Они свернули. Разросшийся вьюн преградил им дорогу. Его мокрые листья жадно лизнули их лица, руки, застывшие капли скатились за шиворот. Вьюн был повсюду: стелился по земле, скрывая каменные плиты, обвивал скамейки и столики, шиповник и тот не избежал этих объятий, изгибаясь стволами и отступая вглубь своих зарослей, словно разбитая армия, сдавая позиции.
Маккейн очистил скамейку. Кристин села к нему на колени.
– Скольких девушек ты приводил сюда до меня? – спросила она.
– Ни одной.
– Я тебе не верю.
– Последние годы я предпочитаю спальню.
– Ты просто мальчишка.
– Не говори, что тебе не понравилось.
– Понравилось.
– Хочешь сделать это здесь?
– Не очень.
– Да ладно. Тебе понравится, – он развернул ее к себе лицом. Расстегнул молнию на своих брюках, поднял юбку Кристин к поясу.
– Как ты это делаешь? – спросила Кристин.
– Что делаю?
– Возбуждаешься так быстро.
– Я не знаю. Не думал об этом.
Она охнула, закрыла глаза. Ставшее синим небо разродилось внезапным дождем.
– Как мокро! – засмеялась Кристин. Маккейн все еще сжимал в руках ее бедра, но она уже одергивала юбку и поднималась на ноги.
* * *– Посмотри на них! – сказала Ламия.
Кевин припал к окну. Маккейн, Брэдли и Кристин сидели за столом. Свечи, ужин, вино в бокалах – там, а здесь… Здесь ветер, холод да дождь. И еще Джесс. Такая красивая. Такая мертвая… Смех. Этот дьявольский женский смех! Кевин видел, как смеется Кристин. Голова запрокинута, грудь вздрагивает… Счастье…
– Я вам не верю! – заявила она.
– Да говорю тебе, прокурор – гей, – Маккейн отобрал у Брэдли пачку сигарет. – Скажи, что это так, брат! Скажи, иначе я выброшу твои сигареты в огонь!
– Прокурор – гей. Доволен?
Снова смех Кристин.
– Врете вы все!
– Расскажи ей, – Маккейн поднес пачку к огню в камине.
– Рассказать?
– Ну да.
– Рассказать что? – Кристин закурила.
– Лет пять назад, на день независимости, Дариус перебрал и домогался до него. – Брэдли забрал у брата сигареты. – Доволен?
– Лет пять назад?
– Может, шесть, – Маккейн, улыбаясь, смотрел, как огонь пожирает древесину.
– Сколько же тебе тогда было?
– Вот только не надо фрейдизма, ладно? К тому времени я уже знал и более странных людей. Педофилы, гомосексуалисты, лесбиянки… На дворе эра будущего, черт возьми!
Кристин стала вдруг серьезной.
– Поэтому ты такой?
– Какой?
– Злой.
– Нет.
– А моя сестра? То, что она и Джесс, ну… Ты это правду сказал или…
– Правду.
– Черт! И часто они приходили сюда?
– Думаю, когда было желание.
– И… Они были вдвоем или же…
– Мы были все вместе. В одной кровати. Если ты об этом, – Мак-кейн поймал ее взгляд, устремленный к Брэдли. – Нет, мой брат никогда не был с нами. Только я и девочки.
– Не думаю, что этим нужно гордиться.
– Я и не горжусь.
– Не верю.
– А ты?
– А что я?
– Разве ты никогда не гордилась этим?
– Нет.
– Странно. Ты не похожа на фригидную суку.
– Причем тут это? Мне кажется, секс – это личное дело каждого.
– Мне кажется, в мире есть много других вещей, на которые следует накладывать табу и стыдиться их. Скажи, разве ты никогда ни о чем не мечтала?
– Может быть.
– Я имею в виду секс.
– Я и говорю: может быть.
– И о чем?
– А ты?
– Когда-то.
– Что значит когда-то?
– То, что я уже не знаю, о чем мечтать, по крайней мере, в сексе.
– Я тебе не верю.
– Не веришь, потому что завидуешь, или у самой есть много неудовлетворенных желаний?
