– Потом? – он посмотрел ей в глаза. – Я не хочу об этом вспоминать. Скажу лишь, что после той ночи я чувствовал себя рабом этой женщины еще долгие годы.
– Я понимаю. Ты был молод и…
– Это был не секс, Мими.
– Нет?
– Нет. За всю мою жизнь у меня были две женщины – ты и моя жена. Но в ту ночь… В ту ночь я пережил нечто настолько ужасное, что сломило мою волю. Пятнадцать долгих лет я был безропотной марионеткой на службе той женщины и моей жены… Я жил надеждой, ожиданием, что когда-нибудь смогу разорвать этот круг, избавиться от этой зависимости. И вот сейчас я чувствую, что это время пришло. Сейчас я окреп и силен как никогда, и прошу тебя лишь об одном – быть рядом со мной в этот период жизни.
– Когда ты собираешься обо всем рассказать своей жене?
– Сегодня.
– А той странной женщине?
– Надеюсь, я смогу избавить себя от этой необходимости.
– Значит, ты все еще боишься ее?
– Нет, Мими. Не ее… Этот дом… Клянусь, в моем нынешнем положении, с моими деньгами и моим влиянием, мне проще сжечь или снести с лица земли этот дом, чем снова вернуться туда.
* * *Перекрестки. Однажды каждый из нас оказывается на перепутье. Дорога впереди. Дороги по бокам. Дорога позади. И выбор. Выбор внутри нас…
Был вечер. В комнате было душно, пахло потом и сигаретным дымом. Две девушки с белой как снег кожей ласкали друг друга, заняв скрипучую кровать. Недалеко от них, на стуле, сидел лейтенант Бизли. Сигарета дымилась в руке. Лоб покрывала испарина. Бруно, тот, что был всегда похож на гангстера, стоял возле окна. Иногда он заглядывался на девиц, проходивших внизу по тротуару, иногда на тех, что лежали на кровати. Дэнни и Пит сидели за столом в дальнем углу комнаты.
– Хочешь выпить?
– Пожалуй.
Молчание. Пара рюмок кубинского рома. Пара сигарет.
– Странно все это, – сказал Пит. – Твоя жена в больнице, ты здесь…
– Я же не акушер, к тому же какое это теперь имеет значение?
– Да. Ты прав, – Пит вздохнул, налил еще две стопки. – Знаешь, чего я боюсь, Дэнни?
– Чего?
– Что после того, что случилось, ты уже никогда не станешь прежним.
– Ничего не изменилось, Пит. Почти ничего.
– Знаешь, вчера я предложил одной из своих любовниц работу в нашем борделе. Странно как-то предлагать человеку, к которому испытываешь какие-то чувства, стать шлюхой… А потом я позвонил лейтенанту Бизли, и она отдалась ему у меня на глазах. Я сидел на этом самом месте, смотрел на них и думал о том, что в этом мире нет ничего вечного. Все меняется, Дэнни, и мы меняемся вместе с этим. Посмотри на меня! Разве год назад я мог подумать, что все будет именно так?
– Тебе страшно?
– Немного.
– Это хорошо.
– Чего уж тут хорошего?!
– Страх помогает сохранять форму.
– Я всего лишь старый ковбой, Дэнни, который пытается не выпасть из седла.
– Не волнуйся. До тех пор, пока ты мне нужен, этого не произойдет.
– А что потом?
– Потом не случится, – Дэнни налил ему еще одну стопку. – Выпей, Пит. Сейчас, похоже, тебе это нужно больше, чем мне.
* * *Билли Брендс вошел в палату Марджи, пытаясь подобрать нужные слова. Хрупкая, бледная, со спутанными белыми волосами и усталым видом, она лежала на кровати, и в ее голубых глазах была грусть. Грусть и что-то еще. Не слезы, нет. Что-то во взгляде. В этом прямом открытом взгляде матери, потерявшей первенца.
– Кто вы? – спросила она Брендса.
– Я друг Дэнни. Билли.
– Почему он не пришел сам?
– Думаю, ты знаешь, почему.
– Я должна его увидеть… Должна рассказать ему… – губы Марджи задрожали, в глазах заблестели слезы.
