Пришли художники Тынчук и Бара. Заглянула, сказав, что ненадолго, семья скульпторов, авторы той самой Стены на том самом кладбище. Аниматор Валик Дон, лауреат мультфестиваля в Саппоро, пришел с младшей сестрой. Валику до «Олимпиады» – рукой подать, он живет рядом, на Жмаченко.
Пришли все, кого хотел видеть и пригласил Федорсаныч, не одни только нужные люди, но и друзья его и Елены, а в основном – артисты родного театра. И все же, когда зал уже почти заполнился, а общий свет еще не приглушили, многие заметили любопытную особенность. Оказалось, что большинство сидевших за столиками были молодыми артистками возрастом немного за двадцать, но далеко еще не дотягивавшими до двадцати пяти. То есть вообще о возрасте как таковом применительно к ним говорить было смешно. Это обстоятельство испортило Елене настроение на весь вечер. К тому же, муж, представляя ей каждую актриску, рассказывал, как та замечательна, как талантлива, как любят все и саму актриску, и ее удивительный, многогранный дар.
Елена держала себя в руках и ни разу не спросила, о каком именно даре идет речь, но всего через полчаса она оставила Сотника одного встречать гостей. Елена жалела, что не может уйти немедленно, и уже подыскивала подходящую возможность сбежать с банкета. Она вдруг увидела, что старше едва ли не всех собравшихся женщин. Ее окружали молодые хорошенькие, да к тому же хоть немного, да талантливые девчонки. Рядом с ними она смотрелась… Елена даже не хотела думать, как она выглядит в окружении этого цветника. Хорошо еще, что под боком нет Ирки. Кстати, где она? Или это не ее день рожденья? Елена вернулась к Федорсанычу, все еще поджидавшему последних гостей, и спросила, где дочка. Но тот пожал плечами и отмахнулся.
– Придет, куда денется? Я же с ней не сидел весь день. Опоздает, в крайнем случае. Плохо, конечно, но потерпим, что делать? А начинать будем без нее.
Тут появились Алабама с Каринэ, и Федорсаныч мгновенно забыл о Елене. То есть не забыл, конечно. Потому что весь этот праздник, стоивший ему, если посчитать, целого года изнурительной работы на выездных концертах, долгого года утомительных, выматывающих халтур, этот банкет он устроил специально для нее. Пусть посмотрит на молодых сосок, пусть подумает, так ли она нужна кому-то, кроме него. Пусть задумается хотя бы сейчас, если почему-то эта простая мысль до сих пор не освещала сумерки ее рассудка. Вечер еще не начался, все пока впереди.
Пеликан тоже не мог понять, куда пропала Ирка. Его поездка за водкой, конечно, затянулась. В тресте столовых Пеликана встретили с каменными мордами и хотя не говорили прямо, но «Зубровку» и вино давать не хотели, тянули с отгрузкой, ждали конца рабочего дня. Он не сразу понял, что происходит, и какое-то время пытался с ними договориться, но потом не вытерпел, обозлился на это сонное воровское болото и даже наорал на самого ленивого каменнорылого дядьку. Потом связался с «Олимпиадой», сказал, что алкоголя не будет, потому что в тресте диагностировано повальное размягчение мозга. И только когда из «Олимпиады» в трест позвонил какой-то Шумицкий, водку все-таки отгрузили. Вино тоже. Но в результате Пеликан приехал в ресторан к семи, и бежать в парк было поздно. Он думал, что встретит Ирку уже здесь, но она не появлялась, и даже Федорсаныч не знал, где ее носит. Не пришел к семи и Багила, что было совсем уж странно. Пеликан занял места для себя и Ивана и вышел в вестибюль. Гости шли, их пришло много, но Пеликан никого не знал, а тех, кого знал и ждал, по-прежнему не видел.