– Может быть.
Маккейн засмеялся.
– Ты прямо как мой брат! Из него тоже слова лишнего не вытянешь!
– Мне нравится твой брат.
– И что это?
– В смысле?
– Лесть или фантазия?
– Ревнуешь?
– Вот еще!
Они допили вино. Брэдли ушел, оставив их наедине. Поцелуи, объятия…
– Может, теперь скажешь? – спросил Маккейн.
– Сказать что?
– Как тебе нравится делать это?
– А ты угадай.
– Многим нравится быть сверху, но у тебя, думаю, должно быть что-то другое.
– Ты ошибся.
– Вот как?
– Я самая обыкновенная, – Кристин улыбнулась.
– И никогда не хотела заняться любовью с женщиной?
– Нет.
– А с двумя мужчинами?
– Не особенно.
– А пара на пару?
– Может быть. Не знаю. Если только с тобой.
– Почему со мной?
– Потому что ты этого хочешь.
– Я уже ничего не хочу.
– Тогда к чему эти разговоры? – она запустила руку ему под рубашку, нащупала сосок и сильно сжала его пальцами. – Тебе нравится то, что я сейчас делаю?
– Мне много чего нравится.
– Вот как?
– Знаешь, как это делали в Греции?
– Знаю.
– Нравится?
– Нет, но если хочешь, можем сделать это так.
– Нет, – он поднялся с дивана. – Закрой глаза.
– Боюсь, мне не очень это понравится.
– Откуда ты знаешь, что это?
Он отвел ее в картинный зал.
– Могу я узнать, почему эти рисунки так важны для тебя? – спросила Кристин.
– Я же просил не подглядывать.
– Я задала вопрос.
Кристин старалась смотреть Маккейну в глаза, но картины словно магнит притягивали к себе ее взгляд. Эти безумные, холодные, пахнущие смертью картины. Кристин буквально чувствовала, как они наблюдают за ней – жадно, похотливо, плотоядно. Десятки, сотни, тысячи лиц… Маккейн обнял ее.
– Не бойся, – сказал он.
– Чего я должна бояться? – Кристин не могла не смотреть. Не могла не прислушиваться. Взгляды. Шорохи. Слишком темно. Слишком странно. – Какого черта? – она обернулась, почти уверенная в том, что сейчас увидит кого-то позади себя.
– Я же сказал, не бойся.
– Мне не нравится это место, – Кристин вглядывалась, прислушивалась, пыталась различить хоть что-то, но вокруг был лишь сумрак, мгла, ночь. И снова кто-то за ее спиной. Чье-то дыхание. Чьи-то руки. – Я хочу, чтобы ты включил свет, Маккейн!
– Здесь только ты и я, – он крепче прижал ее к себе.
– Отпусти!
– Это место исполнит все твои мечты. Все, чего ты когда-либо хотела. Самое дерзкое. Самое желанное…
– Да отпусти же! – Кристин влепила ему пощечину. Тени. Она видела, как они отступают в сумрак – слишком четкие, чтобы поверить в игру света. – Ты, маленький чертов извращенец! – крикнула Кристин. – Ты и твой чертов брат, – она не сомневалась, что третьим в этой комнате был Брэдли. Больше некому. – Придурки!
Кристин выбежала из дома.
– Что-то не так? – спросил Брэдли.
Он стоял на крыльце, не замечая, что сигарета, которую держит в руке, истлела, и уголь лижет кожу его пальцев. Но если Брэдли был здесь, то кто тогда был там, в картинном зале?
– Кристин?
– Не подходи ко мне! – она попятилась, едва не упав, забыв о мраморных ступенях.
«Что же здесь происходит, черт возьми?!»
Лужи захлюпали под ногами. Дождь намочил одежду и стих. Кто-то включил освещение парка. Фонари не горели. Почти не горели. Ядовито-желтая луна тонула в океане туч. Чей-то голос позвал ее по имени. Или это всего лишь ветер? Кристин побежала. Где-то здесь был выход. Обязательно должен быть выход! Ветка шиповника хлестнула ее по щеке.
– Черт!
