Но сегодня Даффи ничего не сказала, автоматически протянув руку и положив несколько ложек мерзкой гадости себе в тарелку.
Фели еще не спустилась, так что мне удалось сбежать с относительной легкостью.
— Могу я уйти? — спросила я, и отец согласно проворчал.
Через несколько секунд я уже была в вестибюле, доставала из гардеробной желтый непромокаемый плащ.
«Когда ездишь на велосипеде под дождем, — сказал мне Доггер, — важнее быть заметным, чем сухим».
«Ты имеешь в виду, что я всегда могу высушиться, но не оживу, если столкнусь с бампером „даймлера“?» — спросила я полушутливо.
«Именно», — ответил Доггер с едва заметной улыбкой и снова сосредоточился на смазывании воском отцовских сапог.
Дождь продолжал хлестать, когда я совершила рывок в оранжерею, где оставила «Глэдис». «Глэдис» не особенно любила дождь, потому что он ее сильно пачкал, но она никогда не жаловалась.
Я проложила курс к Рукс-Энд с особой осторожностью, избегая и Канавы, и дома жуткой миссис Булл.
В желтом макинтоше, крутя педали по дороге к Бишоп-Лейси, я вспомнила слова Доггера о заметности. Несмотря на туман, висевший изношенными серыми простынями над мокрыми полями, меня наверняка видно за милю. И тем не менее, в другом смысле, меня скрывает самый лучший плащ-невидимка в мире.
Я вспомнила тот раз, когда миссис Мюллет водила меня на «Человека-невидимку». Мы поехали на автобусе в Хинли, чтобы купить мне новое пасхальное платье вместо того, что я угробила во время весьма любопытного, хоть и провалившегося эксперимента, касавшегося серной и соляной кислоты.
После тошнотворного часа в «Модном доме Элинор», магазине на главной улице, витрины которого были заклеены бумажными баннерами жутких розовых и светло-голубых оттенков: «Самые модные пасхальные платья для юных мисс!», «Новинки из Лондона», «Время для Пасхи!», миссис Мюллет сжалилась надо мной и предложила зайти в ближайшую чайную «А. В. С.».[56]
Там мы просидели три четверти часа за столиком у окна, наблюдая за проходившими мимо по тротуару людьми. Миссис М. очень разговорилась и, вероятно, забыв, что я не ее подруга миссис Уоллер, проболталась о нескольких вещах, которые на тот момент были маловажными, но, возможно, окажутся полезными, когда я стану старше.
После чая и выпечки, с учетом того что большая часть дня была еще впереди («Ты была настоящим стойким оловянным солдатиком на примерке, дорогуша, несмотря на этих двух ведьм с сантиметрами и булавками!»), миссис М. решила доставить мне удовольствие походом в кинотеатр, который она заметила на узкой улочке рядом с чайной.
Поскольку миссис Мюллет видела «Человека-невидимку» несколько лет назад, она проболтала весь фильм напролет, толкая меня локтем в ребра и ежеминутно объясняя: «Он их видит, а они его нет».
Хотя меня позабавила идея безумного ученого сделать укол сильного отбеливателя, чтобы сделать себя невидимым, что меня действительно шокировало, так это то, как он обращался с лабораторным оборудованием.
«Это ж просто фильм, дорогуша», — сказала миссис Мюллет, когда я вцепилась ей в руку: в тот момент он крушил стекло.
Но в общем, подумала я, оглядываясь назад, развлечение оказалось неудачным. Невидимость не была мне в новинку. Это искусство, которое я была вынуждена изучить с того дня, как сделала первый шаг.
Видимая и невидимая: трюк в том, чтобы одновременно присутствовать и отсутствовать.
— При-и-ве-е-ет! — завопила я, ни к кому конкретно не обращаясь, когда с брызгами проносилась мимо Святого Танкреда на центральную улицу.
В дальнем конце деревни я повернула на юг. Сквозь пелену дождя я могла разглядеть на расстоянии только Джека О'Лантерна, черепообразную скалу, нависавшую над моим пунктом назначения, Рукс-Эндом.
Сейчас я ехала параллельно и в полумиле от Канавы, и прошло немного времени, как я уже скользила по краю одной из огромных лужаек, протянувшихся в трех направлениях.
Я уже была в Рукс-Энде один раз, навещала старого школьного директора доктора Киссинга. Тогда я нашла его на обветшавшей застекленной террасе в доме престарелых и не особенно хотела снова входить в этот частный мавзолей.
Но, к моему удивлению, когда я соскочила с «Глэдис» перед входной дверью, в кресле-каталке под большим весело разрисованным зонтиком, установленным на лужайке, сидел старый джентльмен собственной персоной.
