Титульный лист был почти полностью густо исписан расчетами: суммами, углами, алгебраическими уравнениями — все они неразборчиво, торопливо, стесненно заполняли страницу. Вся книга была какая-то неровная, будто когда-то намокла.
Между страниц был засунут сложенный лист, когда я его развернула, он оказался нарисованной от руки картой — но картой, не похожей на другие, которые я когда-либо видела.
По странице были разбросаны круги разных размеров, каждый соединялся с другим линиями, некоторые из которых шли прямо к цели, в то время как другие следовали прямоугольными и кружными путями. Некоторые линии были толстыми, другие тонкими. Некоторые были одинарными, другие двойными, и несколько были заштрихованы разными способами.
Сначала я подумала, что это карта железной дороги, настолько густыми были ее пути, — может быть, честолюбивые планы расширения полустанка поблизости от Букшоу, где когда-то останавливались поезда, чтобы высадить гостей и выгрузить товары для огромного дома.
Только когда я опознала в фигуре внизу карты декоративное озеро и безошибочные очертания самого Букшоу, до меня дошло, что на самом деле это вовсе не карта, а диаграмма: план подземных коммуникаций Люциуса Протекающего де Люса.
Интересно, подумала я, но не стала останавливаться на этой мысли. Я засунула лист в карман для дальнейшего изучения и возобновила поиск книг, в которых могли содержаться какие-то упоминания о хромцах.
«Проповеди для моряков», «Божий план для Индий», «Остатки Александера Нокса, эсквайра».
И внезапно вот она: «Английские диссентеры».
Должна сказать, это было откровение.
Полагаю, я ожидала сухого, как пыль, отчета о преданных адскому огню священниках и вялых прихожанах. Но то, на что я наткнулась, оказалось найденным кладом зависти, клеветы, тщеславия, похищений, душераздирающих ночных побегов, повешений, увечий, предательства и колдовства.
Какое бы кровопролитие ни происходило в Англии в XVII–XVIII веках, в его центре оказывались диссентеры. Я взяла на заметку утащить некоторые из этих томов в спальню, почитать ужасы перед сном. Наверняка они окажутся более занимательными, чем «Ветер в ивах»,[63] прописавшийся на моем прикроватном столике с тех пор, как тетя Миллисент прислала мне его на Рождество, притворившись, что считает это историей телесных наказаний.
С «Английскими диссентерами» в руке я спустилась по лестнице, плюхнулась в обитое тканью «крылатое» кресло, которое обычно занимала Даффи, и начала листать страницы в поисках хромцов.
Поскольку примечаний не было, я вынуждена была двигаться медленно, выискивая слово «хромцы» и стараясь не очень отвлекаться на яростный религиозный текст.
Только ближе к концу книги я нашла то, что искала. Вдруг внизу страницы обнаружилась сноска, отмеченная звездочкой, похожей на раздавленного паука и напечатанной в своеобразной старомодной манере.
«Вред крещения младенцев, — гласила она, — проистекает из нововведения в изначальной практике церкви: одно из искажений второго или третьего века. Более того, оно часто становится проявлением греха или превращается в фарс, как, например, в обычае секты, известной как хромцы, окунание в проточную воду младенца, которого держат за пятку, следует понимать как не более чем диковинный, если не сказать варварский, пережиток греческого мифа об Ахиллесе».
Мне потребовалось несколько минут, чтобы вникнуть.
Миссис Мюллет была права!
27
Я понеслась вверх по восточной лестнице, сжимая «Английских диссентеров» в руке.
Я не могла сдержаться.
— Послушай, — сказала я, врываясь в спальню. Порслин сидела точно в той позе, в которой я ее оставила, и смотрела на меня как на сумасшедшую.
Я зачитала ей вслух сноску о крещении младенцев, слова беспристрастно вылетали у меня изо рта.
— И что? — спросила она без всякого интереса.
— Миссис Булл! — выпалила я. — Она лгала! Ее ребенок утонул! Фенелла не имеет к этому никакого отношения!
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Порслин.
Конечно, она не понимает! Я не рассказывала ей о стычке с разъяренной миссис Булл в Канаве. Эти жуткие, полные ненависти слова до сих пор звучали у меня в ушах.
«Цыгане! Цыгане! Убирайтесь! — кричала она на Фенеллу. — Это вы украли моего ребенка! Том, а ну иди сюда! Цыгане у ворот!»
Стараясь пощадить чувства Порслин, я в двух словах пересказала историю о пропаже младенца Буллов и яростной вспышке матери, направленной на Фенеллу.
