– Кыш, – сказал кто-то беззлобно. – Расселась, бичёвка.
Саня медленно подняла голову. Волосы падали ей на глаза, она не стала их убирать. Заслоняя солнце, стояли три человека без черт. Почти силуэты.
– Да пусть сидит, – сказал другой. – Нальём ей, ну. А там, глядишь, и покормим.
– У вас, Жёра, развражчённые вкусы, – нарочито куражась, произнес третий. – Дама, вы предпочитаете кониак или шампузо?
Саня молча встала – боль в колене была не такая резкая, как при первой попытке: должно быть, потому, что ожидалась, – и спокойно прошла сквозь эти силуэты. Она не боялась их; более того, она побаивалась за них, так как знала: обидевший её может быть наказан, и наказан всерьёз.
Откуда это знание? С ним была связана боль в колене… и что-то ещё.
Она шла медленно, стараясь не хромать, и чувствовала, что ей смотрят вслед.
На заросшей аллейке стояла другая скамейка: бетон и расщеплённые доски. Она присела с краю. Идти всё равно было некуда. Машка… а что Машка?
Саня вдруг поняла, что не помнит о ней ничего, кроме имени и руки, поминутно поправлявшей челку.
И не только о ней. Если сесть на троллейбус, то через четыре остановки будет училище. А дальше? А если ехать в другую сторону? Она не знала. Там могло просто ничего не быть.
Как называется город? Она судорожно огляделась, будто пытаясь увидеть название.
Слева через дорогу – светло-зелёный забор, за забором крыша длинного дома. На крыше буквы: "Слава со… – долго ничего нет, – …жи!" Справа – трёхэтажный облупленный красный дом с высоким крыльцом. Синяя вывеска и синие ящики на стене.
"Почта". Что же такое "почта"? Это было почему-то связано с бумагой и сладковатым вкусом. И Новым годом.
Саня с трудом дотащилась до высокого крыльца.
"Министерство связи РФ. Краснокаменский почтамт. Почтовое отделение 063"…
Краснокаменск. Она опять огляделась. Почему-то постоянно тянуло оглядываться. Оглянешься – и на несколько секунд избавляешься от назойливого внутреннего зуда. Потом он нарастает опять. Город Краснокаменск… Она проговорила это про себя раз десять. Но ничего не произошло.
Саня медленно вошла во двор. У подъезда сгрудились машины. Дальше был газон и решётчатый зелёный забор. Вдоль забора редко, но очень внушительно росли толстые высокие тополя. Под тополями, вся усыпанная смолистыми чешуйками сброшенных почек, стояла ещё одна скамейка – совершенно целая. Саня пропала бы без этих скамеек…
Она небрежно смахнула почки и села, вытянув ногу. Машка живёт вон там, в соседнем подъезде. Где замок на входной двери и несколько кнопок звонков. Надо подойти и нажать вон ту кнопку, белую в чёрном кружке. Она видела всё очень отчетливо и ненатурально близко. Надо подойти и нажать. Спустятся и спросят: "Кто там?" И тогда сказать: "Это я, Саша… Саша…"
Саша – а дальше?
Пусто. Она судорожно обшарила всю свою такую маленькую память. Пусто.
Хотя… документы?
В кармане куртки лежал бумажник, обвязанный грязной ленточкой. Она раскрыла его – но там были только три медных ключа на толстом колечке с выгравированными знаками и несколько засаленных и обтрёпанных игральных карт. И ещё – маленькая, в указательный палец длиной, дудочка из коричневатого дерева.
Смешно…
Тем не менее она почему-то знала, что ничего важнее этого в мире не существует. По крайней мере, для неё.
Ещё в бумажнике нашлись три пятитысячные бумажки. Вот для этого в памяти место нашлось, с каким-то неудовольствием подумала она, на эти деньги можно один раз поесть: сытно, хотя и не очень вкусно.
