— Это написано Иваном Волковым, — с деланой скромностью сказал папа. Он явно наслаждался вниманием такого числа людей. Потом, выждав, пока шум утихнет, продолжил. — Написано им самим, для самого себя. И, соответственно, безо всякого религиозного дурмана Преподобной.
Мне вдруг стало страшно. Не хватало, чтобы папу прокляли в церкви. Но пьяному море по колено. Папа достал из сумки расползшуюся пластиковую папку, в которой оказались листы бумаги, заполненные рядами четких и правильных букв. Должно быть текст бы напечатан в те времена, когда еще работали компьютеры. Отец перелистнул изрядное количество страниц и начал заплетающимся языком:
"… Весна того года была на удивление дружной и скоротечной. В апреле стало по летнему жарко. Воскресным днем я валялся в ванной, изнывая от жары, как вдруг позвонил Василий. Я вылез из воды и оставляя мокрые следы на линолеуме, подошел к телефону.
— Привет Волчара, — приветствовал он меня. — Как жизнь?
— Плавлюсь, — ответил я. — Хотел в этом году кондиционер поставить, но вот не успел. Жара опередила.
— Можешь не тратится, — сказал он мрачно.
— А что так? — поинтересовался я. — Завтра конец света?
— Типа того, — ответил он. — Вот, послушай.
В трубке что-то зашипело, и на фоне помех вдруг раздался сигнал, похожий на незатейливую и печальную мелодию отбоя исполняемую на горне.
Мне почему-то вдруг стало безумно жаль себя. Вдруг отчетливо прорезали звуки, на которые на обращал внимания: шелест шин по асфальту, чирикание птиц, детские голоса. Сквозняк, который весело раскачивал занавески, показался ледяным арктическим вихрем.
— Что, учишься играть на трубе? — попытался пошутить я.
— Этот сигнал неделю назад назад поймали в Павлово, а вчера у нас в Троицке. Сегодня он опять повторился. Я прокрутил его тебе ускоренным в 10 тысяч раз. Биологи в шоке от падения активности митохондрий. Шеф приказал убрать с сайта данные по геомагнитному фону. А что по твоей части?
— Мы же надомники-лохотронщики, лженаукой занимаемся, — не удержался я, напомнив кандидату наук его наезды. Но преодолев себя, ответил по существу: — Второй день мои датчики поля ловят скачок потенциала. Происходит это примерно в одно и тоже время, примерно в 12 часов дня. Что-то около 11 часов 55 минут вчера и 11 часов 57 минут сегодня.
— И ты… — выдохнул в трубку Громов. — Судный день пришел…"
— Андрей Сергеевич, — прервал папу князь, кое-как оправясь от шока. — Людям не интересно. Ты своими словами. И не так издалека. Иначе мы тебя до утра слушать будем.
Папа и сам, похоже, понял, что наделал. Он публично читал сверхсекретный документ из спецхрана, взятый им для проработки экспедиции в Мертвый Город. Документ, в котором черным по-белому написано, что никакой Иван Волков не пророк, не избранник Божий. И все было совсем не так, как пишет Преподобная. Отец даже протрезвел от испуга.
Но он сообразил, что показать страх и досаду — верная дорога к церковной анафеме. Князь, вопреки обыкновению, дал ему дельный совет.
Папа не спеша поднялся, сунул рукопись в сумку и продолжил импровизируя на ходу и подделываясь под церковного проповедника:
— Божии мельницы мелют медленно. Оттого, после неслышного людям трубного гласа прошло еще четыре месяца, прежде, чем беда предстала во всем своем безобразии. В один день 13 августа, плоды земные, скотина и птица налились ядом, от которого вымерли целые сельские регионы. Бедствие почти не коснулось Москвы. После случаев отравления продуктами с рынка, город перешел на свои складские запасы. В городе исчезли бродячие кошки и собаки, звери в зоопарке впали в спячку. К началу октября, синдром Х перекинулся на людей.
Улицы понемногу опустели, движение на дорогах почти прекратилось. Из общественного транспорта осталось только метро, да и то оно ходило с большими перерывами. Правительство разбежалось и сгинуло. Власть перешла к военным и милицейским, которые жестоко подавляли малейшие проявления недовольства, грабили, насиловали и убивали жителей. Деньги были отменены. Люди работали за паек, убирая трупы с улиц и очищая от мертвых дома.
С каждым днем становилось яснее, что город вымрет до последнего человека. На выездах появились блокпосты, которые не давали уйти из столицы. Волков и его люди не хотели погибать посреди холодного бетона и асфальта. Они стали готовить побег: собрали оружие, инструменты, подготовили транспорт.