Уже в половине восьмого, последними, появились Алабама с Каринэ. Федорсаныч поспешил к ним навстречу, что-то говорил, пожимая плечами, благодарил, наверное, за водку. Потом наконец повел в зал. Каринэ шла под руку с Алабамой и смотрела куда-то вверх и вдаль, хотя в «Олимпиаде», если смотреть вверх и вдаль, то кроме зеркального потолка, отражающего пол, вообще ничего не увидишь. Но, проходя мимо Пеликана, Каринэ вдруг едва заметно повернула голову и улыбнулась. Это было удивительно и неожиданно. В парке они виделись всего раза два, не больше, и то мельком. Не могла же она его запомнить? Да и зачем он ей? Улыбка подруги Алабамы не развеяла дурного настроения Пеликана, потому что не ее улыбку он хотел видеть этим вечером. Но все же она немного разбавила глухой мрак, поднимавшийся в его душе.
Тем временем Сотник решил никого больше не ждать и попросил Шумицкого начинать. Без Ирки.
«Вот это да! – удивился Пеликан. – День варенья без именинницы. Кому же они будут желать любви, здоровья, счастья?»
Но оказалось, что гостям все равно кого поздравлять, и если нет именинницы, которую они все равно не знают, то можно и родителей. Родителей даже лучше!..
И понеслось! Тост, зубровка, закуски, закуски, тост, зубровка… Сотник оказался отличным тамадой, и даже актеры, привычные к застольному плетению изящных словес, вскоре завелись и развлекались уже совсем как дети.
– Ты посмотри, – сказал свердловский Петр Михайлович ленинградскому, – как эти хохлы живут. Да никогда у нас простой актер такой банкет не закатит. Я тебе честно скажу, Петр Михайлович, у нас даже на обкомовских приемах не всегда так кормят и редко когда так наливают. Лучше – только на Кавказе. Ну, давай! За здоровье именинницы, которую мы никогда не видели и, как мне кажется, вряд ли увидим!
Сотник посадил Алабаму рядом с Шумицким, но кто же знал, что их подруги, Каринэ и Оля, мгновенно невзлюбят друг друга. Они и сами этого не знали, пока не оказались за одним столом. Но достаточно было короткой, вполне нейтральной фразы, произнесенной Олей, даже не фразы, но только интонации, а может быть, и не интонации, лишь волны флюидов, чутко уловленных внутренними локаторами Каринэ, чтобы система распознавания армянки присвоила подруге Шумицкого метку «чужая». Оля ответила тем же. Впрочем, девушки были хорошо вышколены и без большого труда сделали вид, что друг друга не замечают.
– Что, Толик, – спросил Алабама, осторожно потрогав вилкой котлету по-киевски, – опять на сливочном масле сэкономил?
– Да кто здесь это заметит, – не стал отпираться пойманный за руку Шума. – И тебе-то что? Ты же Федору отдельно рыбу заказал.
– Вот потому и заказал, – довольно улыбнулся Алабама. – Знаю я эти твои штучки. Не хватало мне на старости лет портить желудок дешевым маргарином.
Между тем, художник Бара затащил к себе за стол Сотника. Напротив метро «Дарница» они с Тынчуком увидели недостроенный «Детский мир».
– Это Тетяныч? – спрашивал Бара, возбужденно дергая Сотника за рукав пиджака. – Я шел и всю дорогу от метро вспоминал: декоративное оформление «Детского мира» – это же Фрипулья?
– Слушай, Бара, я не знаю. Может быть, и он.
– Да, точно он. Вам тут повезло! Это все равно что Сикейрос. Все равно что Филонов! Ты видел его «Казака Мамая»? Фрипулья ведь абсолютный гений и по-настоящему свободный чувак. Представь: пять лет назад, на дворе семьдесят, допустим, девятый год. В Доме художников идет партсобрание. И тут заходит Фрипулья с приятелем – оба в костюмах инопланетян. В президиуме вой, вопли: «Товарищ Тетяныч, что вы себе позволяете?» А что он позволяет? Ну, костюм у него такой. Он же не Штирлицем оделся. Где тут антисоветчина? Да, ее в этом мурлыканье больше, чем в идеях Фрипульи.
