Андрей вернулся в свой коридор. Он помнил, что его каюта — шестая по правой стороне, но, видно, обсчитался и толкнул дверь в следующую за своей каюту Ивана Ивановича. И спокойно вошел, рассчитывая увидеть за столом Российского, но вместо него увидел Ивана, который стоял, наклонившись над столом и разглядывая нечто темное, металлическое, схожее с толстой книгой.
— Прости, — сказал Андрей, — я дверью ошибся.
Иван Иванович резко обернулся и старался встать так, чтобы прикрыть телом лежавшую на столе книгу. Он ерзал задом по ребру стола, и это было бы смешно, если бы не бешеные от злости глаза крестьянского сына.
— Ты что? — шипел он. — Ты чего, тебе что надо? Иди, иди отсюда…
— Прости, Иван, — сказал Андрей, послушно отступая к двери, — я же не думал, что тебе помешаю.
И только когда он уже был за дверью, в коридоре, Иван Иванович перестал ерзать у стола и оторвал взгляд от Андрея.
Андрей закрыл за собой дверь — получилось нескладно. Менее всего он намеревался шпионить за Иваном — ведь тот и не скрывал, что занимается контрабандой, и Андрею дела до того не было.
Конечно же, Иван Иванович испугался от неожиданности — мало ли кто мог зайти в незапертую комнату.
Иван Иванович выглянул из своей каюты.
— Андрюша, — сказал он, — ты напугал меня. А с перепугу я мог бы в тебя и пулю всадить.
— Надеюсь, у тебя нет револьвера, — сказал Андрей. Он уже держался за ручку своей двери.
— А то заходи ко мне, — сказал крестьянский сын, — посидим, у меня коньяка немного осталось.
— Спасибо, — сказал Андрей, — не хочется, а то еще снова испугаешься.
И он вошел к себе, где, мирно пыхтя, Российский расшифровывал надпись XIII века.
* * *Утром «Измаил» должен был оказаться в видимости Батума. Но незадолго до того, как в рассветной мгле возникли высокие лесистые берега Грузии, в Трапезунде начали разворачиваться события, имевшие прямое отношение к транспорту и даже более того — к экспедиции профессора Авдеева.
Рефик Мидхат по прозвищу Ылгаз, заменивший покойного Гюндюза во главе турецкой семьи контрабандистов, тот самый, который столь упорно преследовал Андрея Берестова, а перед самым отплытием «Измаила» побывал на его борту, ночью растолкал своего верного помощника Халиба и отправил его со срочным поручением. Сам же велел принести себе крепкого кофе и, усевшись на низкий диван, стал ждать, удастся ли его план.
Халиб быстро добежал до дома, в котором жил армянский негоциант Сурен Саркисьянц, и условно постучал в калитку. Халиба не ждали, но Сурен не стал терять время — он быстро оделся и спустился к неожиданному ночному гостю.
— Сурен, — сказал Халиб, — у меня есть очень важная новость. Она касается близких тебе людей. Но я не могу подарить ее тебе — если Рефик узнает, что я пришел к тебе, мне не жить на свете.
Сурен был опытным человеком и понял, что Халиб его не обманывает. Он и в самом деле знает новость, за которую можно хорошо заплатить. Жизненный опыт заключается как раз в знании, когда нужно платить, а когда можно и не платить.
— Сколько? — спросил Сурен Саркисьянц.
Халиб хладнокровно назвал сумму, которая даже для привыкшего к большим оборотам Сурена была непривычна.
— Во-первых, у меня нет таких денег, и ты об этом знаешь, — сказал он Халибу. — Во-вторых, нет новости, которая стоила бы так дорого. В-третьих, ты не сможешь ее никому больше продать.
— Сурен, — сказал Халиб, — я сейчас пойду к Метелкину-паше, он мне заплатит такие деньги и даже больше.
— Тогда почему ты пришел сюда?
— Чтобы ты тоже заработал, — сказал Халиб.
— Ясно, — сказал Сурен. — Ты не знаешь, как пройти в крепость и разбудить господина Метелкина, не получив пули в затылок.
— Вот именно.
Говорили они по-турецки, который негоциант знал даже лучше, чем простонародный турок Халиб.
