– Хорошо, – сдался Толик и еще раз хотел поцеловать Ирку, но она уже отпустила его рыжую голову, выскользнула из рук и быстро шла к Чезету.
– Не так, – пробурчал Толик, глядя, как Ирка села на байк. – Ты сидишь, как на лошади, как на старой кляче, которая может только шагом и только в большие праздники, – он привычно повторял слова своего первого тренера, с которых когда-то началось и его обучение. – Надо сесть, сильно наклонившись вперед, и обнять коленями бензобак. Так позвоночнику намного легче. Смотри вперед, а не перед собой. И вообще, слезь пока, я выкачу его из песка. Ты же не поедешь прямо отсюда?!
Они вывели мотоцикл на тропу, и Ирка легко вскочила в седло.
– Я что сказал? – он с силой провел ладонью по ее спине. – Наклонись. Тебе нужно научиться включать сцепление, газ и переключать передачи буквально на автомате. Это самое главное при старте, да и вообще. Попробуй сначала «всухую»: сцепление, передача, газ.
– Это я помню, – перебила его Ирка. – А тормозить задним тормозом. Где у тебя задний?
– Вот задний, но я же сказал: сначала «всухую».
– Да в какую… Отойди! – Ирка решительно оттолкнула ногой Толика, мотоцикл взвыл, и она понеслась по тропе между кустами.
– Куда?! – заорал Толик и бросился за ней, но ее алый батник уже скрылся в зарослях калины, бузины и ежевики.
– Убьет машину, – Толик стащил с себя куртку и ударил ею по кусту. – Дура чумовая.
Между тем Ирка выехала по тропе на центральную аллею парка, добавила газа, пролетела по ней до конца, до того места, где аллея закругляется, там плавно развернулась и понеслась назад. Ирка была спокойна и уверена в себе, не нервничала и ничего не боялась, она аккуратно объезжала редких пешеходов, но, до ехав до начала аллеи, до самого выезда на шоссе, вдруг поняла, что пропустила и уже не сможет найти свою тропу. Он не запомнила место, где выехала на аллею, и теперь не знала, куда сворачивать. Тогда Ирка повернула на первую попавшуюся дорожку, ведущую к Десенке, решив, что главное – добраться до берега, а когда она будет ехать вдоль него, то Руль точно попадется ей на глаза. В общем, так и получилось, но только прежде чем приехать к месту старта и обнаружить там мечущегося в панике Руля, она спугнула парочку, тихо и незаметно устроившуюся в кустах. Выбранный ими небольшой пляж был еще спокойнее того, который заняли Ирка с Рулем. Со стороны тропы их прикрывали густые кусты, а со стороны воды – милицейская «шестерка». На открытой передней дверце «Лады» болталась серо-голубая форменная рубашка, а на ней сверху – внушительных размеров бюстгальтер.
Ирка не собиралась сгонять капитана с его дамы, но тропа неожиданно вильнула из-под колес мотоцикла, и Чезет вынес Ирку на невысокую кочку, с которой, как с небольшого трамплина, она ушла сперва в небо, а затем в те самые кусты, где отдыхал от службы мент с подругой. Полет прошел нормально, но место приземления было выбрано очень неудачно. Чезет с едва удержавшейся в седле Иркой плюхнулся в метре от изогнувшейся в сладострастной судороге потной парочки средних лет. Мотоцикл опустился аккуратно на махровое полотенце с малосольными огурцами, молодой картошкой, базарной подчеревиной и помидорами, нарезанными щедрой рукой женщины, еще не потерявшей надежду устроить свое семейное счастье. Все это уже было попробовано, где-то даже ополовинено, но вовсе не доедено, и капитан рассчитывал вернуться к махровой скатерти-самобранке после завершения главного пункта культурной программы пикника. Этот момент был уже близок, но свалившаяся с неба Ирка все испортила. Колеса ее байка порвали в кровавые лохмотья помидоры, измололи в кашу огурцы и картошку. А потом в лицо капитану и его обомлевшей даме полетело грязное полотенце и следом, забивая глаза, ударила мощная струя песка. Капитан что-то захрипел угрожающим матом, завизжала тетка, но умный Чезет уже аккуратно вынес Ирку на тропу. Всего минуту спустя правильным задним тормозом она остановила мотоцикл в точности там, где ждал ее Толик.