А ещё во внутреннем кармане она нащупала рукоятку револьвера…
Что-то сработало внутри. Даже не в голове, а в плече или в локте. Рука отдёрнулась от находки и быстро скользнула в боковой карман, как в нору. Рука что-то знала.
И это знание – зелёного цвета облако – поползло было от плеча вверх, но вдруг бросилось в ноги и заставило встать, встать немедленно – и смываться отсюда подальше. Здесь было, оказывается, самое опасное место…
Она уже заходила за угол, когда позади хлопнула подпружиненная дверь, всхлипнула отключаемая сигнализация машины (откуда она это помнит?.. неважно…) и чей-то очень знакомый голос произнёс, заканчивая начатую ещё на лестнице фразу:
– …и сразу назад. Вряд ли это она, но – убедиться никогда нелишне. Отзвони мне, понял?
– Да понял, чего тут. Только всё равно какой-то херней занимаемся, Стас, ей-богу…
– Ладно, не ной. На обратном пути к Дубу заедь, пива "Миллер" возьми пару упаковок…
Хлопнула дверца, мягко заработал мотор. Саня, ковыляя, обогнула дом чуть раньше, чем тронулась с места машина и водитель мог бы заметить её. Но сейчас он выедет из двора – и она окажется перед ним, как заяц в нетоптаном поле…
Торопясь успеть, Саня взобралась по лестнице – семь ступенек! – вверх и успела закрыть за собой дверь. Сквозь зарешёченное окошечко она увидела машину: серую, хищную, низкую, быструю.
Похожую на махогона.
Она отступила вглубь помещения и налетела на какую-то толстую старуху. Старуха сильно пихнула её и выругалась.
– Простите… – прошептала Саня.
– Чего "простите"! Чего "простите"! Понаехало вас, тварей…
– Ты как заругалась-то, Викторовна? – укорила её другая, в вязаной шапочке и очках. – Не стыдно тебе?
– Мне ещё стыдно, скажешь тоже! Вон – шастают по подъездам да по чердакам! Звонют тут: беженцы, мол, на кусочек хлеба – а сами глазами зырк да зырк… Ну, я-то сразу поняла, каки они таки беженцы. А деньги-то наши пенсионные им все и уходют, тут мне в собесе добры люди объяснили, как есть…
Саня, внезапно ослабев, прислонилась к стене. Она только что, полминуты назад, чудом избежала чего-то, что могло быть пострашнее смерти. Осознание этого ещё не пришло полностью, но уже начало проникать в поры воображения.
– Эй, девка, ты чего так побелела? – спросила старуха в шапочке. – Правда беженка, что ли?
Саня покачала головой. В глазах странно двоилось.
– Да наркоманка она, по глазам видно, – сказала толстая Викторовна. – Пошли, пошли, Клавдея, добрая ты уж больно…
И старуха в шапочке дала себя увести.
Очередь в кассу смотрела на Саню неодобрительно.
– Так, – сказала женщина за окошком и встала. – Вам чего, гражданочка?
– Она ж больная, – сказал кто-то в очереди. – Видно же. Позаражает всех.
– Я… заблудилась… – с трудом преодолевая дрожь, сказала Саня. – У меня… нога болит. Очень болит.
– А, так ей травпукт нужен! – будто бы обрадовался кто-то. Они все, кто стоял в очереди, вдруг слились для неё в одно существо. Не то чтобы злое, не то чтобы доброе… – Травпукт, голубушка, в соседнем дворе. Выйдешь сейчас, повернёшь направо, там гаражи будут, пройдёшь – и увидишь ворота, а на воротах написано…
За воротами стояла машина без колёс – просто на каких-то чурбачках. Возле машины сидели двое в белых халатах и курили: белёсый парень с редкими волосами и молодая горбоносая женщина в высоком крахмальном колпаке.