Сурен был убежден, что Халиб пройдет в любую крепость и найдет господина Метелкина. Значит, Халибу надо, чтобы новость, за которую он намерен ограбить Саркисьянца, Метелкин услышал не из уст Халиба, которого он не знает, а из уст Сурена, его старого знакомого. Сурен решил обдумать эту мысль на досуге, а пока что назвал сумму в десять раз меньшую, чем та, которую требовал Халиб.
Халиб сказал:
— Я очень сожалею, что у нас разговор не получился. Потому что хоть ты и армянин и неверный, но ты достойный человек и о тебе всегда с уважением отзывался господин Осман Гюндюз, да будет хорошо ему на небесах.
Сурен зевнул и сказал:
— Мне жаль, что ты нарушил мой сон, сосед. Была ли в том нужда?
— К сожалению, Сурен, — сказал Халиб, — ты будешь всю жизнь грызть локти из-за своей похабной жадности. Потому что мои слова стоят больше, чем весь этот город.
Сурен понимал, что Халиб в самом деле принес важные вести. Конечно, он преувеличивает их значение, конечно же, он хочет вытащить из Сурена вдвое больше, чем стоят эти новости, — но кто скажет, как ценить новости?
— Ты хоть намекни, в чем дело, — сказал Сурен. — Где ты видел, чтобы серьезный негоциант бросал деньги просто так, под пустое обещание.
— Я не делаю пустых обещаний, — рассердился Халиб и снова начал разыгрывать комедию ухода. — Я пошел к Метелкину. Я проберусь к нему, не опасайся, Сурен. Но ты не получишь ни пары прибыли.
— Ты хочешь сказать, что Метелкин даст мне больше, чем ты получишь от меня?
— Клянусь Аллахом.
— Любая половина твоей цены, — сказал тогда Саркисьянц, — ты знаешь, как я рискую!
— Деньги наличными, — согласился Халиб.
— Ты сошел с ума! Кто хранит дома наличные?
— Ты получил эти деньги и еще немного больше вчера после обеда, — сказал Халиб. — Ты не успел их спрятать. А банку ты не доверяешь.
Сурен развел руками. Он не мог не улыбнуться, хотя тут же начал высчитывать, кто из близких перекуплен турками.
Они прошли в кабинет Сурена, тот достал деньги из сейфа, и Халиб медленно пересчитал их. Большие часы, стоявшие на полу, пробили два раза. Было два часа ночи.
Когда Халиб кончил свой короткий рассказ, Сурен не стал делать вид, что информация, полученная им, на самом деле ценности не представляет. Он проводил Халиба до ворот и закрыл ворота за ним. Затем он уселся за стол в своем кабинете. Ему было о чем подумать, хотя совсем не оставалось времени, чтобы думать. Долг повелевал ему немедленно бежать к Аспасии и сообщить ей новости. Однако он понимал, что Аспасия ему ничего не заплатит за его рассказ, да и безумие было бы просить у нее денег — Аспасия скорее пойдет с ним в постель, чем расстанется с монетой, при условии, что в постель с Суреном она не пойдет ни за какие деньги. Но не сказать ничего Аспасии — означало предательство, и неизвестно еще, как гремучая гюрза отомстит Сурену за это. Следовало найти путь, на котором можно приумножить отданные Халибу деньги и в то же время не рассердить госпожу Теофилато.
В конце концов после пятиминутной внутренней борьбы победила корысть, и Сурен, накинув темный пиджак и надвинув на уши котелок, несмотря на то что ночь была достаточно теплой, отправился в цитадель, где в бывшем доме для приезжих при губернаторе Трапезунда теперь располагались номера для штаб-офицеров комендатуры и интендантства. Там жил подполковник Метелкин. Выгода проживания в номерах заключалась в том, что за них можно было и не платить, и в то же время ты был застрахован в какой-то степени от воровства и даже грабежей.
Было половина третьего ночи, когда округлая фигура негоцианта в черном котелке и пиджаке с поднятым воротником появилась на площади цитадели, которую бдительно охраняли солдаты. Правда, в это время они, разумеется, спали, для чего у въезда на площадь были выставлены деревянные скамьи.
Сурен привидением деловитого свойства смело прошел между деревянными скамейками, отмахнувшись от могучего храпа часовых, и быстро пересек площадь, ярко освещенную лунным светом.