– Что? – спросил он, глядя в ее серые глаза, потемневшие от затопившего их адреналина, и ухмыльнулся. – Трясет? Обосралась?
– Руль, быстро поехали, – ничего не объясняя Толику, Ирка отодвинулась, уступая ему место на сидении. – Быстро!
Толик перебросил ногу, занимая место на Чезете, и тут увидел несущуюся к ним сине-желтую «Ладу» с прищемленным дверью серым лифчиком, мотающимся на ветру из стороны в сторону. За рулем сидел мент в майке и орал что-то неслышное, но от того не менее понятное и грозное. Мент требовал сатисфакции. Следом за машиной пыталась бежать полуголая тетка. Она, не замолкая, пищала: «Петя! Петя! Петя!», – видно, хотела вернуть бюстгальтер, но мент не желал ни замечать ее, ни слышать. Его целью была Ирка.
– Во блин! – выдохнул Руль. – Ирка, держись!
Они сорвались с места, швырнув задним колесом смятый кусок дерна на капот «шестерки».
– На шоссе они нас возьмут! – крикнула Ирка, увидев, что Толик направил Чезет к аллее парка. – Помотай его по ямам и загони в болото!
Но до болота дело не дошло. Коварная парковая тропа проделала с разъяренным ментом тот же предательский трюк, что и с Иркой. Только там, где легкий Чезет просто взлетел в наливающееся тяжелыми облаками небо, «шестерка» пройти не смогла. Не удержав равновесие, она перевернулась, встала на бок, а потом, дико вращая колесами, медленно опрокинулась.
Руль с Иркой выскочили на аллею парка и уже оттуда, сверху, увидели, как боевая подруга помогает своему менту выбраться из перевернутого автомобиля.
– А-а-а-а! – радостно заорал Толик, выжимая газ. – Ну ты чума!
– А ты не знал? – засмеялась Ирка.
Они возвращались, и тугой воздух не давал им говорить, вбивая слова назад в гортани и легкие. Возле кинотеатра «Аврора» мотоцикл попал под дождь, Толику пришлось сбросить скорость, но его все равно трясло от бешенного ощущения полноты жизни, чистого драйва, замешанного на крутом адреналине.
– Помнишь, девочка, гуляли мы в саду! – заорал Толик. – Я бессовестно нарвал букет из роз! Дай бог памяти, в каком это году-у-у, – они мчались по мокрому бульвару Перова к парку «Победа», рассекая пропитанный водой густой и вязкий воздух, – …надрывались от погони сторожа!..
2
В парке их уже ждали. В другую погоду, не будь дождя, например, теплым майским вечером, все сидели бы на остатках раздолбанных скамеек между колесом обозрения и автодромом, гоняя по кругу пару косяков и несколько бутылок казенки. А так – ежились, жались под крышей автодрома, разбившись на несколько компаний, трепали какие-то давние новости, потому что свежих в парке давно уже не было. Парк «Победа» – сонное болото.
Фарца – люди деловые – на этот раз к ним даже не присоединились. Там у каждого свои интересы, да и Ирку они толком не знали. Зато афганцы подтянулись почти полным дембельским составом, и остальная парковая тусовка, оба ее крыла – комсомольские и очеретянские, тоже были здесь.
Тихонько, в стороне от всех, курил Лосось. Его старались не трогать без дела, но давно уже было замечено, что в драках он всегда валит соперника первым ударом. Ни разу не скиксовал. Такой Лосось.
Унтер кривлялся, как обычно, рассказывал анекдоты: «– Видел, телка прошла? – Ну видел. – Она мне улыбнулась. – Улыбнулась? Вспомни, как я ржал полчаса, когда первый раз тебя встретил».
Закрыв из-за дождя колесо пораньше, подошел Серега Белкин. Он обнял Буратино, пожал руки Тощему и Турку, достал забыченную пяточку, угостил друзей.
На полминуты заглянул к ним Иван Багила и, увидев Белкина, протолкался к нему через толпу.