Он помахал, когда я пошлепала к нему по мокрой траве.
— Ха! Флавия! — сказал он. — «День не может считаться плохим, если он приводит юного гостя к моей калитке». Гораций, разумеется, или это Катулл?
Я улыбнулась, как будто знала, но забыла.
— Здравствуйте, доктор Киссинг, — сказала я, протягивая ему пакетик «Плейерс»,[57] который я утащила из бельевого ящика Фели. Фели купила его, чтобы произвести впечатление на Дитера. Но Дитер высмеял ее. «Нет, спасибо, — сказал он, когда она предложила ему сигарету. — Это губит грудь», — и она отложила пачку неоткрытой. Фели необычайно гордится своей грудью.
— А, — произнес доктор Киссинг, извлекая коробок спичек как будто ниоткуда и умело зажигая одну, одновременно открывая пачку сигарет. — Как мило с твоей стороны подумать о моей большой слабости.
Он глубоко вдохнул, задерживая дым в легких чуть ли не целую вечность. Затем выпустил дым и заговорил, глядя куда-то вдаль, как будто обращался к кому-то другому:
«Столкнется с оружием, которым будет убит»?
Кровь застыла в жилах, когда он продекламировал последнюю строчку. Он подразумевал курение — или странную смерть Бруки Хейрвуда?
Беседа с доктором Киссингом, я знаю, — это шахматная игра. Никаких легких путей.
— Хромцы, — сказала я, делая первый шаг.
— Ах да. — Он улыбнулся. — Хромцы. Я знал, что ты меня спросишь о хромцах. В противном случае я был бы разочарован.
Могли мистер или миссис Петтибоун рассказать ему о моем интересе? Как-то это маловероятно.
— Разумеется, ты не подозреваешь, что я один из них?
— Нет, — сказала я, стараясь держаться наравне с ним. — Но я знаю, что ваша племянница…
До этого момента у меня совсем вылетело из головы, что доктор Киссинг — дядя мисс Маунтджой.
— Моя племянница? Ты думаешь, что Тильда информировала меня о твоих… Бог мой, нет! Она ничего не говорит — ни мне, ни кому-то еще. Даже Господь Бог не ведает, что творит ее левая рука в эти дни.
Он заметил мое замешательство.
— Не надо далеко заглядывать, — сказал он.
— Миссис Мюллет?
Доктор Киссинг издал хриплый кашель, неприятно напомнивший мне о Фенелле, и утешил себя очередной сигаретой.
— Общеизвестно, что ты обитаешь, так сказать, в непосредственной близости от достойной миссис Мюллет. Остальное — просто догадка. — Он продолжил: — Я не общался лично с доброй женщиной. Но я полагаю, что она широко и далеко известна своей склонностью… э-э…
— …стирать грязное белье на людях, — закончила я.
Он слегка поклонился верхней частью туловища.
— Твои описательные способности повергают меня в трепет, — сказал он.
Я легко могла бы полюбить этого человека.
— Я знаю о Никодимусе Флетче, — поведала я ему, — и о том, что он принес свою веру в Бишоп-Лейси. Я знаю, что в окрестностях еще остались несколько практикующих хромцов и что они временами собираются в Изгородях.
— Чтобы проводить крещения.
— Да, — сказала я. — Крещения.
— Раньше это был привычный обряд, — сказал он. — Сейчас осталось мало хромцов детородного возраста.
Я попыталась сообразить, кто они. Наверняка не Тильда Маунтджой и не миссис Петтибоун.
— Полагаю, бедная миссис Булл была последней, — заметил он, и я обратила внимание, что он наблюдает за мной краешком глаза.
— Миссис Булл?
Миссис Булл — хромец?
— Миссис Булл, которая живет в Канаве? — уточнила я. — Та, чьего ребенка украли цыгане?
Я не могла удержаться. Пусть я в это не верила, но ужасные слова вырвались у меня, не успела я подумать.
Доктор Киссинг кивнул.
— Так говорят.
— Но вы в это не верите.
Теперь я была в хорошей форме и улавливала все оттенки значений в словах старика.
— Должен сознаться, что не верю, — сказал он. — И полагаю, ты захочешь, чтобы я объяснил тебе почему.
Я смогла только выдавить глупую улыбку.
Хотя дождь еще колотил по зонтику монотонной барабанной дробью, в укрытии царили удивительные покой и тепло. На противоположной стороне лужайки жуткое строение под названием Рукс-Энд прижалось к земле, словно гигантская каменная жаба. В высоком окне комнаты, которая когда-то, наверное, была бальным залом, две старые дамы в нелепых старомодных нарядах танцевали величавый менуэт. Я видела эту пару в мой прошлый визит к доктору Киссингу, они исполняли свои бесконечные па под деревьями, и теперь они, по всей видимости, заметили меня.
Пока я наблюдала за ними, та, которая была ниже ростом, сделала паузу на достаточно долгое время, чтобы помахать мне рукой в перчатке, а другая, увидев приветствие партнерши, подошла ближе к стеклу и присела в глубоком изысканном реверансе.
Когда я снова переключила внимание на доктора Киссинга, он закуривал очередную сигарету.
— До прошлого года, — сказал он, наблюдая, как дым исчезает в дожде, — я еще мог забраться на верхушку Джека О'Лантерна. Для молодого человека в превосходной физической форме это не более чем приятная прогулка, но для ископаемого в инвалидной коляске это мучение. Но все же для старика даже мучение может быть желанным облегчением после скуки, так что я часто совершал это восхождение просто от злости. С верхушки можно видеть окрестности, словно из корзины воздушного шара. В отдалении находится школа Грейминстер, место моих величайших триумфов и моей самой горькой неудачи. Видно Изгороди и под ними Букшоу, дом твоих предков. Так случилось, что именно в Изгородях я однажды предложил милой Летиции Хамфри руку и сердце, и именно в Изгородях Летиции хватило здравого смысла сказать нет.
— Готова поспорить, что она пожалела об этом, — галантно сказала я.
— Она жила без сожалений. В итоге Летиция вышла замуж за человека, сколотившего состояние, подмешивая в пшеничную муку костяную пыль. Мне пришлось понять, что они сделали друг друга очень счастливыми.
Облачко табачного дыма четко обозначило его вздох во влажном воздухе.
— Вы сожалели об этом? — спросила я. Невежливый вопрос, но я хотела знать.
— Хотя я больше не взбираюсь на Джека О'Лантерна, — сказал он, — дело не только в моей немощи, а скорее из-за все более и более глубокой печали, видной с вершин, — печали, которая не так заметна с низин.
— Изгороди?
— Было время, когда я любил смотреть сверху вниз на этот древний изгиб реки, словно с высоты моих лет. Я этим занимался и в тот день в апреле, два с половиной года назад, когда пропал младенец Буллов.
Моя челюсть, должно быть, упала на грудь.
— С моего наблюдательного пункта я видел, как цыгане ушли со своей стоянки, а позже я заметил, как миссис Булл толкала коляску с младенцем вдоль Канавы.
— Постойте, — сказала я. — Наверняка это была другая дорога.
— Это было именно так, как я описал. Цыганка запрягла коня и повела фургон по Канаве. Некоторое время спустя появилась миссис Булл, она везла ребенка в противоположную сторону, к Изгородям.
— Возможно, коляска была пуста, — предположила я.
— Отличная мысль, — сказал доктор Киссинг, — если не учитывать тот факт, что я видел, как она подняла ребенка, когда доставала потерянную бутылочку из-под одеял.
— Но тогда Фенелла не могла похитить ребенка.
— Очень хорошо, Флавия. Как ты, возможно, осознала, я давным-давно пришел к этому же выводу.
— Но…
— Почему я не сообщил полиции?
Я тупо кивнула.
— Я задавал себе этот вопрос снова и снова. И каждый раз отвечал, что отчасти потому, что полиция никогда меня не спрашивала. Но этого недостаточно, не так ли? Нельзя отрицать факт, что когда человек достигает определенного возраста, он колеблется, взваливать или не взваливать на себя новый груз забот. Как будто, испытав определенное количество горя в жизни, получаешь отпущение грехов для Великого Директора на небесах. Понимаешь?
— Думаю, да, — ответила я.
— Вот почему я оставил это при себе, — сказал он. — Но, как ни странно, это причина, почему я сейчас тебе это рассказываю.
Молчание между нами нарушалось только звуком льющегося дождя.
Затем неожиданно с противоположной стороны лужайки донесся крик:
— Доктор Киссинг! Что вы себе думаете?
Это была Белый Призрак, та самая сиделка, которую я видела во время предыдущего визита в Рукс-Энд, она выглядела курьезно в белой униформе и огромных черных галошах, спеша неровным шагом по траве к нам сквозь ливень.
— Что вы себе думаете? — повторила она, ступив под зонтик. Я заметила, что деспотические люди вроде Белого Призрака часто повторяют свои слова дважды, как будто у них квота.
— Я думаю, сестра Хэммонд, — сказал доктор Киссинг, — о печальном упадке английских манер после недавней войны.
Его слова были встречены безмолвным фырканьем, она сжала ручки его инвалидной коляски и торопливо покатила ее по лужайке.
Когда она притормозила, чтобы открыть дверь в оранжерею, до моих ушей донеслись слова доктора Киссинга:
— Ату, Флавия!
Призыв к охоте.
Я замахала как сумасшедшая, чтобы показать ему, что я поняла, но было слишком поздно. Он уже вкатился внутрь и скрылся из виду.
22
Я думаю, что мужество — это способность решиться на что-то.
Может быть, дело просто в своенравности «Глэдис», но мы неожиданно свернули с главной дороги и въехали в Канаву.
Я ехала кружным путем через деревню, избегая неприятную миссис Булл, примерно так, как муха в доме уклоняется от сложенной газеты. Но Канава — короткий путь в Букшоу, и сейчас ничуть не хуже любого другого времени.
Хотя черную краску «Глэдис» забрызгала грязь, она была так же резва, как будто ее только что начистили щеткой и отполировали до совершенства. Во всяком случае, ее никелированный руль сверкал на солнце.
— Тебе это нравится, правда, старушка? — спросила я, и она легко скрипнула от удовольствия.
Будет ли миссис Булл стоять на страже у ворот? Мне снова придется изображать из себя Маргарет Воул, племянницу вымышленной, но любимой старой характерной актрисы Джильды Дикинсон?
Мне не стоило беспокоиться. Миссис Булл нигде не было видно, хотя колеблющийся дым над кучами мусора мешал хорошенько рассмотреть участок.
Ее рыжий мальчик — тот, который сидел на ветках, когда я ехала по Канаве с Фенеллой, — теперь восседал в канаве на краю дороги, пытаясь прокопать путь в Китай ложкой.
Я плавно затормозила «Глэдис» и поставила ноги на землю.
— Привет, — сказала я довольно глупо. — Как тебя зовут?
Не самое блестящее начало, но я не привыкла разговаривать с детьми и понятия не имела, как к этому подступиться. В любом случае это не имело значения, потому что маленький негодник не обратил на меня внимания и продолжил производить земляные работы.
Трудно было определить его возраст, ему могло быть от четырех до семи. Большая голова неуклюже болталась на длинном и тонком тельце, он производил впечатление довольно большого ребенка или маленького взрослого.
— Тимофей, — проквакал он, когда я уже собиралась тронуться.
— Тимоти?
Повисла еще одна неловкая пауза, во время которой я растерянно переминалась с ноги на ногу.
— Тимофей.
— Твоя мама дома, Тимофей? — спросила я.
— Не знаю, да, нет, — сказал он, бросив на меня косой осторожный взгляд, и вернулся к раскопкам, яростно тыкая в землю ложкой.
— Выкапываешь сокровище, да? — спросила я, обретая общительность. Я прислонила «Глэдис» к насыпи и забралась в ров. — Давай помогу.
Я небрежно сунула руку в боковой карман и сомкнула пальцы вокруг мятного леденца.
Быстрым рывком я устремилась к ямке, которую он выкапывал, и сделала вид, что достаю оттуда лакомство.
— О, Тимофей! — воскликнула я, хлопая в ладоши. — Посмотри, что ты нашел! Хороший мальчик! Тимофей нашел конфетку!
Хотя это резало мне слух, я не могла заставить себя обращаться к нему иначе, чем он себя назвал.
Когда я протянула ему мятный леденец, он схватил его молниеносным движением и засунул в рот.
— Кокровище! — сказал он, мерзко хрустя.
— Да, сокровище, — заворковала я. — Тимофей нашел спрятанное сокровище.
С мятным леденцом, торчащим из уголка его рта, словно градусник, Тимофей отложил свой копательный инструмент и атаковал яму голыми руками.
Мое сердце подпрыгнуло, когда до меня дошло, что лежит на виду в грязи: серебро… зубцы… изображение омара, выгравированное на ручке… монограмма де Люсов…
Ребенок копал ложкой для омаров, принадлежащей де Люсам! Но как это может быть? Доггер уже отправил столовое серебро на аукцион «Сотби», и единственный предмет, который он мог пропустить, вероятно — это тот, которым прикончили Бруки Хейрвуда. И он, если я не ошибаюсь, до недавних пор торчал в ноздре Бруки Хейрвуда, вонзившись в мозг. Как он мог проделать путь оттуда в руки мальчишки, копающегося в канаве? Или это копия?
— Послушай, — сказала я, — давай я тебе помогу. Я больше и быстрее. Найдем еще конфеты.
Я делала копательные движения ладонями, словно барсук.
Но Тимофей схватил ложку для омаров и держал ее подальше от меня.
— М-мье! — промямлил он с мятным леденцом во рту. — Мое! Тимофей нашел это!
— Хороший мальчик, — сказала я. — Дай посмотреть.