Кристин повернула налево, затем направо. Исправных фонарей стало больше. Темное каменное строение вынырнуло из темноты. «Moles», – гласила выбитая в камне надпись, нависшая над ярко освещенным входом. Вездесущий вьюн опутывал возвышающиеся колонны, окружившие два цилиндрических этажа на четырехугольном основании. Зависший высоко в небе купол, казалось, тянется к ядовито-желтой луне, намереваясь проткнуть, как гнойный нарыв.
– Чертово место!
Порыв ветра качнул фонари, оживив тени, шепоты, шорохи. И снова кто-то позвал Кристин по имени, казалось, из самой утробы этого древнего склепа. Новый ветер. Новые тени. Они, извиваясь, ползли по земле. Стелились по мягкой жимолости, ломая стебли роз и лилий.
– Кристин!
Она побежала. Вьюн опутывал ноги. Луна тонула в тучах, скрывая дорогу. Маки. Целая поляна маков дрожала на ветру. Кристин обернулась. Тени. Они сбили ее с ног. Прижали к земле. Сотканные из темноты пальцы сорвали с нее одежду. Она закричала. Закричала от боли, от отвращения, от своего собственного бессилия.
Глава вторая
Лаялс Кинсли, адвокат Маккейнов, подозрительно смотрел на двух незнакомцев… Рем. Старый добрый друг…
– Как это случилось? – спросил он Левия.
– Авария.
– Случайность?
– Неисповедимость.
– Да. Похоже на Рема.
– Так говоришь, словно хорошо знал его, – насторожился Левий.
– Было время, – уклончиво сказал Лаялс.
– Почему он никогда не рассказывал о тебе?
– А почему он должен был это делать?
Левий отвернулся. Подошел к окну. Дети в кафе смеялись. «Чертовы адвокаты!» Лаялс закурил.
– Вообще-то это детское кафе, – напомнил ему Джордан.
Лаялс указал на пепельницы.
– Это ничего не меняет, мистер Лаялс.
– А что это должно менять?
– Поговорите с Кэнди.
– Кто такая Кэнди?
– Девушка, которая умирает от рака легких.
– Я не боюсь умереть.
– Вот-вот. И она тоже не боится.
– И в чем связь?
– В том, что вы оба искали Рема. Только она нашла, а вы нет.
– Не веришь, что Рем был моим другом?
– Нет.
– Почему?
– Я видел вашу машину, мистер Лаялс. Могу догадаться, сколько стоит ваш костюм. Да и живете вы, скорее всего, в доме за пару миллионов, где есть бассейн, пара спален и все, о чем можно только мечтать. Таким как вы не нужен Рем. Совсем не нужен.
– Ты ни черта не знаешь обо мне!
– Правда?
– Рем спас мне жизнь.
– Думаю, он даже не знал вас, – Джордан достал дневник Рема и положил на стол. – Вот какой была жизнь Рема. Можете посмотреть. Не бойтесь. Это всего лишь жизнь старого священника. Всего лишь жизнь…
* * *– Хочешь, я познакомлю тебя с братом? – спросила Кэрри.
Анта качнула головой. Заказала еще выпить. Ероси. Ее бедная-бедная Ероси. Почему она позволила судьбе забрать ее?
– Вы были с ней близки, да?
– Больше, чем ты думаешь, – Анта закрыла глаза. Слезы.
– Не надо.
– Я не могу.
– Когда мне было тринадцать, мою мать сбила машина, и она умерла. В тот момент мне тоже казалось, что жизнь кончилась. Но нет, видишь, я все еще жива.
– Я могла ее спасти.
– Нет. Не могла.
– Ты ничего не знаешь, Кэрри! – Анта сверкнула черными глазами. – Ей никогда не нравилось то, чем мы занимаемся. Иногда она запиралась в ванной и терла свое тело до тех пор, пока на нем не появлялась кровь. Только так, ей казалось, она может очиститься. Понимаешь? Она… Не знаю… Она верила во что-то. Словно какое-то незримое проклятие прикоснулось к ней своей дланью, и пути назад уже нет. Она… она рассказывала мне странные вещи. О Боа. О комнате, в которой он изменил ее жизнь.