Окна в двухэтажном доме для штаб-офицеров, разумеется, не горели, входная дверь была заперта. Однако Сурен не стал утруждать себя попытками пробиться через парадный подъезд, а, не снижая скорости, обогнул дом и, толкнув заднюю дверь, поднялся на второй этаж. Добравшись до двери номер 6, он попробовал, не заперта ли она. Дверь была заперта. Тогда Саркисьянц постучал в нее условным стуком — именно так стучала в дверь Метелкина Русико до того, как Метелкин увлекся профессоршей и покинул на время свою прежнюю возлюбленную.
Метелкин вскочил почти сразу — застучал босыми пятками к двери, приоткрыл ее и, не выглядывая, прошептал:
— Заходи, заходи, я уж тебя заждался.
Что было ложью, потому как Метелкин только что спал без задних ног.
Метелкин вскочил почти сразу — застучал босыми пятками к двери, приоткрыл ее и, не выглядывая, прошептал:
— Заходи, заходи, я уж тебя заждался.
Что было ложью, потому как Метелкин только что спал без задних ног.
Сурен скользнул в дверь, закрыл ее за собой, и Метелкин по запаху понял, что его провели.
— Кто? — спросил он строго. — Кто посмел! — отступая при этом назад, где на спинке стула висела портупея с кобурой.
— Это я, Саркисьянц, у меня срочное дело. — Негоциант заговорил быстро, но по возможности внятно: — Прости, что разбудил.
— Что? — Метелкин уже не сердился — он был быстрым на мысли и слова человеком. — Что-нибудь с Аспасией?
— Нет, с «Измаилом», можно я сяду?
— Только свет я зажигать не буду, — сказал Метелкин, — не хочу, чтобы завтра весь гарнизон знал.
— И правильно делаешь, — сказал Сурен. — Ко мне только что приходил Халиб. Знаешь Халиба?
— Это тот, которого Гюндюз посылал на мокрые дела? — спросил Метелкин.
— Он продал мне новость.
— За сколько?
— За тысячу лир.
— Уменьши цифру в сто раз — поверю. — Заскрипели пружины — ветеринар уселся на кровати. — А ты садись, садись.
— Спасибо. Я в самом деле заплатил эти деньги. Вот расписка.
Негоциант издали показал Метелкину белую бумажку. Хоть лунный свет и проникал в окно, понять, что на бумаге написано, не было возможности.
— Ты не такой идиот, чтобы прибежать сюда в три часа ночи, — сказал Метелкин. Он взял графин с водой и налил себе в стакан. — Что случилось? Почему ты побежал ко мне, а не к Аспасии?
— Потому что Аспасия не вернет мне денег, которые я заплатил.
— Говори.
— В транспорт «Измаил» заложена мина.
Метелкин неудачно двинул графин, и тот рухнул со столика, грохнулся об пол — вдребезги!
— Ах, черт! — Метелкин выпрямился. — Кто положил? — спросил он. — Немцы?
— Это знает только Рефик. Рефик говорил с незнакомым Халибу человеком. Рефик сказал, что он все исполнил и отомстит за смерть Гюндюза.
— Что еще известно? Ну говори, говори — уж скоро утро! Какая бомба?
— В каком смысле?
— Если ты пронесешь на транспорт гранату, ничего не случится — ты только убьешь человека; должна быть большая бомба, большой заряд, который может сделать отверстие в борту, такое, чтобы транспорт пошел ко дну. Нужен целый ящик динамита.
— Там есть целый ящик динамита.
— Не может быть! Враки! Груз транспорта досматривался. Ящик со взрывчаткой никто бы не пропустил.
— Пропустили.
— Почему ты так уверенно говоришь?
— Потому что был груз, который не досматривали. Груз московской археологической экспедиции.
— Ты с ума сошел! Я сам все проверял!
— Вы уверены?
— Ни в чем нельзя быть уверенным. Давай на радиотелеграф!
— Погодите, господин офицер, — сказал Сурен. — Вы только все погубите.
— Там триста раненых! — воскликнул Метелкин. Сурен зашипел на него, и Метелкин, продолжая кричать, перешел на шепот: — Там погибнут люди!
— И все же, прошу вас, не спешите.
— Почему? Меня ничто не остановит. — Метелкин рыскал по полу в поисках сапог.