– Не надо. Не делай этого, – попросил Брендс.
– Не делать что?
– Не вини себя.
– Да что ты понимаешь?! – Марджи закрыла лицо руками и расплакалась.
Брендс молчал.
– Уйди, пожалуйста, – попросила она.
– Нет.
Слезы кончились. Марджи вытерла щеки.
– Побудешь немного со мной, Билли?
– Для того я и здесь.
* * *Фредерик Лерой. Дэнни остановил «Кадиллак» у тротуара. Бруно. Отклеившись от витрины цветочного магазина, он сел в машину.
– Здравствуйте, мистер Лерой.
– Я вас знаю?
– Это не важно.
– Что все это значит, Дэнни?
– Делайте, что он хочет, мистер Лерой.
Фредерик повернулся к Бруно.
– Вас послала она, да? Себила?
«Кадиллак» вздрогнул, трогаясь с места.
– Скажите ей, что я уже принял решение.
– Вот сами и скажите, – Бруно улыбнулся и похлопал его по плечу.
Пауза. Страх.
– Уберите от меня свои руки!
– Успокойтесь.
– Не трогайте меня! Я никуда не поеду! Слышите?! Шофер! Шофер, черт тебя побери! Останови машину! Слышишь?! Немедленно останови машину!
Паника. Борьба на заднем сиденье.
– Помоги мне, Дэнни! Помоги же мне!
– Не сломай ему шею, Бруно.
– Чертов предатель! Дэнни! Я уволю тебя! Я сгною тебя в тюрьме!
Крики. Пыльная дорога. Тяжелые ворота. Негритенок. Себила Леон.
Закрытые двери. Звон ключей. Картины. Тишина.
Бруно налил себе выпить.
– Почему он замолчал, Дэнни?
– Не знаю.
– Что она с ним делает?
– Просто верь ей.
– Как ты?
– Как я…
Картины. Фредерик зажмурился, чтобы не смотреть на них. Свет. Солнце…
– Слишком ярко!
– Всего лишь день, Фредерик. Открой глаза. Тебе нечего бояться.
– Нет.
– Значит, ты все еще помнишь?
– Помню.
– Тогда почему ты решил снять оковы, раб?
– Потому что… Потому что я больше не боюсь тебя.
– Так открой глаза и докажи мне это.
– Нет.
– Значит, ты все еще боишься.
Фредерик вздрогнул. Руки Себилы легли на его плечи.
– Почему ты решился на это? Зачем нужно было вставать на моем пути? Разве я дала тебе не все, о чем ты мечтал? Разве не оправдала твои ожидания?
– Я хочу стать свободным.
– Ты знаешь, я не могу позволить тебе этого. Твоя дорога, Фредерик – это всего лишь часть пути. Не ты начал его, и не тебе его заканчивать.
– Отпусти меня.
– Я дам тебе еще один шанс.
– Пожалуйста.
– Не будь дураком, Фредерик. Не заставляй меня искать тебе замену. Служи мне, научи своих детей служить и детей своих детей, и я прощу твою минутную слабость.
– Нет.
– И твоя жена простит. Не заставляй ее отдаваться другому.
– Все уже давно отдано, – Фредерик открыл глаза и повернулся к Себиле. – Ваши деньги больше не принадлежат вам. Я сам сделал свою жизнь. Сам! И я больше не раб! Нет! Я – хозяин!
– Ты всего лишь лицо на стене, Фредерик. Всего лишь картина.
– Ты не посмеешь!
– Ты даже не знаешь, что тебя ждет.
– Отпусти меня.
– Слишком поздно.
Фредерик отступил назад. Выход был где-то здесь. Он знал это. Дверь. Где же эта чертова дверь? Картины. Они кругом. Повсюду. И голоса солдат. Их лица. Дыхания. Глаза. Эти безумные глаза!
– Я уже убил вас однажды!