– Ей нужно было прекратить заниматься этим.
– Дело не в сексе, Кэрри! Она что-то увидела в той комнате. Прикоснулась к чему-то запретному. И это сводило ее с ума. Каждую ночь. Словно кто-то неустанно шел за ней по пятам. Что-то животное, пропахшее потом, без лица и тела. И я верила ей. Верила, потому что сама ощущала его присутствие. Иногда, ночью, когда мы были близки с ней, оно присоединялось к нам – дикое, необузданное. Сначала я убеждала себя, что виной всему наркотики, но потом, в ту ночь, когда умерла Ероси… – Анта снова закрыла глаза. Губы ее дрожали от страха и подступивших слез. – Это был настоящий Ад, Кэрри. Настоящий Ад! Я видела! Видела! Видела!
– Анта, – Кэрри тронула ее за руку.
– Подожди. Дай мне минуту.
– Ты не должна держать все это в себе.
– Если бы я могла хоть как-то отомстить.
– Я хочу, чтобы ты показала мне эту комнату.
– Нет.
– Послушай, мой брат журналист, и если все, о чем ты говоришь – правда, то уверяю, он сможет нам помочь.
– Если мы зайдем в ту комнату, то нам уже никто не поможет.
– И ты не хочешь даже попытаться?
– Я не знаю, – Анта закрыла лицо руками. – Не знаю.
* * *Вечернее небо нахмурилось, словно отвергнутый влюбленный, готовый вот-вот разрыдаться. Порывистый ветер качал высокую траву. Петли на старых воротах давно сгнили, и кованые створы доживали свои последние годы в придорожной канаве. Небольшая церквушка, выстроенная из камня, покосилась, позволив птицам свить гнезда в растрескавшихся стенах. Тропинок не было. Лишь только память тех, кто когда-то приходил сюда, могла помочь отыскать дорогу к нужной могиле.
– Вот это место, – сказал Лаялс, отворачиваясь от ветра, в попытках прикурить сигарету.
– Не далековато от города?
– Это всего лишь место. – Лаялс, Джордан и Левий смотрели на черное надгробие. – Здесь мы последний раз были с Ремом вместе.
– Барбара Локидж, – прочитал Джордан. Время стерло даты жизни этой женщины.
– Всего лишь место, – повторил Лаялс, предаваясь воспоминаниям. – Мы опустили в землю пустой гроб. Придумали имя…
Теплый ветер качал деревья. Дождей не было долго, и комья сухой земли, разбиваясь, обдавали собравшихся пылью. Рем молчал. Его ряса пропиталась потом и привлекала десятки мух. Лаялс копал: молодой, темноволосый и все еще стройный. Маккейн стоял чуть поодаль, держа на руках заснувшего младенца. Незапертая дверь в заброшенной церкви хлопала от ветра. Пахло жасмином и перегноем.
– Думаю, достаточно, – сказал Рем, помогая Лаялсу выбраться из могилы. Они принесли из машины деревянный гроб, купленный в похоронном агентстве на окраине города. Гроб упал на дно могилы, подняв очередное облако пыли.
– Когда-нибудь мне придется рассказать ребенку, кем была его мать, – сказал Маккейн.
– Надеюсь, что нет, – Рем взял лопату и помог Лаялсу закопать могилу и водрузить поверх свежего холмика неказистый памятник с именем и фамилией.
– Уверен, что не нужно было написать дату жизни? – спросил Мак-кейн. Лаялс покачал головой.
– Ладно. Ты адвокат…
И снова тишина. То ли минута молчания, то ли неловкость…
– Вам пора, – сказал Рем Лаялсу и Маккейну. Ребенок проснулся и начал кряхтеть, пытаясь избавиться от старой простыни, в которую был завернут.
– Что теперь будет? – спросил Лаялс, когда он и Маккейн подошли к машине.
– Мы вернемся в город, и ты уладишь все, что касается меня, моего сына и всей этой чертовой истории.
– Я имею в виду, что теперь будет с нами, Джейкоб?
– С нами? – Ребенок на его руках заплакал. Маккейн положил его в машину. Закрыл дверку. – Теперь ты принадлежишь моей семье, Кинсли.