– Серега, ты Вильку не видел сегодня? Мы с ним на шесть под колесом стрелу забивали. А уже половина седьмого.
– Не было его в шесть под колесом, Иван, – уверенно ответил Белкин. – Хочешь, зуб могу дать.
– Я здесь видел Вильку, – услышал их разговор Тощий. – Он с Гоциком базарил. Спроси у Гоцика, куда он пошел.
– О, спасибо! – обрадовался Багила. – Сейчас спрошу. Где он? Гоцик!
Гоцик сходу подтвердил, что Вилю видел и что тот собирался ровно в шесть встретиться с Иваном под колесом. Уже перевалило за половину седьмого.
– Ладно, – пожал плечами Багила. – Пойду искать Вилю.
А парковые все подходили. Димка Джеймсон, бармен из «Братиславы», пустил по кругу бутылку «Столичной».
– Где именинница? – спросил он, разыгрывая легкое безразличие. – Мне через десять минут надо возвращаться, мутить коктейли для интуристов.
– Джеймсон, мы ее за тебя поздравим, не переживай, – ответили ему из толпы. – Оставь нам то, что в сумке, и можешь возвращаться к своим коктейлям хоть сейчас.
Джеймсон хотел обидеться, но не успел. Из глубины парка, со стороны Воскресенки, донесся треск мотоциклетного мотора. На него не обратили внимания, многие просто не расслышали в общем гуле, но всего через несколько секунд Чезет с Толиком и Иркой вылетел из-за кургана Славы и затормозил возле автодрома.
– Пацаны! – закричала Ирка, соскакивая с мотоцикла.
– А-а-а! – радостно ответили парковые. – Ирка, привет! Ирка, с днем варенья! С днюхой тебя, малая!
– Держи стакан, – Джеймсон протиснулся в первый ряд и протянул Ирке гранчак, потом достал из сумки бутылку красного шампанского.
– Шампунь! – взвизгнула Ирка, и тут же розовая струя ударила из-под руки Джеймсона. – А-а-а! Какой кайф!
Джеймсон налил Ирке шампанского, чокнулся с ней бутылкой, выпил сам и передал бутылку в толпу.
– Ирка, счастья тебе!
Ирка разом выпила весь стакан и повисла у Джеймсона на шее.
– Димка, спасибо! Я тебя люблю!
– Малая, мы тебя тоже любим, – закричали очеретянские, – иди к нам, у нас смага есть!
– Смага у вас каждый день есть, а красный шампунь мне раз в год приносят! – засмеялась Ирка и тут же пошла обниматься к очеретянским. Но не дошла.
– Ты что это, красавица, не здороваешься? – спросил ее сзади и сверху знакомый голос, и сильная рука стиснула Ирку так, что она не только идти уже никуда не могла, но и дышала еле-еле.
– Калаш! – тихо обрадовалась Ирка. – Тебя же вчера еще не было.
– Сегодня вернулся. Два часа как с вокзала. У меня для тебя подарок приготовлен, но это уже завтра, да?
Калаш – загадочная личность. Он живет пунктиром: то появляется в парке на неделю, то на месяц исчезает. Все думают, что Калаш – это погоняло, и оно бы подошло ему, как никому другому, но на самом деле это его фамилия. Не Калашников, а именно Калаш. Он тоже из афганцев, но его ребята не пьют, не курят и не колются. Они качаются и бегают кроссы – для них армия продолжается. Четверо из компании Калаша – студенты: историк, философ и два экономиста. Остальные – работяги с Арсенала. Калаш живет с Иркой в одном подъезде – этажом выше, и ее соседка Катя считает Калаша главной и самой лакомой добычей. Хотя, как и Ирка, почти ничего о нем не знает.
– Да, конечно, заходи ко мне завтра.
– Зайду, соседка. А ты сейчас что, с Рулем встречаешься?
– Ревнуешь? – засмеялась Ирка. – А Руль меня полдня на своем Чезете катает.
– Нет, катайся с кем хочешь. Руль так Руль – твое дело. Просто я с Пеликаном хотел поговорить, но не вижу его. Куда он делся?
– Слушай, точно, – огляделась Ирка. – Нет Пеликана. Он мне вчера два раза сказал, что будет сегодня в парке. Ну, я ему устрою, когда увижу!