Солдаты оставили своих жертв. Клинок. Где же клинок в его руке?! Только плоть. Только сжатые кулаки и дрожь в ногах. И солдаты. Неестественно, не подчиняясь времени, они приближались к нему какими-то странными рывками, то замирая, то мгновенно преодолевая расстояние в несколько шагов. И жертвы. Нет. Это уже не были жертвы. В том же хаосе, где время утратило стройность и первозданный порядок, жертвы поднимались с пола, волоча за собой вываливающиеся внутренности. Их конечности с перерубленными костями, висевшие на сухожилиях, извиваясь, тянулись к горлу Фредерика. Он отступал, подчиняясь законам свихнувшегося времени. Шаг – пауза. Шаг – зловонное дыхание обжигает лицо. Шаг – он падает. Пауза. Боль. Пол слишком холодный. Пауза. Ветер. Он продувает мозги в расколовшемся черепе. Пауза. Кровь. Густые капли падают на пол. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Пауза. Тело скованно немотой. Чьи-то пальцы роются в его голове. В его мозгах. Пауза. Кровь. Пауза. Пальцы проникают глубже, в самый череп. Пауза. Пустота. Холод в зияющей ране. Ошметки раздавленного мозга и капли крови падают на пол. Пауза. Кап-кап. Кап-кап… Пауза… Кап-кап. Кап-кап… Пауза… Пауза… Пауза…
* * *Вечер. Брендс остановил «Паккард», вылез из машины. Мимо, сверкая розовыми пятками, пробежал негритенок и и словно какое-то дикое животное, нырнув в заросли шиповника, скрылся.
– Билли? – голос Себилы. – Мне нужно с тобой поговорить, – она взяла его под руку. – Не возражаешь?
– Нет.
Закат окрасил небо в бледно-розовый цвет. Ветер раскачивал сочные бутоны роз и гардений.
– Как дела у Марджи?
– С ней все будет в порядке.
– Это хорошо.
– Да. Она сильная.
– Билли?
– Да?
– Сегодня день больших перемен, Билли. Фредерик Лерой, муж Ивоны… думаю, ему нужна замена.
– Он умер?
– Сошел с ума, Билли.
– И что теперь?
– Теперь я предлагаю тебе занять его место.
– Почему я?
– Потому что тебе это под силу. Ты станешь миллионером, Билли. Ивона выйдет за тебя замуж, родит тебе детей. Ты станешь хозяином этого города. Ты, твои дети и дети твоих детей.
– У меня уже есть жена.
– Подумай об этом, Билли.
– Я всего лишь писатель.
– Значит, мне придется поговорить об этом с Дэнни. Как думаешь, фамилия Маккейн достаточно благородна для того, чтобы править десятками тысяч людей?
– Думаю, фамилия здесь не имеет значения.
– Да. Ты прав. И вот еще, Билли, когда будешь в городе, привези ко мне жену Дэнни. Не хочу, чтобы из-за нее возникли проблемы.
– Проблем не будет.
– Ты уверен?
– Я позабочусь об этом.
– Хорошо, Билли. Думаю, Дэнни будет не против. Можешь забрать эту женщину себе. В конце концов, твои руки – это не самое худшее, что может случиться с ней после развода. Но помни, Билли, если ты решишь оставить ее, то я должна буду первой узнать об этом. Потому что никто не должен стоять у нас на пути. Никто.
Часть пятая
Глава первая
Утро. Свет бьет сквозь плотно задернутые шторы. Биатрис. Кларк смотрит, как она спит. Изучает ее.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Он улыбается. Вспоминает ее голос, слезы. Белые волосы рассыпаны на пуховой подушке. Она что-то шепчет во сне. Веки вздрагивают.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Она любит его. Дико. Страстно.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Ровное дыхание вздымает полную грудь. Капли засохшей крови украшают большие соски. Бурые пятна, оставленные грубыми пальцами, ожерельем покрывают шею. Боль. Маленькая шлюшка заслуживает большего. Но не сегодня. Смерть – это благо, великий дар, прекращающий страдания… Кларк курит. Она любит его. Он ненавидит ее. Она верит ему. Он презирает ее. Она хочет его. Он хочет видеть ее страдания. Их страдания. Всех. Каждого. Он никого не любит. Они презирают его. Ему не жалко их. Двуногие твари. Хнычущие, лживые, самовлюбленные до безобразия. И это не безумие. Это реальность. Как шрамы на теле. Вот слезы – это безумие. В них нет правды. Страх. И еще страдания. Лишь они приблизят нас к небу…
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Почему людям нравятся тираны? Откуда в них этот благоговейный трепет? Да. Душа. Она хочет очиститься. Плачь грешник, Кларк знает, в чем твоя суть. Страдай, кричи! Ибо в боли твое спасение. Лишь боль не умеет врать. Лишь она подарит тебе царство небесное…
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Просто шлюха. Дрожит, извивается, стонет. Просто тело. Плоть. Отсутствие причин. Люди покупают жизнь. Люди платят за смерть. Все относительно. Истина лишь то, что принято считать истиной. Законы не безупречны…
Кларк улыбается. Он кошка в этом тихом мышином царстве. Хищник. Дикарь. Убийца. Почему тигр убивает лань? Потому что он хочет есть. Инстинкты. Ни один зверь не вцепится в твою глотку, если в том не будет нужды. Кларк – зверь. И ты его нужда. Его инстинкты ведут его. Кровь, страх – он жаждет видеть их. И ничто не остановит его. Потому что он не боится боли. И мир огромен. И в нем есть место каждому.
