Сурен прошел к стойке, у которой дремали перегрузившиеся анисовой водкой прапорщики, почему-то оказавшиеся здесь, а не на фронте. За стойкой стояла Аспасия, которая заменяла Русико. Та отошла в свою комнатку, чтобы усладить какого-то приезжего земгусара.
— Сурен? — удивилась она. — Я не помню, чтобы ты лег спать позже одиннадцати.
— Ты права, — сказал Сурен, кладя котелок на стойку и садясь на высокий стул. — Но надо спасать людей. Люди могут погибнуть.
— Погоди, — сказала Аспасия, — вернется Русико, и ты все расскажешь.
— К сожалению, — сказал Сурен, всегда так послушный Аспасии, — мы не можем ждать — каждая минута на счету.
Они прошли за стойку, и там в узком пространстве, занятом бутылками и коробками, Сурен рассказал, что случилось.
— Что мы можем сделать? — Аспасия приняла сведения всерьез.
— Мы можем послать Васильева — это единственная возможность, не поднимая великого шума, отыскать ящик и выкинуть за борт. Если же мы открытым текстом направим туда радиотелеграмму, то о грузе, который везет профессор Авдеев, через пять минут будет знать все Черное море — это уничтожит не только Метелкина! Вы меня поняли?
— Не надо мне объяснять, — сказала Аспасия. — Сколько там нашего груза?
— Немного, но груз важный. Ты же знаешь, госпожа.
— Метелкин дал письмо? Сколько заплатил?
— Полторы тысячи, — сказал Сурен. — Пятьсот для передачи Халибу, пятьсот для вас и пятьсот для Васильева.
— Неужели ты не поторговался больше?
— Я начал с двух тысяч.
— Дурак, — сказала Аспасия, — начинал бы с четырех. Где деньги? Где письмо?
Сурен передал госпоже Теофилато пятьсот лир и письмо Метелкина капитану Белозерскому. Дальнейшее зависело от госпожи Аспасии.
— Позови мне Васильева — он в углу, ты знаешь где.
* * *Как раз в эти минуты Халиб сидел на корточках перед Рефиком, который откинулся на подушках. Халиб пил чай.
— Половина четвертого, — сказал Рефик. — Уже пора действовать.
— Этот шакал Сурен бегает по городу уже целый час.
— Любопытно, сколько он зарабатывает на комиссии? — подумал вслух Рефик. — Я думаю, он ограбит Метелкина.
— Его дело, господин, — сказал Халиб. Он покосился на пачку денег, полученную им от Сурена. Деньги лежали на низком столике у дивана, куда он положил их. Все. Он не посмел взять. Рефик знал, что Халиб не взял себе. — Они знают об адской машине.
— Ты не забыл завести на восемь?
— Тикает, — кивнул Халиб.
Рефик улыбнулся, показав белые сахарные зубы.
— Сейчас они уже посылают туда телеграф, — сказал Рефик. — Можешь посмотреть на часы — через два часа генералы в Батуми и адмиралы в Севастополе уже будут знать, что на «Измаиле» большая партия контрабанды. Завтра в Петербурге будут знать.
— И Метелкин надолго сядет в тюрьму.
— И этот паршивый профессор, и его Берестов, который предал нашего отца Османа, — все сядут. И правильно. Зачем превращать военный корабль, госпиталь, святое место, в склад контрабанды?
— Это грех, — согласился Халиб.
— Умный человек мстит чужими руками, — сказал Рефик.
Они весело рассмеялись. Потом они пошли спать, потому что завтра долгий, трудный день. Близки уже войска освободителей — не сегодня-завтра начнется бегство неверных. Метелкин пропадет как дым, русские офицеры исчезнут как дурной сон, а что касается греков и армян и самой отвратительной из них, приспешницы сатаны, соблазнительницы и держательницы борделя Аспасии Теофилато — худшей из худших, хоть и желаннейшей из желанных, то она не уйдет отсюда живой. Ее распнут солдаты-победители и превратят в кучу кровавого мяса — и она умрет, вопя о милости, — так будет отомщен славный Осман Гюндюз — в это верил его ученик и наследник по прозвищу Ылгаз.
* * *Андрей проснулся от страшного кошмара — кто-то догонял его, чтобы утопить, но лица того, кто гнался, он не видел. Андрей открыл глаза и посмотрел на иллюминатор; тот был четко виден в темноте голубым кругом — значит, уже светает: еще три часа хода, и будет Батум.
Спать не хотелось. Андрей приподнялся на локте — Российский спал на спине, подняв вертикально бородку и легонько деловито посапывая, будто спешил выспаться, чтобы вернуться к своим любимым рукописям.
Андрей оделся и поднялся на палубу — ему хотелось увидеть, как из моря поднимутся далекие горы кавказского берега, — точно такими их много сотен лет назад увидел Одиссей и спутники Язона. Там их ждала Медея и удивительные приключения. Ради золота.
На пустой и оттого обширной верхней палубе транспорта было прохладно и влажно — от поднявшегося тумана поручни и стойки были в каплях и потеках влаги, рифленая палуба под ногами была мокрой.