Мурлыканьем Бара назвал сладкий музыкальный компот из итальянских мелодий последних лет, которым заливал зал «Олимпиады» небольшой оркестр.
– А ты знаешь, – сказал Шумицкому Алабама, глядя на лабухов, – я ведь когда сбежал после детдома в Алма-Ату, тоже по кабакам пел.
– Что, иногда тянет вспомнить молодость и вернуться на сцену? – пошутил Шумицкий.
– Ты будешь смеяться, но бывает.
– Так просим…
– Нет-нет, – погрозил ему пальцем Алабама. – Для этого я еще мало выпил.
– Спой, Алабама, – попросила Каринэ.
– Все, все. Закончен разговор, – отрезал Алабама и Каринэ обиженно от него отвернулась.
– Какого черта я вообще сюда приперлась? – громко спросила она себя, но Алабама сделал вид, что вопроса не услышал.
– А вы знаете, – вспомнил ленинградский Петр Михайлович, – ведь Миша Боярский поет очень забавные пародии на эти итальянские макароны. На всяких тотокутуний и рикардофолий… Когда он в следующий раз приедет к вам в Киев, вы его попросите. Они у него очень смешные, честное слово.
– Боярский сегодня утром улетел в Ленинград, – подняла на него глаза Елена.
– Сегодня? Из Киева? – переспросил тот. – Не думаю. И даже сильно в этом сомневаюсь.
– Я точно знаю, – уверенно улыбнулась Елена, перехватив боковым зрением удивленный взгляд Сотника. – Вчера он был на студии Довженко и вечером должен был ехать в Борисполь. Но не поехал и улетел только утром.
– Я вас огорчу, Леночка, – покачал головой Баняк, – но вчера на студии Миши не было.
– И не могло быть, – подтвердил ленинградский Петр Михайлович, – потому что театр Ленсовета уже две недели на гастролях. Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария. Вернутся через десять дней.
– Все, все. Закончен разговор, – отрезал Алабама и Каринэ обиженно от него отвернулась.
– Какого черта я вообще сюда приперлась? – громко спросила она себя, но Алабама сделал вид, что вопроса не услышал.
– А вы знаете, – вспомнил ленинградский Петр Михайлович, – ведь Миша Боярский поет очень забавные пародии на эти итальянские макароны. На всяких тотокутуний и рикардофолий… Когда он в следующий раз приедет к вам в Киев, вы его попросите. Они у него очень смешные, честное слово.
– Боярский сегодня утром улетел в Ленинград, – подняла на него глаза Елена.
– Сегодня? Из Киева? – переспросил тот. – Не думаю. И даже сильно в этом сомневаюсь.
– Я точно знаю, – уверенно улыбнулась Елена, перехватив боковым зрением удивленный взгляд Сотника. – Вчера он был на студии Довженко и вечером должен был ехать в Борисполь. Но не поехал и улетел только утром.
– Я вас огорчу, Леночка, – покачал головой Баняк, – но вчера на студии Миши не было.
– И не могло быть, – подтвердил ленинградский Петр Михайлович, – потому что театр Ленсовета уже две недели на гастролях. Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария. Вернутся через десять дней.
Елена удивленно подняла бровь и ничего на это не сказала. Зато теперь она знала, о чем в следующий раз будет говорить с Белфастом.
Ирки по-прежнему не было, и о ней словно никто не вспоминал. Хотя на самом деле и Елена, и Сотник думали о ней постоянно. Но что они могли сделать? Не понимал, как быть в этой дикой ситуации и Пеликан. Он жевал котлету по-киевски, не чувствуя ни вкуса, ни удовольствия. Этот странный день рождения все больше его злил. Наверное, ему лучше уйти отсюда и пойти в парк. Хотя кого он встретит в парке под дождем в девятом часу вечера? Ирку? Ее наверняка там давно нет. И где она сейчас, непонятно. Багилу? А он-то где? Куда он делся?
Словно решив ответить Пеликану хотя бы на часть вопросов, в зал «Олимпиады» заглянул мокрый Багила.