— Подруга миссис Мюллет говорила ей, что хромцы окунают детей в воду, держа их за пятку, как Ахиллеса окунали в реку Стикс. Она не совсем так выразилась, но имела в виду именно это. Так что видишь, — торжествующе закончила я, — Фенелла не имеет к этому отношения.
— Разумеется, не имеет, — с издевкой произнесла Порслин. — Она безобидная старая женщина, а не похитительница. Не говори мне, что ты веришь этим бабкиным россказням, будто цыгане крадут детей.
— Разумеется, не верю, — ответила я, но была не совсем искренна. В глубине души я до этой самой минуты верила в то, во что вынуждают верить каждого ребенка в Англии.
Порслин снова начала обижаться, а я не хотела еще одной вспышки, ни от нее, ни, что еще хуже, от себя.
— Она — эта рыжая, да? — внезапно спросила Порслин, возвращая разговор к миссис Булл. — Та, что живет на дороге?
— Да, — ответила я. — Откуда ты знаешь?
— Я видела кое-кого похожего… поблизости, — уклончиво сказала Порслин.
— Где? — требовательно спросила я.
— Поблизости, — ответила она, уставившись мне в глаза и бросая вызов, кто кого переглядит.
Правда ударила меня по лицу, как пощечина.
— Во сне! — сказала я. — Это была она! Во сне ты видела, что она стоит над тобой в фургоне, правда?
Это абсолютно логично. Если Фенелла действительно могла видеть прошлое и будущее, а ее дочь Лунита впечатлила министерство ВВС своими силами, нет причин полагать, что Порслин не в состоянии увидеть столь неприятную женщину во сне.
— Это не походило ни на один сон, который я видела прежде, — сказала Порслин. — О, боже мой! Лучше бы я его не видела!
— Что ты имеешь в виду?
— Он не был похож на сон. Я уснула на кровати Фенеллы, даже не потрудившись раздеться. Должно быть, меня разбудил шум — где-то рядом, в фургоне.
— Тебе снилось, что ты спишь?
Порслин кивнула.
— Это и было самое ужасное. Я не шевелила ни мускулом. Лишь продолжала делать глубокие вдохи-выдохи, будто сплю, ну и на самом деле спала, естественно. О, черт! Это так сложно объяснить.
— Продолжай, — сказала я. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Ты была в моей кровати и видела сон, что спишь в кровати Фенеллы.
Она бросила на меня благодарный взгляд.
— Не было ни звука. Я долго прислушивалась, потом подумала, что они ушли, и приоткрыла глаза — совсем чуть-чуть и…
— И?
— Лицо! Большое лицо совсем рядом, в нескольких дюймах! Чуть не касалось моего!
— Господи боже!
— Так близко, что я не могла сфокусировать взгляд, — продолжала Порслин. — Я умудрилась выдавить слабый стон, как будто мне что-то снится, слегка приоткрыла рот…
Должна признать, я была полна восхищения. Надеюсь, что, пусть даже во сне, я буду иметь достаточно присутствия духа, чтобы сделать то же самое.
— Лампа едва светила, — рассказывала она. — Свет падал сквозь волосы. Я рассмотрела только волосы.
— Которые были рыжими, — подсказала я.
— Которые были рыжими. Длинными и вьющимися. Буйными, короче. И тогда я открыла глаза…
— Да-да! Продолжай!
— И это должно было оказаться твое лицо, не так ли? Но нет! Это было лицо рыжеволосого мужчины. Вот почему я набросилась на тебя и чуть не задушила!
— Постой, — сказала я. — Рыжеволосого мужчины?
— Он был омерзителен… Весь измазан сажей. Выглядел, будто спал в стоге сена.
Я покачала головой. Неким странным образом это все имело смысл, подумала я, то, что во сне Порслин превратила миссис Булл, которую могла случайно видеть в Канаве, в рыжеволосого буйного мужчину. Даффи не так давно читала книгу профессора Юнга и вдруг заявила, что сны — это символы, таящиеся в подсознании.
Обычно я отмахивалась от снов, как от мусора, но моя жизнь недавно наполнилась необъяснимыми примерами обратного.
Сначала было видение Фенеллы — в хрустальном шаре, — что Харриет хочет, чтобы я помогла ей вернуться домой из холода, и, хотя Фенелла утверждала, что Фели и Даффи подбили ее на это, вся эта история потрясла меня; на самом деле я раздумывала что, если ее признание не было ложью?
Потом рассказ Бруки о беспокойной Серой леди из Букшоу. Я так и не решила, не надул ли он меня с этой так называемой легендой, но у меня просто не было времени разузнать получше.
Тем не менее я должна признать, что все это сверхъестественное где-то глубоко в моем мозгу весьма нервировало меня.
— Почему ты мне раньше это не рассказала?