– О! – сказала она. – Клиент созрел. Проходи, красавица, раздевайся…
В тёмном тесном коридорчике пахло сильно и как-то полузнакомо. Перед дверью с надписью "В уличной обуви не входить!" стояли две пары очень старых тапочек. Саня, с трудом дотянувшись до шнурков – колено совсем не гнулось, – сняла свои ботинки и вошла в кабинет. Там сидела ещё одна женщина, пожилая.
– Вон, раздевайся, – показала она за ширму. Там стояла рогатая металлическая вешалка.
Саня сняла куртку. Посмотрела на себя. На ней натянут был чёрный свитер – весь в дырах, будто опалённый. Она сняла и свитер. Под свитером оказалась бесформенная полотняная рубашка, не слишком свежая, но и не так уж сокрушительно пострадавшая.
Вошли те, что курили. Парень уселся за стол, женщина в колпаке отошла к окну.
– Слушаю, – сказал парень.
– Нога болит.
– А что именно?
– Колено.
– Травма была?
– Не помню.
– Как так? Пьяная была?
– Не знаю. Я вообще мало что помню.
– Вот как здорово. Как хоть звать-то, можешь сказать?
– Александра.
– Ну, хоть что-то… Ладно: фамилия-имя-отчество.
– Фамилию не помню.
Парень отложил ручку, которой собирался писать.
– Как это?
Саня пожала плечами.
– А документы есть?
– Нет. Были бы – сама бы посмотрела…
– Так. А живёшь где?
– Не знаю. Я в себя на скамейке пришла.
– Постой. Что же ты раньше-то делала?
Саня нахмурилась.
– Кажется, училась. Смутно что-то такое… пробивается.
– Та-ак. Имя, значит, Александра… лет сколько?
– Девятна… А какое сегодня число?
– Нормально. Шестнадцатое апреля. Год не нужен?
– Апре… апреля?
– Шестнадцатое апреля девяносто седьмого года. Тысяча девятьсот.
– Да-да… Так… я помню – был февраль… суббота… кажется, восьмое. Да, восьмое. Мы поехали в деревню, потом обратно, была пурга… приехали – и тут сказали, что сгорело общежитие…
– Пал Сергеич, – сказала вдруг пожилая, – точно: восьмого февраля пожар был в педучилище. У моей соседки там дочка учится.
– Вот что-то выясняется, – сказал Пал Сергеич. – Значит, учащаяся педучилища Александра… не вспомнила?
Саня медленно покачала головой.
– И что же было потом?
– А потом мы пошли… куда-то ночевать… ну да, негде же… и всё. Больше не помню. Очнулась на скамейке. Нога болит.
– Ладно, давай ногу посмотрим, – сказал Пал Сергеич. – Марина, помоги ей.
– Пошли, – протянула руку женщина в колпаке. Медсестра, сообразила Саня. Что-то начинало в память возвращаться…
Она положила Саню на кушетку за ширмой и помогла стянуть джинсы. Колено, оказывается, было обмотано серой тряпкой. Медсестра разрезала эту тряпку и отняла её от тела. Саня вскрикнула. Медсестра высвистела какую-то мучительно знакомую музыкальную фразу.
– Пал Сергеич! Тут в стационар надо…
Саня приподнялась и посмотрела.
Колено было багрово-чёрным. Кожа местами полопалась, и в разрывах выступала серая плоть. Сразу же потянуло мерзким запахом…
Врач наклонился к колену и долго его изучал, чуть поворачивая то вправо то влево.
– И ты ещё как-то ходила… – проговорил он. – Н-да…
– Что, сильно плохо?
– Весьма. Что же это за крокодил тебя покусал? Явно не собачьи зубы…
– Уж там – не собачьи, – возразила из-за спины его медсестра. – Сейчас таких держат – из окошка смотреть страшно, не то что мимо идти.
– Возможно, возможно… – протянул врач. – Сама не помнишь? И вообще – ничего не вспомнила?
Саня покачала головой:
– Только – день рождения. Четвёртого апреля. Значит, двадцать мне лет.