* * *Суккуб нашел Кларка четыре года назад в публичном доме Грегори Боа. Шел дождь. Крупные капли барабанили в окна, словно пальцы умерших вуайеристов, желающих узреть очередной половой акт в этой обители плотских утех. Девушка. Шлюха. Без имени. Лишь тело. Каштановые волосы на худых плечах. Маленькая грудь, как у облысевшей обезьянки. Зеленые глаза. Голос без интонаций. Тело без чувств. Только работа. Только инструменты. Купля-продажа. Спрос-предложение. Чулки на ногах. Колени на полу…
Кларк отвернулся. Картины на стенах были интересней, чем женские пальцы на его брюках. Красный песок. Красное небо. Даже линия горизонта и та затянута кроваво-красной дымкой. И черный ворон: огромный, неестественный в своей натуральности. Его крылья сложены. Когти пронзают кровавый песок. Глаза большие, черные, словно ночное небо, ставшее вдруг зеркальным, очистившись от звезд и облаков до кристального мрака вселенской тьмы. И взгляд. Глубокий, как космос. Холодный, как смерть. Сквозь тушь и графит, краску и холст он смотрит на Кларка своей зеркальной гладью, и Кларк видит свое отражение в этих глазах – бесконечный автопортрет, в котором художник рисует самого себя, рисующим себя. И так до бесконечности. И все теряет значение. Лишь только красная пустыня, высушенная кровавым солнцем, застывшим в кроваво-красном небе, да запах крови в наполненном оттенками красного воздухе. И старый крест. Древний, как мир. Сухой, как лживые слезы. И Кларк. И кованые гвозди. И молоток стучит. И рвется плоть. И кости хрустят, крошась под натиском железа. И дерево, вбирающее в себя острия гвоздей, сдобренных свежей кровью. И голос: хриплый, вырвавшийся из пересохшего горла криком. Но Кларк молчит. Распятый, высушенный беспощадным солнцем. И ворон в небе. «Кар! Кар!» Кружит, рисует спираль, спускаясь вниз. На плечо. Плоть рвется под когтями. Кровь. Красная по смолянисто-черным перьям. И глаза Кларка. Такие голубые. «Кар!» И клюв пробивает один из них. «Кар!» И вот второй стекает по щекам бесформенной массой. Тьма. И в этой тьме есть только ворон. И целый мир заполнен им. Мир Кларка. И голос. Хриплый. Сдавленный, как предсмертный стон.
– Все, кого ты любишь, умрут.
И ответ. Ответ Кларка:
– Я никого не люблю.
И ворон вырывает его язык. Кровь заполняет рот, стекает по подбородку. Теплая. Липкая. И нет креста. Нет ничего. Только комната. Только шлюха на коленях. И слюна, которую Кларк не сглатывал, вытекает у него изо рта.
– Как тебя зовут? – спрашивает Кларк шлюху. Тишина. – Я спрашиваю, как тебя зовут?
Он хватает ее за волосы, сдавливает горло, чтобы заглушить крик. Она пытается вырваться. Спущенные штаны спутывают ноги. Кларк падает на женщину, прижимая ее к кровати. От чистых простыней пахнет хлоркой, но матрац под ними смердит потом и спермой. Кровеносные сосуды лопаются в напуганных зеленых глазах.
