Степан, не олух какой, чтобы с таким простым заданием не справиться. Опять же, если сам найдет да сам же страшилу куда нужно доставит, еще и благодарность от Доктора получит. Оно и приятно, и на будущее полезно. То, что он теперь почти дракон, еще не значит, что ему ни болезни, ни увечья не страшны – внутри-то все равно кровь, мясо да кости, а снаружи – шкура; пусть и потолще человеческой кожи, и в чешуе, а всё ж не броня.
Интересно только, зачем Подземному Доктору так этот Глеб понадобился? Едва не трясется от нетерпения, в глазах огонь полыхает! Откуда вообще этот страшила вылез, кто он такой? Нюра его тоже знает. Говорит, из-за него ее чуть и не убили. Ну, вроде, Глеб как бы сам и ни при чем, что ее ножом истыкали, но девчонка винит его в том, что не помешал, не заступился за нее. И ее понять можно. Она ж до этого никого из людей, кроме мамки с папкой, не видела, а тут Глеб этот. Пожалел, накормил, не прогнал. Вот и стал он ей все равно как бог – самый добрый, самый смелый, самый сильный. А тут раз – и не защитил. Как так? Ты же мой бог!.. Ну и всё – не стало у Нюры бога. А за это простить сложно. Когда верил кому пуще себя самого, а потом ту веру враз потерял, то белое черным становится. Да и не знала девчонка еще про другие цвета. Так и стал для нее Глеб первым врагом. И не столько сам он даже, а то, во что ее вера с надеждой превратились, так и не успев расцвести. Глеб этот – так, картинка больше, чтоб ненавидеть удобнее было, чтобы понятней, кого. И ведь это не так давно случилось… Что она там еще говорила? Будто Глеб в Устюг на плоту плыл, и вроде как не один… Ага! Стало быть, «вылез» он не из Устюга. Может, из Лузы? Но зачем в Устюг сунулся? Ведь мутантов туда не пускают. А его вдруг пустили, да потом еще и лодку дали, и провожатых. Кто дал? Известно, Святая – «братья шитые» в лодке храмовника видели. И что тогда получается? Глеб этот что-то такое выведал, ради чего в Устюг ринулся, хоть и знал, что головой поплатиться может. Но не прогадал, Святой его новость понравилась. Да так, что она с ним провожатых из своей свиты отправила. А Подземный Доктор тогда при чем тут? Или у него свои люди возле Святой имеются, которые про новость Глеба разнюхали? А почему бы нет? Как бы иначе Доктор вообще про страшилу узнал? Потому и узнал, что ему обо всем доложили, и ему тоже интересно стало. Сильно интересно. Так, что вынь да положь ему Глеба! И что же за тайну этот лохматый страшила носит, что та никому покоя не дает?
Тут и самому Стёпику стало жуть как интересно. Тайны он любил, не успели они ему по молодости лет наскучить. Хотя, все тайное да неведомое в любом возрасте ум будоражит. А если кому дела до этого нету, зачем тогда и на свет человеком родился? Жил бы в реке рыбой холодной или в болоте лягухой квакал.
Внезапно «птеру» стало не по себе. А как же Нюра? Она и вовсе молоденькая, любопытство должно из ушей переть, а ей от Глеба не тайны, а жизнь его нужна. Местью так и пыхает, хоть и малявка совсем. Да, веру в людей потеряла, в доброту человечью. Но по правде-то, если подумать, не сам ее страшила убивал; а что не спас, так может, и не было у него такой возможности, его ведь тоже каратели схватили, а не девки в кусты уволокли. И еще… От новой мысли Стёпик даже сбился с ритма и едва не свалился в штопор. Подземный Доктор наверняка ведь знает о Нюрином желании убить Глеба. И все-таки он ее спокойно отпустил. Не потому ли, что и сам его ищет, чтобы убить? Только Доктору Глеб насолить уж никак не мог, они друг дружку и не видели. Стало быть, убить его нужно, чтобы он тайну свою в могилу унес!.. Что же такого мог вызнать лохматый мутант в своей Лузе или где еще там, что Подземному Доктору жить спокойно не дает? А может, и сам он из Лузы? Ну конечно, не из села же, где бы он докторскому делу в лесах-то выучился? Да и не мутант он. И что тогда получается? Может, он в Лузе схрон какой оставил? Клад с драгоценностями? А Глеб его нашел… Нет, не сходится. На кой ляд тогда страшиле к Святой мчаться об этом рассказывать? Это надо не только снаружи мехом обрасти, но и вместо мозгов комок шерсти иметь.