– Поздравляю, – сказал Пал Сергеич. – Давай-ка, Маринка, мы её тут немножко обиходим, потом в гнойную хирургию сдадим. Потому как укус неизвестного животного карается прививками от чего? От бешенства…
– В больницу? – вдруг забеспокоилась Саня. – Я… Мне нельзя в больницу.
– Это ещё почему?
– Не знаю… Что-то мелькнуло…
– Дуришь ты нас, красавица, – сказал врач. – Ну да ладно: не наше это дело. Дури на здоровье. А в больницу не могу тебя не направить, ибо нога тебе ещё пригодится. Там тебя заодно и на предмет ку-ку посмотрят… – он пошевелил пальцами у виска, и Саня его поняла.
– Я не дурю, – сказала она.
– Ну-ну…
Он взял что-то с поднесённого медсестрой маленького столика и стал что-то делать с Саниным коленом, и это было так больно и так страшно, что Сане пришлось откинуть голову и зажмуриться.
Но и при зажмуренных глазах она продолжала что-то видеть.
Серые стены уходили в высь. Над ними открывалось небо – безумное, страшное небо. Колдовское небо без звёзд… Саня тут же распахнула веки. Низкий потолок в трещинах…
Но теперь и сквозь этот потолок она продолжала видеть высокие серые стены какого-то дьявольского лабиринта – того, что люди тщатся от себя же и скрыть, загромождая всё вокруг деревом и камнем, воздухом, облаками и светом. Конечно, эти серые стены были теперь почти незаметны, лишь угадывались, словно бы проступая сквозь ближние предметы в облике теней и трещин – но Саня знала, что в любой момент может увидеть их, стоит лишь поднять глаза к небу.
И, может быть, по очертаниям того колдовского неба, зажатого меж стен – определить свой путь…
Она подняла руку и коснулась левого глаза. Это что-то должно было означать. Но глаз был как глаз – круглый и плотный под веками. Потом она вспомнила. В глазу когда-то было пятнышко. Золотое пятнышко. Теперь его не стало.
Хотя… Она ещё раз посмотрела вверх. Серые стены видны были как бы сквозь лёгкое – легчайшее – золотое мерцание. Золотую паутинку. Пятнышко расширилось, подумала Саня. Оно расширилось, и я на всё смотрю просто сквозь него…
– Транспортировку заказывали? – просунулась в дверь маленькая мордочка, а следом за мордочкой и всё остальное, тоже маленькое. – Хорошо у вас, Паша, тихо…
Саня сосредоточенно смотрела на вошедшего… –шую… Да, пожалуй, вошедшую. Она была как-то связана с тем золотым пятнышком…
– Привет тебе, золотко, – откликнулся Пал Сергеич. – А у вас что, завал?
– Затишье, я бы так сказала. Ты только посмотри на эту погоду. Все вздрогнули и напряглись. Что будет, когда похолодает…
– Вчера был тяжёлый день. Ребятишки в основном. А сегодня пока вот – тьфу-тьфу… Чаю хочешь?
– Нет, поеду. Кого везти?
– Да вот, девушка в какую-то переделку попала. Животнопокусанность, флегмона области правого коленного сустава. Тотальная амнезия.
– То есть что: черепно-мозговая?
– Не похоже. Мозги ей, конечно, надо будет глянуть на просвет, но это не самое срочное. Всего-то делов: не помнит, что делала два последних месяца. Больше никакой симптоматики. И не ширки. Ни одного следа иголки.
– Интересно… – маленькая докторша смерила Саню взглядом с ног до головы. – Может, дуру гонит?
– Может, и дуру, – согласился Пал Сергеич. – Да не наше это дело, золотко. Наше – направление движения правильно придать, – и он подал ей листок бумаги, на котором перед этим что-то написал.
– Вот и я об этом… – докторша прочла бумагу, покачала головой. – И фамилию не помнишь, да?
– Не помню, – виновато сказала Саня. – То есть, наверное, помню… чувствую, что помню… а вот тут что-то не пропускает… – она тронула левую бровь.