— О, я не знаю, все так сложно. Часть меня недостаточно тебе доверяла. И я знала, что ты доверяешь мне не больше.
— Я не была уверена насчет твоей одежды, — сказала я ей. — Я думала, почему тебе пришлось стирать ее в реке?
— Да, ты написала об этом в дневнике, верно? Ты думала, что она могла намокнуть от крови Фенеллы.
— Ну, я…
— Ну же, Флавия, признайся. Ты думала, что я проломила череп Фенелле, чтобы… чтобы…. унаследовать фургон или еще что-то.
— Что ж, было такое предположение, — сказала я с улыбкой, надеясь, что она окажется заразительной.
— Дело в том, — продолжила она, взъерошивая волосы, затем накручивая длинную прядь на указательный палец, — что женщина вдали от дома иногда чувствует потребность кое-что прополоскать.
— О, — произнесла я.
— Если бы ты потрудилась спросить меня, я бы сказала тебе.
Если даже это не было приглашением задавать прямые вопросы, я расценила его именно так.
— Ладно, — сказала я. — Тогда разреши мне спросить тебя вот о чем: когда мужчина в фургоне наклонился над тобой во сне, ты заметила что-нибудь, кроме его волос?
Я думала, что знаю ответ, но не хотела озвучивать его вместо нее.
Порслин сдвинула брови и поджала губы.
— Не думаю… Постой! Было кое-что еще. Такое отвратительное, что я, должно быть, забыла, когда ты меня неожиданно разбудила.
Я жадно подалась вперед.
— Да? — сказала я. Мой пульс ускорился.
— Рыба! — договорила она. — Жутчайшая вонь дохлой рыбы. Фу-у-у!
Я могла бы обнять ее. Положить ей руку на талию и — если бы не эта чудная чопорность в крови де Люсов, удерживающая меня на невидимой привязи, — протанцевать с ней по комнате.
— Рыба, — произнесла я. — Точно как я думала.
Мой мозг закипел, самыми крупными пузырями были: Бруки Хейрвуд и его воняющая рыба, Урсула Випонд и гниющие ивовые прутья и мисс Маунтджой с ее пожизненным запасом рыбьего жира.
Проблема заключалась вот в чем: ни у кого из них не было рыжих волос.
До сих пор единственными рыжеволосыми в моем расследовании были Буллы: миссис Булл и ее двое детей. Малыши были вне подозрений — они слишком малы, чтобы напасть на Фенеллу или убить Бруки.
Оставалась только отвратительная миссис Булл, которая, несмотря на прочие свои недостатки, не пахла рыбой, насколько я знала. Если бы пахла, миссис Мюллет не смогла бы удержаться и не упомянуть об этом.
Рыба или не рыба, но миссис Булл затаила обиду на Фенеллу, полагая, что та украла ее ребенка.
Но кто бы ни оставил рыбный запах в фургоне, не обязательно это тот же человек, кто проломил Фенелле череп хрустальным шаром.
И тот, кто сделал это, не обязательно убил Бруки.
— Я рада, что не размышляю так же напряженно, как ты, — заметила Порслин. — Твой взгляд где-то далеко, и ты сама на себя не похожа, выглядишь старше. Зрелище пугающее.
— Да, — сказала я, хотя для меня это была новость.
— Я пыталась, — продолжила она, — но это не работает. Я не могу представить, кто бы мог захотеть навредить Фенелле. И этот человек — которого мы нашли на фонтане, — по какой причине его убили?
В этом и заключался вопрос. Порслин попала в точку.
Вся история свелась к тому, что инспектор Хьюитт именует «мотивом». Бруки был помехой для своей матери и воровал у мисс Маунтджой. Насколько я знала, он не был связан с Петтибоунами, если не считать то, что он поставлял им ворованные вещи. Было бы странно, если бы эти два антикварщика убили его. Без помощи мужа миссис Петтибоун в жизни бы не смогла втащить Бруки туда, где мы с Порслин его нашли. Даже с помощью мужа — старик Петтибоун такой хрупкий — потребовался бы подъемный кран.
Или помощь их друга Эдварда Сэмпсона, владевшего тоннами ржавых механизмов в Ист-Финчинге.
— Мне в голову приходит только один человек, — сказала я.
— И кто это может быть?
— Боюсь, я не могу тебе сказать.
— Вот и все доверие, — невыразительно произнесла она.
— Вот и все доверие.
Больно так от нее отделываться, но у меня свои причины, одна из которых заключается в том, что она может проболтаться инспектору Хьюитту. Я не могу позволить, чтобы кто-то вмешался, когда я так близка к разгадке.