За Пророком следила группа тайного сыска, а один из агентов был внедрен как его ученик и последователь. Дальше вы все знаете. После предательства и попытки убийства, гнев Пророка был ужасен.
Ночь Огня уничтожила многих причастных. Но некоторые из них выжили. Им в руки попали запасы микропористого стекла, джаггернауты и заряды к ним, переносные и стационарные биогенераторы. Они укрылись в подземельях, где больше не ходили поезда и пережили то самое страшное время, когда всю землю окутала смерть.
— Это мы знаем, — недовольно заметил Юрий Дуболомов, который протолкался к самому огню. — Ты, архивариус, нам обьясни, отчего мы остались нормальными, а они в метре своей в вампиров превратились.
— Они не вампиры в научном смысле этого слова. Они не пьют кровь, — возразил отец.
— А чего же они такие, эти метростроевские, — нетерпеливо напомнил Дуболомов — средний.
— Чтобы выжить, они использовали «светлячки», мобильные генераторы, которые давали энергию, близкую к той, что была на поверхности Земли раньше. А наши предки усиливали генераторами собственный потенциал и приспосабливались к изменениям. Когда все прошло, новая энергетика Земли стала губительной для тех, кто пережил катастрофу под землей. Но излучение с поверхности все равно медленно проникает туда, в тоннели и на станции, превращая жителей метро в осклизлые мешки с дерьмом. Оттого они делают свои эмиттеры биополя все более, более мощными и высасывают жизнь из пленников. Их генераторы хоть дают возможность существования, все равно это подделка. Чтобы жить, вампир должен подпитываться от живой плоти.
Ответом отцу был тяжелый вздох.
— Насосавшийся энергии немертвый похож на человека. Вы можете не почувствовать разницы. Но стоит ему взглянуть вам в глаза, вы не сможете сопротивляться и позволите жизни уйти из вас до последней капли. Жертвы вампиров умирают медленно и мучительно при симптомах общего обескровливания. Без жизненной энергии кровь густеет и не может двигаться в капиллярах и мелких сосудах.
— Как же убить гадов, наука? — спросило сразу несколько голосов. — Светом? Чесноком? Серебром?
— Я вас уверяю, что вопреки суевериям, вампиры не боятся солнечного света. Под прикрытием сильного стазисного поля, вампир прекрасно чувствует себя при любой освещенности.
— Мы лет семь тому мартвяка метростроевского споймали. Так он на рассвете за пять минут в осклизлую жижу превратился. Как же так? — спросил немолодой военный.
— Я помню, — ответил отец. — Мы его ночью взяли в плен и несли до утра, чтобы целым доставить для опытов. С него капала разлагающаяся плоть, он выл от боли, но всеже оставался живым. Но с восходом солнца, энергетика местности из почти нейтральной стала активной, яньской. И бедолага растекся, несмотря на то, что мы его изо всех сил накрывали от света.
— Так оне енергии ентой боятся?
— Верно, — сказал отец. — А энергию эту накапливает дерево, лук, чеснок. Боятся вампиры и самогона, особенно если настоять его на ядреном чесноке. Если немертвый подойдет, лучше всего облиться из фляжки, которая должна быть у каждого под рукой…"
Эндфилд остановился, собираясь с мыслями и снова стал печатать.
"Тут все пропало. Какое-то время меня преследовали чудовищные глюки, когда оставаясь мальчик Данькой, я вдруг оказывался перед пультом управления капсулой, то нырял в темно-красную глубину женской утробы, слушая стук материнского сердца. Через мгновение, а может минуту или час все успокоилось. Я отметил, что это сработала контрольная программа, которая давала возможность просматривать только значимые участки воспоминаний. Когда тьма разошлась, стоял яркий день.
Сентябрьское солнце прошло точку кульминации и клонилось к закату. Его лучи утратили летнюю жгучесть, но давали тепло, хотя в тени было прохладно. Скрипели колеса и мерно тюкала копытами Маруська. После Покрова местность изменилась. Лес поредел, отодвинулся от дороги, появились обширные луга. Бесконечная дорога, поросшая травой и стала видна до горизонта. Впереди двигались конные разведчики, следом за ними тяжело шагала пехота. Князева дружина в броне двигалась впереди нас.
Я сидел рядом с отцом и через его плечо наблюдал, как тот, старательно выводит в большой черной тетради, с желтыми от времени страницами "в лето 2638".
— Ты не устал? — спросил он, виновато посмотев на меня. — Третий день. И зачем я тебя с собой взял?
— Ты не устал? — спросил он, виновато посмотев на меня. — Третий день. И зачем я тебя с собой взял?
— Мне интересно, папа.