– Проводочек порвался, – согласилась докторша. – Ну, а головой точно не билась?
– Н-не знаю… вроде бы нет…
– Или просто не помнишь, билась или нет?
– Да. Просто не помню.
– Перепиши, Паша. Поставь ей подозрение на черепно-мозговую травму. Потому что иначе повезу я её в гнойную, там меня с нею заворотят в психушку, а из психушки так и так – в неотложку. Я три часа проезжу, а у нас сейчас четыре машины. А с подозрением на ЧМТ я её сразу сдам в неотложку, пусть там разбираются. Это не один час – ЧМТ раскручивать. Положат под наблюдение. А с остальным – гнойное отделение у них есть, психиатр у них свой… так что всё будет в порядке.
– Хитрая ты, золотко.
– Покатайся с моё. Сидишь в этом отстойнике, жизни не знаешь.
Саня слушала их в пол-уха. Память у неё – да, была маленькая, но зато всё, что в ней имелось, использовалось на тысячу процентов. Тот диалог, услышанный ею во время бегства от Машкиного подъезда…
Конечно. Ищут её. Ищут как? Звонок в больницу: у вас нет девушки, которая не помнит своего имени? Ах, есть. Сейчас мы за нею приедем…
Чудо, что ещё не позвонили сюда. Может быть, потому, что совсем рядом, слишком рядом – в мёртвой зоне.
– Я вспомнила, – сказала она. – Я фамилию вспомнила.
На неё посмотрели – очень одинаково.
– А больше ничего? – спросила докторша.
– Не знаю… мне нужно отвлечься, думать о другом – тогда всплывает… – это была почти правда. – Алексеева… Александра… Павловна. Да. Это я.
– Вот и славненько. Ну, поехали, Алексеева…
Она попыталась дойти до машины – и не смогла. Её довела маленькая докторша, оказавшаяся неожиданно сильной.
– …нет! Я вам уже говорила – не было таких. Вы же звонили час назад. Нет, и за этот час никаких неизвестных… да. Хорошо. Вот у меня ваш номер записан, под стеклом – позвоню. Как только, так сразу. До свидания.
Девушка за окошком регистратуры подняла на них глаза.
– Чтоб я так память теряла… Что у вас?
– Подозрение на ЧМТ, – сказала докторша. – И флегмона правой ноги.
– Алексеева Александра Павловна, – начала списывать с бланка направления регистраторша, – двадцать лет, не работает, БОМЖ… ну-ну. Спасу совсем не стало от бичей. Добрым людям… Ведите в пропускник.
Глава вторая
Кузня
К ночи Сане стало заметно лучше. Во-первых, ей помогли вымыться. Во-вторых, сделали несколько уколов и прокапали какое-то лекарство из зелёной бутылки. От этого лекарства Саню сначала бросило в дрожь, стало тошнить – но очень скоро это прошло, а уже через несколько часов она почувствовала, что колено можно согнуть.
В одиннадцать выключили свет. Женщины в палате, до того молчавшие, принялись оживлённо болтать. Саня стала смотреть в потолок, стараясь не рассматривать ничего. Над нею нависали стены колодца… и она твёрдо знала, что видит это не в первый раз.
Что-то вроде светлой буквы "Т" с короткой ножкой скользнуло над верхом стен – скользнуло и исчезло.
Потом Саня повернула голову и посмотрела вниз. Койки стояли на переплетениях причудливой решётки, и люди простодушно ступали по прутьям решётки, ничего об этом не зная. Внизу ждала подкрашенная огнем чернота.
Надо ли их предупреждать об опасности? Саня не знала. Может быть, никакой опасности для них и не существует вовсе – поскольку привычка с детства…
Она прикрыла глаза ладонью. Это помогло.
Что-то в ней темно и бешено вращалось, и вращалось, и вращалось… от этого кружилась голова, и обманным движением запрокидывалась назад и подушка, и кровать, и вся эта больница…