– Что же ты ему устроишь, соседка? – весело заржал Калаш. – Ты же с Рулем приехала. Тебе радоваться надо, что его нет.
– Что приехала с Рулем, не значит, что с ним бы и уехала, – мрачно сказала Ирка, еще раз внимательно разглядывая толпу. – А теперь точно с ним уеду.
– Ладно, я в твои дела не мешаюсь. Завтра увидимся, добро?
– Да, Калаш, завтра, – попрощалась Ирка.
Конечно, дождь испортил ей праздник. Да еще и не пришли почему-то многие. Нет Лени Бородавки, а утром он почти на этом месте такие песни пел и клялся быть с цветами. Нет Багилы, но это ладно, без Багилы можно и обойтись. А вот где бродит Пеликан?
Тут Ирку все-таки обступили очеретянские. Эти пока лично не поздравят и не нальют самогона, чтобы каждый выпил с именинницей, – не успокоятся. Сельское воспитание. Ирка хоть и пыталась пить каждый раз не полную, и даже не половину, но с непривычки и без закуски после пятого тоста вдруг почувствовала, что земля теряет устойчивость и твердость.
Ей стало хорошо и радостно среди друзей, которые ее любят и специально собрались здесь вечером, под холодным дождем, чтобы об этом ей сказать.
– Руль, – позвала Ирка. – Руль, ты где?
Но из наступающих сумерек вынырнул не Руль, а тихий старичок Владимир Матвеевич. Когда-то он преподавал французскую литературу в Инязе. За сморщенную от вечного пьянства физиономию Владимира Матвеевича в парке называли Дулей, он всегда улыбался, никому не мешал, был услужлив, когда нужно – молчалив, а когда требовалось – разговорчив. Дуля пил, если наливали, ел там, где угощали, и сегодня заглянул к автодрому, рассчитывая перехватить свои шаровые сто граммов. Очеретянские хозяйские дети не налили ему сотку, и дальше проявляя сельское воспитание, но пятьдесят граммов чистого картофельного самогона Дуле в стакан все-таки попало. Дуля никогда не смотрел, с чего начинает. Он, по мудрому совету, глядел в корень, его интересовало, сколько осталось в бутылке. А в бутылке еще кое-что было.
– Ирочка, – поднял стакан Дуля и отступил на шаг, чтобы видеть одновременно и Ирку, и бутылку самогона в руках очеретянских, – всякому бриллианту нужна оправа. Ты – бриллиант среди нас, здесь нет тебе равных. Мы – твоя восхищенная свита, стоит тебе захотеть чего угодно, и каждый будет счастлив найти, добыть, принести к твоим ногам это немедленно. Даже выпив, – Дуля опрокинул скупые пятьдесят граммов, выдохнул, протянул пустой стакан навстречу бутылке самогона, и ему тут же плеснули, на этот раз уже не отмеряя граммы и не сдерживая наливающую руку, – а может быть, именно выпив, мы становимся особенно старательны, внимательны и услужливы. Мы ничего не ждем от тебя, никакой оплаты, потому что монархи не платят. Может быть, только улыбки. Легкой улыбки благодарной и благородной принцессы.
Тут Ирка почувствовала, что лицо ее не слушается, и хоть она пыталась улыбнуться в ответ на праздничную трескотню Дули, но вовсе не была уверена, что удается ей это хорошо. Впрочем, майские сумерки давно уже скрыли парк, и вряд ли кто-то видел ее лицо. Ирку качало и уносило.