— Интересно, — ворчливо говорит отец. — В старых книгах написано, что до Мертвого города можно было доехать за четыре часа.
— Иди ты, — удивился дядя Федор. — Это как же надо ехать. У моей кобылы ноги бы отвалились так бежать.
— Автомобили тогда легко делали по сто километров за час.
— Амтомобиль, это тебе не хрен собачий, — назидательно заметил возница. — Ох, не верю я в эти байки, однако. У нас тоже гробы на колесах тоже амтомобилями кличут. Дыма много, вонищи, а толку чуть, нечто он сто километров за час проедет, рассыплется.
— Этот, — наверное нет, — согласился отец.
— Толи дело моя Маруська: — напоил, корму задал и везет себе потихонечку. А нет овсу, пустил на лужок, пусть пасется. Но милая — Федор легонько шлепнул лошадь вожжами. Ее копыта чаще застучали по земле.
— Не обратно, а опять, — вяло возражает отец.
— Грамотнай. Эх, паря. Совсем дошел ты со своей наукой. И Надежду свою в гроб загнал. Ну на кого ты похож. В чем душа держится. У князя жопой угли из милости разогреваешь, ешь объедки княжеские. Бедняк ты. Нет у тебя ни угла своего, ни капиталу, да и руки уже, наверное, из другого места растут. Разве это занятие для мужика — бумажку чернилом пачкать, да пылищу книжну нюхать. Был бы ты крепкий хозяин, коровку бы имел, свинок, лошадок, пасеку. В лес бы хаживал, зверя, птицу бил бы. Не мытарил бы тебя ирод наш тогда. И женка твоя жива бы была. От молока парного и меда — все хвори проходят.
Отец промолчал. Он такой. На его месте я бы сказал, что когда у Федора хотели отнять лошадь за недоимку, он бегал занимать деньги у него, валялся в ногах, порывался целовать руки.
— То я гляжу, ты раздобрел, дядя Федор, — сказал я, глядя на тощего возчика — Мясо, каждый день кушаешь с пряниками медовыми, водочкой запиваешь. И не едешь ты сейчас к городу, где упыри на каждом углу, а на своем дворе, в баньке с молодухой паришься.
— Сынок твой, и то побойчей тебя будет, — после долгого молчания сказал возница. — Только язык у него больно язвенный.
Эта перепалка немного развеяла меня. В дороге все воспринимается по-другому. Чувствуешь, что соскучился по дому. По его беленым стенам, которые пачкаются при малейшем прикосновении, тесноте комнат, скрипучим половицам со щелями, из которых тянет холодом. По бабке с ее бесконечными причитаниями, воркотней. Обедам "на скорую руку", за крошечным столиком на тесной, чадной кухоньке, с закопченными окнами, под треск дров в печи. Даже Сережка, с его девчоночьими привычками не казался таким отвратительным. Ссоры из-за того, кто должен сегодня идти за дровами, выносить помои кажутся милыми и смешными.
Солнце коснулось верхушек деревьев. Длинные тени от далекого леса протянулись через все поле. Мы понемногу вьезжали в сумерки. Тут я увидел, что дорогу наискось пересекла неглубокая канава, точно отделяя нашу землю от края мертвецов. Канава была кое-как засыпанна кусками асфальта, щебнем и песком. Ее стенки изнутри были покрыты стекловидной пленкой, через которую местами пробивалась трава. На дне стояли цветущие лужи с мутной зеленоватой водой.
— Что это, спросил я отца.
— То самое место, — сказал он, и лицо его изменилось. — Место, где Пророк скрыл наших предков от гнева земного и защищал от сил тьмы своими жаркими молниями.
Внезапно по обозу прошло какое-то движение. Вскоре раздался топот копыт, свист плети и приглушенный из-за расстояния крик: — "Архивариуса к светлейшему князю, спешно!". Посыльный — молодой дружинник в полном боевом снаряжении: кольчуге поверх телогрейки, шлеме, сделанном из старой армейской каски, с деревянным щитом, обитым ржавой жестью, широким, толстым мечом в ножнах на поясе и старым автоматом в чехле за спиной пробирался сквозь запруженную телегами дорогу. В поводу, он вел оседланного коня для отца.
— Архивариуса, к светлейшему князю! Спешно! — проорал куда-то в пространство вояка, лихо осаживая своего жеребца. — Быстрее!
Княжеский хронограф и архивариус должен быть при господине, записывая его славные деяния. Громогласный молодец швырнул поводья, чуть ли не в лицо папе. Я с огорчением отметил, что отец опять ничего не сделал, чтобы поставить на место молодого нахала. А ведь при князе дружинники называли папу на «вы», Андреем Сергеевичем.