От невозможности найти хоть какое-то правдоподобное объяснение треугольнику Святая – Глеб – Подземный Доктор, Стёпик в порядке самобичевания объявил себя тупицей, которому при пересадке недоложили часть мозга, а то и вовсе чего другое вместо него в башку засунули. Но всё же один практический вывод он из спонтанных мыслеметаний вынес: Глеб отправился в Лузу, больше некуда. Это было как хорошей новостью, так и не очень. Хорошей – потому что появилась определенность. Не очень – потому, во-первых, что до Лузы лететь куда дольше, чем до того же Ильинского, а во-вторых, в Лузе слишком много народу, чтобы вот так запросто явиться там перед всеми: гляньте, какой я красавчик! От столь внезапной радости лузяне ему такую красоту наведут, мяукнуть не успеет. Так что если Глеб в городе, ему, Степану, останется только лететь в Устюг и доложить о том Подземному Доктору. Или подождать, кто поедет в лодке назад. А вдруг и страшила вернется? Вот тогда ему можно будет подсобить, доставить до места быстро и аккуратно. Ну, не совсем, правда, до места…
Тут Стёпику стало вдруг совестно, что он так легко, с шутками-прибаутками рассуждает, как понесет человека на верную смерть. Ну, пусть не совсем человека, а всё ж… Ему-то что этот Глеб сделал?.. С другой стороны, ему много чего сделал Подземный Доктор, а именно – подарил жизнь. За это платить – не расплатиться. И нечего тут рассусоливать, что совестно, а что бессовестно. В конце концов, ему неизвестно, что же все-таки натворил этот Глеб. И на что он способен – тоже. Может, он младенцев на завтрак кушает. С радиоактивным хреном. «И вообще, птичка, – весьма язвительно, хоть и мысленно, сказал себе «птер», – делай то, что должен делать, а не умничай. Когда много ума – летать тяжко». Тем не менее, настроение он себе испортил качественно.
Летел Стёпик не особенно торопясь, внимательно разглядывая оба берега. Хоть и решил он, что Глеба повезли в Лузу, но мало ли что могло случиться по дороге: мотор сломался, лодка прохудилась… Могли и просто так пристать, для отдыха. К тому же, торопиться не следовало и по той еще причине, что летел он сейчас открыто, не таясь, а вдоль реки было немало жилых поселений, откуда его наверняка замечали. И хоть «диким» запрещалось иметь огнестрельное оружие, надеяться на это лучше не стоило. Правда, как раз поэтому пролетать такие места подспудно хотелось как можно быстрее, но тогда и вероятность проглядеть отчаянного стрелка была выше. Не зря говорят: «Тише едешь – дальше будешь». Может, по этому поводу и стоило бы поспорить, но именно сейчас так оно и было.
«Птер» летел уже довольно долго, когда наконец-то увидел лодку. Та стояла у берега возле деревянных мостков. За ними, чуть поодаль, раскинулось большое село. В прошлой жизни, будучи еще человеком, Стёпик бывал здесь всего лишь однажды, но сомнений в том, что это Палема, у него не было. Сомнения вызывало другое: та ли это лодка? С одной стороны, другой здесь взяться было и неоткуда, разве что по неведомой и крайне сомнительной надобности сюда кто-то приперся из Лузы. Но с другой – на кой хрен здесь останавливаться Глебу с провожатыми? Хотя, если и правда забарахлил мотор или в лодке обнаружилась течь, сюда могли причалить, чтобы эти неисправности устранить. А там и ночь настала, вот и решили заночевать в селе. Конечно, храмовникам проситься на постой к «диким» не особо приятно, особенно после случая с «Москвой», но у одного из них имеется автомат, что наверняка придавало незваным гостям бодрости, да и Глеба мутанты могли принять за своего. Странно лишь, что спят эти гости что-то слишком уж долго – солнце-то, вон, уже к полудню подбирается.
Глянул Степан на солнышко – и обомлел… Вот ведь, опасности он снизу берегся, а та на него с неба нацелилась! Из-под белого облака, сложив крылья и вытянувшись в струну, на него падал еще один «птеродактиль»! Коротко ойкнув, Стёпик заложил крутой вираж, но его «сородич» раскинул крылья и, остановив падение, развернулся в ту же сторону. А поскольку скорость чужака изначально была выше, он быстро настиг свою жертву. Огромные, налитые кровью глаза твари, длинная зубастая пасть приближались настолько стремительно, что Стёпик понял: ему не уйти. Мелькнула мысль: «Неужто и я такой страшный?» Потом он зажмурился, приготовившись к смерти, и почти уже реально почувствовал, как смыкаются на его беззащитной шее пилообразные челюсти, но тут по барабанным перепонкам ударил грубый скрежещущий звук, а его толкнуло упругой воздушной волной – и только. Степан разлепил кожистые перепонки век и завертел головой. Крылатый чужак обнаружился рядом. Только он не нападал, а кружил вокруг Стёпика, словно мошка возле огня. При этом он продолжал скрежетать – оглушительно и противно.
«Чего ему надо-то?» – в отчаянье подумал Стёпик. С представителями «родного» вида так близко он встретился впервые и не имел ни малейшего понятия, как нужно себя вести. Может, «сородич» всего лишь здоровается и следует проскрежетать в ответ то же самое? А если он случайно проскрежещет что-нибудь оскорбительное, а то и вовсе подаст сигнал атаки? Вот ведь гадство! Что же теперь делать?..
За всей этой тревожной кутерьмой Стёпик совершенно забыл, что нужно поглядывать и вниз. То, что земля совсем рядом, он понял тогда лишь, когда оттуда раздался восторженный вопль: