— Простите, — сказала я, — не понимаю.
— Срета, — повторила она. — Пуфф.
Меня осенило.
— Сигарету? — уточнила я. — Вы это говорите?
Она кивнула.
— Срета. Пуфф.
— Простите, — сказала я, — я не курю.
Ее глаза умоляюще уставились в мои.
— Вот что, — решила я. — Я найду вам сигарету, но сначала мне надо задать вам несколько важных вопросов.
Я не дала ей времени поразмыслить.
— Первый: вы правда думаете, что это я с вами сделала? Я умру, если да.
Ее брови вытянулись в ниточку.
— Это сдел-ла?
— Отправила вас сюда, в больницу. Пожалуйста, Фенелла, мне надо знать.
Я не хотела называть ее по имени, просто оно само вырвалось у меня. Момент оказался подходящий. Даффи однажды сказала мне, что знание и использование имени дает власть над человеком.
Не было никаких сомнений, что, во всяком случае в этот момент, я обладала властью над этим бедным покалеченным созданием, пусть даже это власть отказать в сигарете.
— Пожалуйста, Фенелла! — взмолилась я.
Если это власть, мне она не нужна. Ощущения ужасные.
Не отводя от меня глаз, она медленно покачала головой.
— Нет, — наконец прошептала она, отвечая на мой вопрос.
Нет? Это не тот ответ, которого я ожидала. Если Фенелла не думает, что это я на нее напала, значит, Порслин солгала!
— Тогда кто же это был? — требовательно спросила я, так грубо, что сама удивилась. Это дикое рычание вырвалось из моего горла? — Кто это? Кто это сделал с вами?
По какой-то необъяснимой причине мне хотелось схватить ее и вытрясти ответ. Прежде я никогда не чувствовала такого гнева.
Фенелла испугалась. Я видела это в ее одурманенных глазах.
— Красный Бык, — ответила она, подчеркивая каждое слово. — Это был… Красный Бык.
Красный Бык? Бессмыслица какая-то.
— Что здесь происходит?
Голос донесся из дверей в палату. Я резко обернулась и увидела медсестру. Белые униформа и колготки выдавали ее профессию. Еще на ней была голубая накидка с красной подкладкой и кантом.
— Флавия?
Знакомый голос застал меня врасплох.
Это была Флосси Фостер, сестра Шейлы, подруги Фели!
— Флосси? Это правда ты?
Я и забыла, что Флосси стала медсестрой. Это был один из тех пустяков, которые Фели упоминает за обеденным столом, в промежутке между салатом и булочками с сосисками, и который вылетает из головы еще до того, как унесут тарелки.
— Конечно, это я, ты, бестолочь. Какого черта ты тут делаешь?
— Я… э-э… пришла навестить знакомую, — сказала я, взмахнув рукой в сторону Фенеллы.
— Но посещения разрешены только после обеда. Если экономка тебя поймает, она съест тебя без соли.
— Послушай, Флосси, — сказала я. — Сделай мне одолжение. Мне нужна сигарета, и нужна быстро.
— Ха! — воскликнула Флосси. — Мне следовало бы знать! Маленькая сестричка Фели — заядлая курильщица!
— Вовсе нет, — возразила я. — Пожалуйста, Фели, обещаю тебе что угодно!
Флосси засунула руку в карман и вытащила пачку «Дю Морье» и эмалевую зажигалку с монограммой.
— Теперь зажги ее, — велела я.
Удивительно, но она послушалась, хотя слегка с вороватым видом.
— Мы курим только в чайной комнате медсестер, — объяснила она, протягивая мне сигарету. — И только когда экономки нет поблизости.
— Это не для меня, — сказала я, указывая на Фенеллу. — Дай ей.
Флосси уставилась на меня.
— Ты, должно быть, сошла с ума, — заявила она.
— Дай ей… или я скажу экономке, что у тебя было во фляжке на бедре на вечеринке в саду викария.
Я только дразнилась, но не успела я улыбнуться, как Флосси воткнула сигарету в сухие губы Фенеллы.
— Ты тварь, — сказала она. — Совершенно ужасная тварюга!
Я видела, что она хочет залепить мне пощечину, когда я торжествующе ухмыльнулась.
Но вместо этого мы обе повернулись взглянуть на Фенеллу. Ее глаза были закрыты, и изо рта поднимались клубы дыма, словно сигналы со стоянки апачей. Они вполне могли символизировать блаженство.
Именно в этот момент в палату вплыла экономка.
В продуманно надетом набекрень чепце и накрахмаленном белом нагруднике она выглядела Наполеоном — только очень большим.
Она оценила ситуацию за секунду.
— Сестра Фостер, я жду вас в кабинете.
— Нет, постойте, — услышала я свой голос. — Я могу объяснить.
— Слушаю.
— Сестра только что вошла сказать нам, что курить запрещено. Она не имеет к этому отношения.
— Неужели!
— Я слышала, что вы идете, — сказала я, — и засунула сигарету этой бедной женщине в рот. Это было глупо с моей стороны. Извините.
Я выхватила то, что осталось от сигареты, изо рта Фенеллы и ткнула себе в рот. Сделала глубокую затяжку и выдохнула, держа сигарету между указательным и третьим пальцем в континентальной манере, как делал в кино Шарль Буайе,[61] одновременно пытаясь подавить желание закашляться.
— Тогда как ты это объяснишь? — спросила экономка, поднимая зажигалку Флосси с одеяла Фенеллы и обвиняюще протягивая ее мне.
— Это моя, — сказала я. — «Ф» — это Флавия. Флавия де Люс. Это я.
Мне показалось, что я засекла почти незаметное прищуривание — или это скорее было подмигивание?
— Де Люсы из Букшоу?
— Да, — сказала я. — Это подарок отца. Он считает, что сигарета время от времени защищает легкие от испарений из канализации.
У экономки не то чтобы перехватило дыхание, но она уставилась на меня так, будто у меня выросли клюв и перья.
Затем внезапно и без предупреждения она вдавила зажигалку мне в ладонь и вытерла пальцы о юбку.
Из коридора донеслось шарканье кожаных туфель, и в палату спокойно вошел доктор Дарби.
— А, Флавия, — произнес он. — Рад тебя видеть. Это, — сказал он, обращаясь к экономке, — та самая юная леди, чьи своевременные действия спасли жизнь миссис Фаа.
Я так быстро протянула руку, что старая дракониха была вынуждена пожать ее.
— Приятно познакомиться, — объявила я. — Очень о вас наслышана.
25
— Ну, как она? — спросила я. — Имею в виду Фенелла? Честно?
— Она справится, — сказал доктор Дарби.
Мы ехали домой в Бишоп-Лейси, докторский «моррис» весело пыхтел между изгородями, словно швейная машинка в выходной день.
— У нее трещина в черепе, — продолжил он, не услышав от меня ответа. — Вогнутая мыщелковая затылочная трещина, как мы, шарлатаны, это именуем. Звучит-то как, да? Благодаря тебе мы смогли доставить ее в операционную вовремя, чтобы извлечь сломанный кусочек без лишних проблем. Думаю, она, скорее всего, полностью поправится, но надо подождать и посмотреть. Ты в порядке?
Он заметил, что я втягиваю утренний воздух большими глубокими вдохами, пытаясь очистить организм от сигаретного дыма и ужасных запахов больницы. Формалин в морге был не так уж плох, скорее даже приятен, можно сказать, но вонища от кабачкового супа из кухни могла вызвать тошноту даже у гиены.
— У меня все хорошо, спасибо, — сказала я, боюсь, с довольно болезненной улыбкой.
— Твой отец будет очень гордиться тобой, — продолжил он.
— О, пожалуйста, не говорите ему! Пообещайте, что не станете!
Доктор бросил на меня озадаченный взгляд.
— Просто у него так много поводов для беспокойства…
Как я говорила, финансовые проблемы отца не были тайной в Бишоп-Лейси, особенно среди его друзей, одним из которых был доктор Дарби (второй — викарий).
— Понимаю, — сказал доктор. — Но новость все равно разойдется, ты же знаешь.
Я не могла придумать ничего лучше, кроме как сменить тему.
— Кое-что поставило меня в тупик, — заметила я. — Полиция приводила внучку Фенеллы Порслин проведать бабушку в больнице. И она утверждает, что Фенелла сказала ей, что это я ударила ее по голове.
— Ты это сделала? — лукаво поинтересовался доктор.
— Позже, — продолжила я, игнорируя его поддразнивания, — викарий сказал мне, что он тоже нанес визит, но Фенелла еще не пришла в сознание. Кто из них говорил правду?
— Викарий — чудесный человек, — сказал доктор Дарби. — Просто чудесный. Он приносит мне цветы из своего сада время от времени, чтобы оживить мой кабинет. Но, когда нас загоняют в угол, должен признать, что иногда в больнице нам приходится говорить выдумки. Незначительную ложь в белом халате. На благо пациенту, разумеется. Уверен, ты понимаешь.
Если есть на свете то, что я понимаю лучше всего, так это утаивание избранных отрывков правды. Не будет преувеличением сказать, что я достопочтенный великий магистр этого искусства.
Я скромно кивнула.
— Он очень предан делу, — сказала я.