Вторая заключалась в том, что убийца Бруки и напавший на Фенеллу еще на свободе и я не могу ставить Порслин под угрозу.
Она в относительной безопасности здесь, в Букшоу, но как долго я смогу сохранять ее присутствие в тайне?
Об этом я размышляла, когда раздался легкий стук в дверь.
— Да? — отозвалась я.
Через секунду в комнату вошел отец.
— Флавия, — начал он и остановился.
Порслин соскочила с кровати и попятилась в угол комнаты.
Отец на секунду уставился на нее, потом на меня, потом снова на Порслин.
— Извините, — сказал он. — Я не знал…
— Отец, — вмешалась я, — разреши представить тебе Порслин Ли.
— Как поживаете? — произнес отец после едва заметной паузы и первый протянул руку, не дожидаясь ее реакции. Он явно был взволнован.
Порслин сделала несколько нерешительных шагов вперед и один раз встряхнула его руку — вверх-вниз.
— Прекрасная погода в наших краях, не так ли? — продолжил отец. — Разумеется, когда нет дождя.
Я увидела шанс и воспользовалась им.
— Это на бабушку Порслин, миссис Фаа, напали в Изгородях, — заметила я.
По лицу отца пронеслась тень, и это показалось мне вечностью.
— Я был опечален, услышав об этом, — наконец сказал он. — Но мне сообщили, что она полностью поправится.
Никто из них не знал, что сказать дальше, они стояли, уставившись друг на друга, потом отец произнес:
— Вы присоединитесь к нам за ужином, не правда ли?
Я так изумилась, что меня можно было бы свалить с ног изъеденным солью перышком.
Мой добрый старый папочка! Как я его обожаю! Хорошее воспитание и природная галантность превратили то, что могло обернуться неловкой ситуацией, в совершенный триумф, и моя спальня, вместо того чтобы стать полем битвы, внезапно оказалась залом для приемов.
Порслин опустила глаза, демонстрируя согласие.
— Отлично! — воскликнул отец. — Значит, договорились.
Он повернулся ко мне.
— Миссис Мюллет вернулась десять минут назад забрать кошелек. Забыла в кладовой. Если она еще тут, я спрошу, не возражает ли она… Полагаю, она еще на кухне.
И с этими словами он ушел.
— Ну надо же! — протянула Порслин.
— Быстро, — сказала я. — Нет ни одной лишней минуты! Ты наверняка хочешь принять душ и переодеться во что-то более… свежее.
Она уже несколько дней ходила во вдовьем черном платье Фенеллы и выглядела, откровенно говоря, продавщицей цветов с Ковент-Гарден.
— Мои вещи тебе не подойдут, — продолжила я, — но одежда Даффи или Фели сгодится.
Я поманила ее за собой и повела по скрипящим половицам коридоров на втором этаже.
— Это комната Даффи, — показала я, когда мы дошли до западного крыла дома. — А это — Фели. Бери что надо, я уверена, они не будут возражать. Увидимся за ужином. Спускайся вниз, когда ударит гонг.
Не знаю, что заставляет меня делать подобные вещи, но в глубине души я не могла дождаться, как мои сестрицы отреагируют, когда Порслин спустится к ужину в одном из их любимых нарядов. На самом деле у меня пока не было возможности отплатить им хорошенько за унижение в погребе. Треклятое зеркало жестоко выстрелило в меня бумерангом, но теперь совершенно неожиданно дорогая старушка судьба подсунула мне второй шанс.
Более того, очень кстати подвернулась миссис Мюллет, что давало мне идеальную возможность задать ей вопрос, который, вполне вероятно, может поставить на дело штамп «Закрыто».
Я слетела вниз по лестнице и впрыгнула в кухню.
Аллилуйя! Миссис Мюллет одна!
— Жаль, что вы забыли кошелек, — сказала я. — Если бы я знала, принесла бы его вам. Это не доставило бы мне никаких проблем.
Это называется «зарабатывать хорошую репутацию» и работает по тем же принципам, что индульгенции в римско-католической церкви или то, что лондонские магазины называют резервированием.[64]
— Спасибо, дорогуша, — сказала миссис М., — но хорошо, что я вернулась. Полковник попросил меня приготовить кое-что для стола, и я совсем не возражаю, поскольку Альф сегодня на встрече братства, а мне особенно нечего делать, разве что вязать и дрессировать попугайчика. Мы учим его говорить: «О-о-о, это была адская боль, Айви!» Слышала бы ты, дорогуша! Альф говорит это так забавно.
Говоря, она сновала по кухне, готовясь сервировать ужин.
Я сделала глубокий вдох и прыгнула.
— Бруки Хейрвуд был хромцом? — спросила я.