– Иван, у тебя губы синие, – сказал Пеликан, наливая Багиле «Зубровки».
– Перекупался, – хмуро ответил тот, выпил и потянул к себе тарелку с салатом. – Значит так, Вильку я не видел.
– Почему?
– Потому что его под колесом в шесть часов вечера не было. И в полседьмого не было. И в семь он не пришел. Вот твои деньги, держи.
– Вот Вилька гад. Я же специально ему звонил днем, и он сказал, что придет.
– Пеликан, это странно, потому что Вильку в парке видели. Он приехал вовремя, но под колесо не пришел.
– Может, вы разминулись?
– Нет. Почему-то я больше ни с кем не разминулся, только с ним. Это странно, ты согласен?
– Согласен. Это странно. А Ирка где?
– Разве ее здесь нет?
– Нет, сам видишь.
– Сейчас доем и посмотрю, а пока извини. Очень жрать хочется. Налей еще, пожалуйста, а то я совсем замерз, пока по парку туда-сюда под дождем мотался.
– Так что, ее в парке не было?
– Была, была. Но наши, очеретянские, довольно быстро Ирку накачали самогоном, и Руль давно уже ее куда-то увез. Я думал, она здесь.
– Руль? А что там делал Руль?
– Пеликан, – вздохнул Багила, вытянул ноги и уже не так жадно посмотрел на горшочек с жульеном. – Я ведь тебе говорил, кажется, что Ирке ты не слишком дорог. Это мое скромное и заведомо ошибочное мнение. Так мне кажется. Сегодня у нее Руль. Завтра будет еще какой-нибудь Тормоз. А твой номер в ее жизни двузначный. Извини за откровенность.
– Жуй свой жульен, – обиделся Пеликан. – Много ты понимаешь.
– А что тут сложного? Днем я видел их возле Иркиной бурсы. Потом они поехали купаться на Десенку. Оттуда Руль привез Ирку в парк и через час увез бухую в неизвестном направлении.
– Черт! – Пеликан вспомнил, как утром Ирка шла по парку с каким-то толстяком. И это был не Руль. Наверное, Багила прав – он Ирке нафиг не нужен. Значит, сейчас ему лучше валить из ресторана. Что он тут делает?
– Смотри-ка, Алабама с Каринэ, – наевшись, Багила взялся разглядывать публику. – Откуда они тут взялись?
– Федорсаныч пригласил.
– И посмотри, сколько вокруг красивых телок. Пеликан, тебя с этой Иркой не туда занесло, правда. Просто выбрось все из головы, оглянись, подсядь сейчас к любой и проведи нормально этот вечер.
– Ладно, Иван. Пойду я домой. Извини, что так вышло, и ты из-за меня промок, – Пеликан поднялся. – С Вилькой потом будем разбираться. Хотя, может, и к лучшему, что он не пришел. Что бы я сейчас делал с тем подарком?
– Ну ты совсем как-то… Не огорчайся так, Пеликан, – попытался удержать его Багила.
– Завтра созвонимся, – Пеликан пожал Ивану руку и, не прощаясь больше ни с кем, вышел из зала.
Он остановился у двери, ведущей на крыльцо. Ливень с силой бил по асфальту Дарницкого бульвара, и потоки воды, набирая скорость, текли в сторону парка. Не было сомнений, что дождь зарядил надолго. Уходить из «Олимпиады» не хотелось, но и оставаться здесь Пеликан не мог.
За спиной послышался стук каблучков. Быстрым шагом из зала ресторана вышла Каринэ.
– Убегаешь? – спросил ее Пеликан, так, словно они и прежде встречались каждую неделю, чтобы поболтать о разной ерунде.
– Достал он меня, – Каринэ бегло глянула на улицу, поежилась и стала рыться в сумке. – Сноб старый. Это он так светскую жизнь себе представляет. Да у меня в Ереване… Сигареты на столе забыла, ну! У тебя нет сигарет?