— Так получилось, что я присутствовал и при визите внучки, и при визите викария в больницу. Хотя викарий не входил в палату, миссис Фаа была в полном сознании во время его прихода.
— А Порслин?
— А во время визита Порслин — нет. Пациенты с трещинами в черепе, видишь ли, могут отключаться и приходить в сознание так же легко, как мы с тобой переходим из одной комнаты в другую, — любопытный феномен, когда начинаешь размышлять об этом.
Но я почти не слушала. Порслин солгала мне.
Ведьма!
Нет ничего более ненавистного лжецу, чем обнаружить, что ему солгал другой лжец.
Но почему она обвинила меня?
Должно быть, эти слова вырвались у меня. Я не собиралась думать вслух.
— А, — сказал доктор Дарби. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Имею в виду, что люди могут вести себя странно в состоянии тяжелого стресса. Она непростая молодая женщина, твоя подруга Порслин.
— Она мне не подруга! — заявила я довольно резко.
— Ты приняла ее и кормила, — заметил доктор Дарби с веселым взглядом. — Или, возможно, я неправильно понял?
— Мне было ее жаль.
— А. Просто жаль?
— Мне хотелось, чтобы она мне понравилась.
— Ага! Почему?
Ответ, конечно, заключался в том, что я надеялась обзавестись другом, но я вряд ли могла признаться в этом.
— Мы всегда хотим любить тех, кого благодетельствуем, — заметил доктор, преодолевая резкий изгиб дороги с поразительным водительским мастерством, — но это не необходимо. Иногда даже это невозможно.
Внезапно мне захотелось исповедаться этому благородному человеку, признаться ему во всем. Но я не могла.
Лучшее, что можно сделать, когда слезы подступают к глазам без особых причин, — это сменить тему.
— Вы когда-нибудь слышали о Красном Быке?
— О Красном Быке? — переспросил он, маневрируя, чтобы не задавить терьера, с лаем выскочившего на дорогу. — Какого именно Красного Быка ты имеешь в виду?
— Он не один?
— Их много. В первую очередь на ум приходит «Красный Бык» в Святой Эльфриде.
На его лице появилась улыбка, как будто он припоминал приятный вечер за игрой в дартс и парочкой пинт пива.
— И?
— Что ж, дай подумать… Был Красный Бык — бог девяти сотен демонов… «Красный Бык» Борджиа — флаг, на золотом поле… Пресловутый театр «Красный бык», сгоревший во время Великого пожара в Лондоне в 1666 году… Мифический Красный бык Англии, встретившийся с Черным быком Шотландии в смертельной схватке… И конечно, во времена, когда священники занимались медициной, они, бывало, пользовались шерстью красного быка в качестве лекарства от эпилепсии. Я ничего не упустил?
Маловероятно, чтобы хоть один из упомянутых имел отношение к Красному Быку, напавшему на Фенеллу.
— Почему ты спрашиваешь? — спросил он, увидев мое явное замешательство.
— О, так просто, — ответила я. — Где-то услышала… вероятно, по радио.
Я видела, что он мне не поверил, но он был слишком джентльмен, чтобы настаивать.
— Вот и Святой Танкред, — сказала я. — Можете высадить меня у кладбища.
— А, — произнес доктор Дарби, нажимая на тормоза «морриса». — Время для молитвы?
— Что-то вроде того, — ответила я.
На самом деле мне надо было подумать.
Размышления и молитва вообще-то очень похожи, если призадуматься. Только молитва возносится, а мысль снисходит — или так кажется. Насколько я могу судить, это единственная разница.
Я думала об этом, пока шла по полям в Букшоу. Мысли о Бруки Хейрвуде, убийстве и его причинах — в действительности это еще один способ помолиться за его душу, не так ли?
Если так, я только что установила прямую связь между христианским милосердием и расследованием преступления. Не могу дождаться, чтобы поделиться с викарием!
В четверти мили впереди и чуть-чуть сбоку была узкая дорожка и изгородь, где Порслин пряталась в кустах.
Почти не осознавая этого, я обнаружила, что мои ноги сами идут туда.
Если ее заявление насчет Фенеллы было ложью, она не могла на самом деле меня бояться, — просто притворялась. Должно быть, была другая причина, по которой она нырнула за изгородь, — причина, о которой я не подумала в то время.
Если дело в этом, она меня успешно обдурила.
Я перебралась по ступенькам через ограждение и оказалась на тропинке. Примерно здесь она скользнула в кусты. Я постояла секунду в молчании, прислушиваясь.
— Порслин? — произнесла я, чувствуя, как бегут мурашки по коже.
Что заставило меня думать, что она до сих пор тут?
— Порслин?