— Разреши обратить твое внимание, — сказал Сурен, — на остальной груз археологической экспедиции. Конечно же, забота о людях — первейшая задача. Но вы уверены, что хотите, чтобы сейчас, в панике и спешке, кто-то начал вскрывать все ящики экспедиции? И если там окажутся не черепки, а что-то другое — если будет так, ты уверен, что профессор Авдеев и его супруга не вспомнят твоего имени?
Метелкин перестал надевать сапог.
— Это конец карьере, — сказал он после паузы.
— Боюсь, что да, — согласился Сурен, он был кроток и терпелив, как агнец. У него был план, как получить деньги с Метелкина, но с перепуганного и разъяренного Метелкина ни черта не получишь.
— Но мы же не можем все так оставить!
— Не можем, — согласился Сурен и тоже замолчал.
— Ну говори, говори! — страстно зашептал Метелкин. — Ты должен что-то придумать.
— А с другой стороны, — сказал Сурен, — если ничего не предпринимать, то погибнут не только люди — погибнет весь ваш груз.
— Наверное, на «Измаиле» и ваш с Аспасией есть, — заметил зло Метелкин.
— Сущие пустяки, — сказал Сурен. — Твое положение куда хуже.
— Неужели ничего нельзя придумать?
— Почему нельзя? И если ты компенсируешь мне расходы, которые я понес, заплатив турку, я постараюсь подсказать выход.
— Сколько? — спросил Метелкин.
— Две тысячи.
— Никогда!
— Я должен половину отдать Аспасии — иначе она меня убьет.
— Я получаю такие деньги за три месяца.
— Твой груз на «Измаиле» стоит в двадцать шесть раз больше, а ты вот-вот его лишишься.
— Черт с тобой! Но учти, что если ты не придумаешь выхода, ты отсюда живым не выйдешь.
— Ты очень нервничаешь, господин офицер, — сказал Сурен. — Нельзя в твоем возрасте так нервничать.
— Говори.
— Минутку — я пересчитаю.
Сурен принялся пришептывать — он считал деньги у окна при свете луны. Метелкин ходил по комнате в одном сапоге и готов был убить армянина.
— Там адская машина с часами? — спросил он.
— Может быть, — ответил Сурен. — Халиб считает, что взрыв будет утром.
— Почему?
— Спросите у него.
— Так что ты придумал?
— Я знаю одного человека, который может предупредить капитана «Измаила». Вы доверяете капитану?
— Он же в море!
— Это мое дело. Главное, чтобы капитан поверил.
Метелкин задумался.
— Для этого, — сказал он наконец, — надо написать ему письмо.
— Если вы напишете письмо, — сказал Сурен, — то я могу это письмо передать.
— Утром транспорт уже будет в Батуме. Сейчас три часа ночи. У тебя есть крылья?
— Вот именно, — сказал негоциант, — если вы так настаиваете, я могу сказать: письмо должно догнать транспорт на самолете.
— Где ты найдешь такого летчика?
— Самолет дорого стоит, — сказал Саркисьянц. — Но он поднимется в воздух через час.
— Я не могу платить, пока ты не докажешь, что не водишь меня за нос.
Пришла очередь оскорбляться Сурену, и он сделал это куда более эффектно, чем турок Халиб. Он направился к двери, как графиня, которой дворник сделал неприличное предложение. Он отворачивался от догнавшего его Метелкина, он вообще ничего не хотел слышать и не хотел брать ни копейки от человека, столь глубоко его оскорбившего.
Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.
— Хорошо! — прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. — Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, — я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.
— Васильев! — воскликнул Метелкин.
— Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами, он не полетит ни за какие деньги.
— Аспасия в самом деле сможет его уговорить!
— Ей не надо его уговаривать.
— Сколько? — Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.
— Пиши письмо капитану Белозерскому, — сказал Сурен, — а я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.
Сурен достал из жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.
— Три тысячи, — сказал он. — Ровно.
— Две тысячи, — сказал Метелкин, слюнявя конверт.
— Три тысячи ровно, — сказал Сурен. — Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу. Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.
— Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.
— Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу, — и это еще не все его расходы.
— Две пятьсот.
— И если ты будешь торговаться, полковник, то поезд уйдет.
* * *Госпожа Аспасия не спала — она никогда не ложилась, пока ее заведение было открыто. «Луксор» закрывается в пять, а то и в шесть часов утра, пока есть господа интенданты — грех закрываться раньше.