Отец неловко, с третьей попытки, при помощи дяди Федора, под непрерывные понукания гонца и смех других возниц, взгромоздился на лошадь.
— Держись Федора Ивановича, от телеги не отходи, — прокричал он на прощание. — Я скоро вернусь…
Это «скоро» длилось очень долго. Предоставленный самому себе, я стал разглядывать лошадь, которая тащила телегу позади: раздувающиеся ноздри, обречено кивающую, в такт движению, голову, большие глаза, слезящиеся и печальные. Очень скоро это мне прискучило. Я улегся на дно телеги, улетев мыслями в высокое, пронзительно синее, холодное сентябрьское небо над нами.
— Вот, етитская сила, — выдохнул дядя Федор. — Тпру, Маруська, стой. Слыш, малец, — обратился он ко мне, — приехали.
Эти слова донеслись откуда-то издалека из другого, грязного и холодного мира, где несчастные лошади ползут по дорогам, волоча повозки с несмазанными колесами.
— Что случилось? — поинтересовался я поднимаясь.
Стало почти темно. Должно быть я действительно спал.
— А, ничего…. Приплыли, — с досадой ответил дядя Федор.
Впереди было целое скопище телег. Особо нетерпеливые извозчики, пытаясь пробиться вперед, еще больше увеличивали хаос. Лошади ржали, люди ругались. Вокруг только и было слышно: "Куды прешь! Глаза разуй!".
— Там мосток узкий впереди, — произнес возница, доставая кисет и коротенькую, кривую трубку. — Таперича, долго простоим.
— Речка, что — ли?
— Речка… — ворчливо сказал возница. — Канаву, котору проезжали, видел?
— Да.
— Так та канава, противу ентой, которая впереди, как блоха против лошади.
— Да ну?
— Вот те и ну… Мост даже пришлось строить. Когда мы тут в прошлый раз хаживали, в ей трое, таких как я, могли друг на друга встать, и все равно, макушки не было бы видать у верхнего.
— Ну а засыпать?
— Засыпешь, как же, стенки твердые, ровные, что твой желоб. Засыпешь, а через малое время, глядь, снова дыра. Вода сносит. А бока никак не размоет. Они навроде стекла будут.
— А откуда это? — поинтересовался я, крайне заинтересованный.
— Оттеда, — ответил дядька Федор, и лицо у него стало торжественным и серьезным — Сказано в писании: — "И сходили молнии с неба по слову его, и жгли они мертвую плоть предавшихся нечистому".
— Дядя Федя, — вырвалось у меня. — Мне отец другое…
А спохватился и замолчал.
— Нашел кого слушать, ентого антилихента задрипанного. Ты сам посмотри, и устыдись парнек, своего маловерия.
Возница, наконец, закончил манипуляции с трубкой, и ловко выдернув уголек из пузатого, закопченного горшка, заскорузлыми пальцами, раскурил ядреный самосад.
— Только одним глазком взгляну, и назад, — сказал я.
— Валяй, паря, — благодушно разрешил возница. — Только не задерживайся, мало ли чаво.
Я, пользуясь разрешением, соскользнул с телеги, углубился в лес, чтобы миновать скопище беспокойно переминающихся с ноги на ногу лошадей и их заведенных, ругающихся возниц.
Повернул. Очень скоро деревья перед глазами разрежились, открыв вид на просеку шириной метров 10–15. Слева от меня была переправа. По предательски потрескивающим бревнам, возницы под уздцы переводили нервничающих лошадей. Издали это выглядело даже забавно. Страх животных, напряжение людей, крики, шум, брань, звуки плети и зуботычин — это пара конных и несколько спешившихся солдат наводили порядок, осаживая нетерпеливых, которым нетерпелось перейти через мостик.
Я внимательно смотрел на то, что дядя Федор называл следом молний от молитв Пророка. Я усмехнулся наивности необразованного мужика. Ведь все знали, что это был след от выстрела джаггернаута — или как иначе его называли жаробоя. Это оружие, носили как автомат или винтовку и стреляли безо всякой Божьей Матери, просто нажимая на спусковой крючок.
Толи Федор пудрил мне мозги, толи действительно не мог поверить, что те невзрачные, похожие на большие ружья железки, которые болтались на плечах Повелителей Огня, могли произвести столь чудовищные разрушения.
Я рассматривал следы от оружия Пророка, до тех пор, пока пласт земли не поехал у меня под ногами. Чтобы не упасть, я сбежал вниз, чувствуя, как подошвы сапог скользят по чему-то твердому, похожему на лед по своей гладкости. В голове вертелась только одна мысль, что тем же путем, без помощи веревки, я подняться не смогу. Мне удалось удержать равновесие и не рухнуть в грязь.