Ответа не было.
Я сделала глубокий вдох, осознавая, что он вполне может быть последним. Когда имеешь дело с Порслин, так легко обнаружить, что она приставила тебе нож к горлу.
Еще один глубокий вдох — на всякий случай, — и я шагнула в изгородь.
Я сразу же увидела, что там никого нет. Легкая примятость и несколько растоптанных растений ясно показывали, где Порслин вчера сидела на корточках.
Я согнулась под ветками и присела в той же позе, в которой, должно быть, была она. Я попробовала поставить себя на ее место и поглядеть на мир ее глазами. И когда я это сделала, моя рука коснулась чего-то твердого…
Это было спрятано под покровом травы. Я сомкнула пальцы вокруг предмета и потянула его к себе.
Он был черный и круглый, возможно, чуть больше трех дюймов в диаметре, и сделан из какого-то темного экзотического дерева — может быть, эбенового. По его окружности были вырезаны знаки зодиака. Я медленно провела указательным пальцем по выгравированному изображению пары рыб, лежащих валетом.
Последний раз я видела это деревянное кольцо на празднике. Оно лежало на столике в палатке Фенеллы, поддерживая хрустальный шар.
Нет сомнений, что это Порслин утащила подставку для хрустального шара из фургона и собиралась сбежать с ней, когда я застала ее врасплох на тропинке.
Но почему? Это память о чем-то? С этим связано что-то сентиментальное?
Порслин просто приводила меня в ярость. Ничто из ее поступков не имело смысла.
Находка напомнила мне о шаре, спрятанном на самом видном месте среди лабораторного стекла и ожидающем тщательного изучения.
Я намеревалась исследовать его на предмет отпечатков пальцев, пусть даже большинство следов, вероятно, смыло водой. Я вспомнила, как Филипп Оделл, детектив на радио, однажды заметил инспектору Хэнли, что железистые выделения ладоней и пальцев состоят преимущественно из воды и водорастворимых веществ.
«Так что, инспектор, — сказал он, — роковой ошибкой Гарвина стало то, что он провел пальцами по волосам. Цирюльник нанес на них бриллиантин, содержащий лавровое масло, которое, разумеется, растворяется в спирте, но не в воде. Даже пробыв всю ночь в потоке воды от мельничного колеса, отпечатки пальцев на рукоятке ножа были достаточно четкими, чтобы отправить его злодейскую шею в петлю».
Кроме Филиппа Оделла у меня имелись собственные идеи насчет подводных отпечатков. Например, есть довольно легкодоступная субстанция, используемая в хозяйстве, которая способна зафиксировать и укрепить любые следы остаточной грязи, которую могли оставить руки убийцы. Имея время, я проведу лабораторный опыт, опишу его и преподнесу инспектору Хьюитту на серебряной тарелочке. Он, разумеется, немедленно отнесет мою бумагу домой и покажет жене Антигоне.
Но сейчас на это не было времени. Репетиция хора в Святом Танкреде и принудительный киновечер, за которыми последовал мой визит к Фенелле в больницу, похитили у меня возможность провести необходимые исследования.
Я поспешу домой и приступлю немедленно.
Не успела я высунуть ногу из кустарника, как услышала звук приближающегося автомобиля. Я нырнула обратно в укрытие, не забыв на всякий случай отвернуть лицо, когда машина проносилась мимо. К тому времени, когда я сочла безопасным выбраться наружу, автомобиль исчез в направлении Букшоу.
Я не видела «воксхолл» инспектора Хьюитта, пока не миновала грифонов на воротах Малфорда. Он был припаркован под каштанами, и инспектор терпеливо кого-то ожидал, прислонившись к машине.
Слишком поздно, чтобы разворачиваться и бежать. Придется выжать из ситуации максимум пользы.
— О, инспектор, — сказала я, — я как раз собиралась позвонить вам и рассказать, что я нашла!
Я отдавала себе отчет, что веду себя неискренне, но ничего не могла с собой поделать. Я протянула ему деревянную подставку.
— Это было в кустах у тропинки. Думаю, это часть хрустального шара Фенеллы.
Он извлек шелковый носовой платок из нагрудного кармана и принял деревянную букву «О» из моих рук.
— Тебе не следовало касаться ее, — сказал он. — Ты должна была оставить это там, где нашла.
— Я понимаю, — ответила я. — Но было слишком поздно. Я дотронулась до нее раньше, чем увидела, вовсе не собираясь это делать. Оно оказалось спрятано в траве. Я просто зашла в кусты на секундочку…
Выражение его лица сказало мне, что я иду по тонкому льду: я уже использовала «зов природы» в качестве предлога и не стоит повторяться.