– Нет, – ответил Пеликан, медленно разглядывая Каринэ. Она ведь не случайно вышла сейчас за ним. Она и улыбнулась ему тогда не случайно. Пеликан почувствовал, что этим вечером между ними возникло силовое поле, и напряженность его сейчас росла.
– Ну не возвращаться же мне за ними, – армянка беспомощно подняла глаза на Пеликана и встретила его взгляд. – Что? Что ты хотел?
Он взял ее за руку и потянул к себе. Каринэ быстро оглянулась. В вестибюле никого не было, но из зала в любой момент могли выйти.
Не говоря ни слова, не выпуская ее руку, Пеликан вышел на улицу и сразу свернул за угол ресторана. Вдоль торцовой стены здания тянулся широкий навес, под которым обычно выгружали продукты. Под навесом, у запасного выхода, который вел на мойку, днем всегда кто-то крутился, там курили повара и официантки. Но сейчас у выхода было темно и пусто, а дверь закрыта.
Пеликан дошел до середины навеса и обернулся. Навес закрывал не только от дождя, теперь их не увидели бы и от входа в ресторан. Каринэ послушно шла за Пеликаном, и он вдруг почувствовал, что у него есть власть над этой женщиной. И она ее признает. С Иркой такого не было никогда.
Он едва различал лицо Каринэ, но даже в бурой глухой темноте ее губы алели ярко и вызывающе. Пеликан обнял Каринэ, легко провел рукой по открытой шее, чуть отвел с лица темные волосы и поцеловал. Может быть, она не ожидала этого, хотя чего же тогда она ждала? В первое мгновение Каринэ как будто возмутилась его бесцеремонной решимостью, но тут же уступила Пеликану, как уступает мужчине женщина, когда понимает, что он знает, что делать, когда он берет на себя ответственность за все, что случится. Их время почти замерло. Теперь оно двигалось медленно, толчками, сперва чуть разгоняясь, после затихая, шло тихими скачками, от одного удара сердца к другому. Руки Пеликана тихо скользили по ее телу, и каждое его движение отзывалось глубоким выдохом Каринэ.
– Хочешь ко мне? – тихо, как только могла, едва сдерживая себя, спросила Каринэ. – Поехали отсюда.
– Поехали, – согласился Пеликан. Еще какое-то время он не отпускал ее, не хотел уступать, но потом немного отстранился, и Каринэ глубоко вздохнула, как будто приходя в себя.
Они отошли от ресторана недалеко, но так, чтобы их не разглядели с крыльца. Дождь теперь не имел значения, они его не замечали. Несколько минут спустя Пеликан остановил мутно-зеленую «копейку», вяло тащившуюся по бульвару, они кое-как втиснулись на тесное заднее сидение, и, хрипло бурча старым мотором, машина свернула на улицу Малышко, в сторону моста метро.
4
Алабама не сразу сообразил, что Каринэ в зал не вернется, но когда понял, решил, что так даже лучше. Пусть разберется в себе. Если захочет уйти, он ее держать не будет. Это в деловых отношениях нужно давить, выбивая свое, а с женщиной…
– Когда я только приехал в Киев, мне помогли устроиться торговать пивом на «Лесном» рынке, – Алабама повернулся к Шумицкому. Он вдруг вспомнил одну давнюю историю. История была не про Каринэ, и вообще ни про что. Почему бы не рассказать хорошую историю за хорошим столом? – И ни хренища у меня не получалось. Пиво я наливал медленно – пены выходило по полбокала, даже больше. Пока отстоится, пока то-се. И не доливать было невозможно, в очереди одни мужики стояли, и каждый следил в четыре глаза. Чуть недолив – сразу лезли с матюками, а если ответишь, так кулаками махать начинали. Потом, вечером, я садился подбивать бабки, и каждый раз оказывался в минусе. Короче, со всех сторон засада. И так меня это выводило, что один раз, когда очередь опять мне кадык вырывать полезла, я психанул, повернул кран в их сторону и сказал, чтоб наливали сами.