– Но кто мы, рядом с тобой? И кто ты среди нас? – продолжал Дуля. – Чья ты принцесса и что мы за свита? Ведь мы здесь звери. Сегодня – мирные и пьяные, – он протянул пустой стакан за самогоном, и удивленные очеретянцы в третий раз стакан наполнили, – но в остальные дни – хищные и дикие. Нас укрощали, нас почти укротили, и все же в душе мы по-прежнему дикие. Мы кровожадные и нет на нас управы. Возможно, только красота способна с нами сладить. Она – единственная власть в этом мире, временная, слабая, неверная и вовсе не абсолютная. Но другой нет. Все остальное – не власть, все остальные – узурпаторы, лживые и нелегитимные временщики. Только красоте, твоей и нашего удивительного парка, мы готовы подчиняться этим вечером. Ведь ты – его часть, ты такая же, как он. Божественной красой хозяйки осенен, изыскан и богат прекрасный Трианон: блистая для нее, блистает он и ею… И наш Трианон блистает тобой, ты его хозяйка, а не Каринка, что бы там не говорили. Только будь осторожна, потому что красота опасна. Я знаю, что не тебе говорить об осторожности, ты не знаешь такого слова. И все же, если к ней неумело подойти, то можно не справиться. И тогда она разорвет! В порох. В дым! Меня. Тебя. Любого. Но… Я верю, что с тобой этого не будет. Я желаю тебе счастья. Хотя бы тебе… За тебя, Ирочка! За то, чтобы наш парк «Победа» блистал тобой и для тебя. И для нас, беззубых, но еще не до конца укрощенных хищников… Налейте же мне, жлобы, самогона! Я вам не секретарь парткома – толкать такие речуги всухую!
3
Гости съезжались аккуратно и к сроку, словно не были артистами, ленивой и необязательной богемой, словно не они опаздывают всегда и всюду: на свидания с любимыми, на генеральные репетиции, на собственные бенефисы.
Все-таки право пожрать и выпить на халяву – важнейшее из наших неконституционных прав. И мы не уступим его никому, тем более своим близким – друзьям и коллегам, которых знаем как самих себя. Они ведь тоже своего не упустят, придут раньше, выпьют больше. Вообще все выжрут! Они будут уже сыты и пьяны, когда мы интеллигентной походкой только войдем в зал и оглядим его, близоруко щурясь, стряхивая воду с плащей, зонтов и шляп. Они будут сыты, пьяны и нос в табаке. А во взгляде – веселое презрение более ловких, удачливых, матерых членов стаи к опоздавшему недотепе.
– Привет, старина! А мы тут без тебя уже начали. Ничего? Ты не против? Давай, подсаживайся, подметай, что осталось. Хотя осталось уже маловато. Ничего, прямо скажем, и нет! Га-га-га! Го-го-го!
Вот поэтому на халявные банкеты, на фуршеты и званые вечера богема не опаздывает. Она приходит раньше и занимает лучшие места. Назло друзьям и хозяевам!
Встречая гостей у входа, Сотник целовал и обнимал каждого, смеялся искренне и весело, так, словно не видел их всего несколько часов назад, в театре на дневной репетиции. Конечно, среди приглашенных был главный режиссер с супругой. Пришел и директор театра, куда же без него? Явились и другие лица, от которых зависело, останется карьера Сотника и дальше такой же скромной и неприметной широкому советскому зрителю или он все же сможет хоть чуть-чуть расправить крылья, уже изрядно побитые молью и временем. Тяжело отдуваясь и отфыркиваясь, поднялся по ступенькам Баняк, кинорежиссер студии имени Александра Довженко, создатель двух кассовых шедевров: «На радаре не появлялся» и «Государственную границу не пересекал». Следом за ним обняли и поздравили Елену и Сотника с днем рождения дочки Петр Михайлович, замдиректора Ленфильма, и Петр Михайлович, замдиректора Свердловской киностудии, прилетевшие в Киев на встречу с Баняком. Вообще к Федорсанычу пришли этим вечером очень разные люди. Был тут и Веня Сокол, не уступавший в элегантности, как уверяли киевские старики, пока маразм не заткал паутиной их долгую память, Моисею Соколу, своему деду, молодому удачливому биржевику, зарезанному в девятнадцатом году не то отступавшими петлюровцами, не то наступавшими деникинцами. Выполняя просьбу Сотника, Веня Сокол пришел с юной красавицей Аленой Менжерес. Тут памятливые люди опять-таки обменялись мемуарами о том, как всего каких-то неполных двадцать лет назад отплясывал Веня буги-вуги на киевских вечеринках с мамой Алены, румынкой Мэри Попеску. Теперь же им приходилось ломать голову, кого этим вечером вывел в свет вечно молодой Веня, дочку или новую подругу?