– До этой ночи я бы тебе возразил.
– До этой ночи я считал тебя своим другом.
Они сели в машину. «Мерседес» рванул с места, поднимая клубы пыли…
* * *– Двадцать лет я хранил эту тайну, – сказал Лаялс, прикуривая от истлевшей сигареты новую.
– Почему же сейчас решил нарушить молчание? – Левий оглядывался по сторонам, ища подтверждение услышанной истории.
– Потому что так хотел Рем. Потому что об этом меня предупреждал Старик…
Дэнни Маккейн. Если кого-то Лаялс и боялся в своей жизни, то этим кем-то был именно этот старик. Кто-то говорил, что до того, как перебраться в Калифорнию, он играл в чикагском джаз-бэнде, кто-то говорил, что был гангстером и сутенером, а кто-то уверял, что старик в молодости знал самого Альфонса Капоне и даже был его правой рукой. Одним словом, человек – история, человек – легенда. Властный, жесткий, решительный. Город по праву принадлежал ему, и, видит Бог, город был в надежных руках.
Еще будучи мальчишкой, Лаялс мечтал, что когда-нибудь судьба сведет его с этим человеком и даст возможность пожать ему руку и испытать на себе этот твердый, решительный взгляд. Возможно, именно поэтому он после окончания института принял решение устроиться в одну из дочерних строительных фирм Маккейнов, отклонив другие вакансии. Он работал, как проклятый, отдаваясь своей работе всецело, готовый сгореть сам, но сжечь все, что может встать у него на пути. Работа стала его страстью, его любовью, его самовыражением…
Когда он получил приглашение на банкет в честь юбилея Старика, то, сняв все свои сбережения, заказал самый дорогой костюм, который можно было купить в городе. И еще женщина. Да. Ему нужна была женщина, способная привлечь к себе внимание своей красотой и неприступностью. Костюм и спутница – вот залог хорошего стиля. И еще немного удачи. А удача всегда сопутствовала Лаялсу. И вот он на банкете. Жмет Старику руку. Смотрит в его серые глаза. А кто-то подходит к ним и говорит, что он, Лаялс Кинсли, самый молодой и самый талантливый из всех юристов этого города.
– И чего ты хочешь, юное дарование? – спрашивает Старик.
– Как можно больше! – признается Лаялс.
– Боюсь, для этого одного желания мало. Нужно, по крайней мере, быть чертовски удачливым.
– А я чертовски удачлив, сэр.
– Вот как? И в чьих руках, ты думаешь, сейчас твоя судьба?
– В ваших, сэр.
– Вот как? – и Старик улыбается. Такая хитрая улыбка старого лиса. – Позволь дать тебе совет, – он берет Лаялса под руку и выводит на веранду. – Когда-то давно я знал одного мальчишку. Негра. Он рожден был слугой и жил, как слуга. Без имени, без амбиций. И знаешь, о чем он больше всего мечтал?
– О свободе, сэр?
– Он мечтал, чтобы ему дали настоящее имя. Понимаешь? Не Сопля, не слуга, не черномазый. А имя. Просто имя.
– И что с ним стало, сэр?
– Он так его и не получил.
– Нужно было просить большего.
– Верно. Никогда не забывай об этом.
Спустя месяц Лаялс получил повышение. Спустя год возглавил юридический отдел головной организации Маккейнов, а спустя два стал правой рукой самого Старика и его внука. Вот тогда-то и появилась та женщина. Высокая, властная, с длинными, цвета воронова крыла волосами и твердым взглядом. Женщина-буря. Женщина-шторм. Рядом с ней Лаялс ощущал себя крохотным рыболовецким судном, заплывшим слишком далеко, чтобы бросить вызов стихии… Джейкоб Маккейн. Да. Это была опасная игра. Иногда, размышляя о своей внезапной страсти, Лаялс гадал, кому из Маккейнов принадлежит эта женщина: Старику, его внуку или же им обоим? И каждый раз ответ, приходивший в голову, был один – эта женщина не может никому принадлежать. И это был вызов, который Лаялс не мог не принять…