– Джуд, – хрипит шлюха. – Меня зовут Джуд. – Ее ноги в черных чулках пинают воздух. Падает лампа. Свет гаснет. Мрак. Тишина.
– Ее зовут Джуд, Кларк, – говорит суккуб.
– Кто здесь?
– Теперь у нее есть имя, Кларк.
– Кто…
– Теперь у нее есть жизнь.
И тело под ним расцветает причудливыми красками, становится сочным, словно бутон цветка.
– Джуд, – шепчет Кларк, касаясь свободной рукой ее лица. Слезы.
– Пожалуйста… – она задыхается. Вены вздуваются на висках. Кровавая пелена лишней парой век закрывает глаза. – Пожалуйста…
– Не бойся.
– Пожалуйста…
– Она просит тебя, Кларк, – говорит суккуб.
– Почему?
И Джуд что-то хрипит о своем ребенке и о старой маме в Коннектикуте. Боль. Смерть. Страх – он отметает причины. Избавляет от мелочей.
– Пожалуйста…
И руки. Руки Джуд. Суккуб прижимает их к ее лицу.
– Докажи.
И ногти впиваются в кожу. Сначала робко, затем более и более настойчиво рвут плоть, оставляя неизгладимые шрамы.
– Глубже, – говорит суккуб. Кровь заливает руки Кларка. Темная, густая, теплая. – Оставь лишь глаза.
Кларк отпускает горло Джуд, отходит в сторону, но она не останавливается. Слезы и кровь. Стоны тихие и всхлипывания. Кто-то за дверью спрашивает, все ли в порядке. Джуд говорит: «Да», протыкая пальцами щеки. Ногти скребут по эмали зубов. А дождь все стучит и стучит в окно. Кларк отворачивается. Женщина. Суккуб. Она стоит перед ним, и тьма играет с ее обнаженным телом, облизывает его, ласкает.
– Твой крест ждет тебя, Кларк. Он уже знает вкус твоей плоти.
– Я готов.
– Не сейчас.
Джуд опускает руки ниже, к своей груди.
– Найди их, Кларк, – говорит суккуб. – Найди их всех! Они ждут тебя. Ждут шанса раскаяться и искупить свои грехи. Ведь так, Джуд?
– Да.
– Разве ты не счастлива?
– Да.
– Я не слышу.
– Да!
– Так радуйся, Джуд!
И женский смех наполняет комнату.
* * *Небо было сюрреалистичным, словно фантазия Сальвадора Дали, с низкими молочно-белыми облаками, взбитыми, как ванильные сливки на кристально-голубом фоне.
– Черт возьми, здесь нужно прибраться! – сказал Маккейн, выходя из дома. Кристин держала его за руку. Их тонкие пальцы были сплетены между собой, взгляды томные, с оттенком удовлетворенности и какой-то странной тревоги. – Может быть, нанять пару садовников, ландшафтного дизайнера, строителей и архитектора из «Рок-Компани», который отвечал за строительства центрального парка и акватория в нашем городе…
Их окружили заросли шиповника. Выложенная каменными плитами аллея ровно тянулась вдаль. Сорная трава, разрушая старый раствор, пробивалась между плит желто-зелеными пучками. Ветви шиповника бессмысленно торчали в разные стороны. Многолетние цветы в клумбах вырождались, теряя сочность бутонов и стройность форм. Гниющие листья – желтые, зеленые, ядовито-красные – были сметены ветром под извивающиеся кривые стволы кустарника и напоминали живой ковер. Сырость и тлен наполняли воздух. Распад и забвение. Хаос и смерть…
– Как ты можешь жить здесь? – спросила Кристин.
– Как и в любом другом месте.
Они свернули. Разросшийся вьюн преградил им дорогу. Его мокрые листья жадно лизнули их лица, руки, застывшие капли скатились за шиворот. Вьюн был повсюду: стелился по земле, скрывая каменные плиты, обвивал скамейки и столики, шиповник и тот не избежал этих объятий, изгибаясь стволами и отступая вглубь своих зарослей, словно разбитая армия, сдавая позиции.