Издали зазвучали гулкие частые шаги, словно кто-то стучал на большом железном барабане — часто и мерно. Андрей обернулся — по палубе бежал матрос в белой робе и холщовых клешах. Он пробежал мимо Андрея, не посмотрев на него.
Гул башмаков по железу затих в отдалении.
Впереди по курсу корабля все еще висел туман, так что море и небо сливались там, впереди, в белесой дымке.
Андрей пошел по палубе — под парусиновым навесом стояли в ряд несколько десятков коек, что, видно, не поместились внизу, — на них лежали одинаково накрытые одеялами и одинаково держащие руки на одеялах раненые — они спали либо лежали, глядя вверх. Между кроватями медленно шла медицинская сестра в черном платье и белом с красным крестом переднике. Вот она остановилась у койки, губы ее шевельнулись — она говорила что-то солдату, потом пошла дальше, снова остановилась — на этот раз недалеко от Андрея, снова нагнулась и провела ладонью над лицом глядевшего в небо раненого. Когда рука поднялась — глаза его были закрыты. Сестра перекрестила умершего, потом потянула простыню и закрыла ею его лицо. И пошла дальше, заглядывая в лица.
Над Андреем, словно крепостная башня, поднималась дымовая труба, дым был обильным и черным — наверное, это было плохо: такой столб дыма виден издали. Андрей посмотрел в море в поисках миноносца сопровождения «Фирдониси» и увидел, как тот возник из тумана, видно, замедлил ход, позволяя «Измаилу» догнать себя. Он был нем и безлюден. И даже дым над его короткой, наклоненной назад трубой был почти не виден.
Андрей смотрел вперед и дождался желанного момента — постепенно туман истончался и море становилось видным все далее перед носом «Измаила». Это движение совпало с подъемом солнца — край его показался почти прямо по курсу транспорта, и яркий свет пробился сквозь поредевший туман. Чем более поднималось солнце над морем, тем быстрее таял, исчезал туман, и когда Андрей зажмурился от ослепительных лучей поднявшегося над горизонтом светила, туман уже исчез, не оставив о себе воспоминания, кроме мокрых поручней, стоек и палубы. Солнце быстро нагревало воздух, металл начал сохнуть, и кое-где над палубой поднялся легкий пар.
Море открылось далеко впереди, но ожидаемого кавказского берега Андрей не увидел — лишь легкую голубую, чуть темнее неба, дымку, которую можно было принять за полоску оставшегося тумана. Андрей понял, что если он побудет еще полчаса на палубе, то сможет различить берег.
И тут в ровный и привычный уже гул двигателей корабельных машин, в шум волн, разрезаемых форштевнем «Измаила», вмешался новый, непонятный звук. Не ожидая, что такое стрекотание может послышаться сверху, Андрей сначала окинул взглядом море, но море было пусто. И только потом Андрей поглядел на небо и увидел, что корабль догоняет гидроплан с русскими опознавательными знаками на крыльях. Самолет летел настолько низко, что видна была голова пилота, свесившегося вниз и делающего свободной рукой знаки Андрею, которые могли быть истолкованы как «стой!».
Андрей не мог остановиться или остановить «Измаил», как следовало, видно, понимать жесты летчика, но потом он увидел, что, летя совсем низко, даже откачнувшись в сторону, чтобы не налететь на трубу или не задохнуться в черном дыме, пилот продолжает энергично махать рукой, и Андрей понял: он пытается обратить на себя внимание тех, кто находится на капитанском мостике.
Затем аэроплан пропал из виду, но почти сразу появился вновь — он совершил круг над «Измаилом».
До Андрея донесся звонок, короткий, как приказ, затем тон корабельных двигателей изменился — они застучали реже и не так громко, палуба дрогнула под ногами — корабль замедлял ход.
Гидроплан снова скрылся. Андрей, стоя у поручней, все ждал, когда он появится, а тем временем «Измаил» все замедлял ход, и тут Андрей увидел, как сбоку появился миноносец «Фирдониси», и цель его маневра стала понятна Андрею, когда он увидел, что самолет уже находится не в воздухе, а, замедляя ход, плывет по спокойному утреннему морю, покачиваясь на своих поплавках. Миноносец резко замедлил ход неподалеку от самолета, и Андрею было видно, как с него спускают шлюпку.
Вся эта сцена медленно перемещалась назад, потому что торможение транспорта происходило куда медленнее, и он все еще продолжал идти вперед, оставляя сзади гидроплан и миноносец.
Но пока еще эта сцена разворачивалась в достаточной близости от Андрея, настолько, что он мог видеть детали и даже узнать летчика, который довольно легко выскочил на плоскость гидроплана и пошел по ней, держась за стойки, чтобы встретить шлюпку с миноносца. Усатая физиономия летчика была Андрею отлично знакома — это был военлет Васильев в облегающем голову пилотском шлеме, кожаном костюме и высоких крагах, а на шее, как черное ожерелье, висела пустая повязка, на которой военлет носил якобы раненую руку.
Андрей посмотрел вдоль борта. Он увидел, что за эволюциями миноносца наблюдают три сестры милосердия, санитар в белом, измазанном кровью халате и усатый доктор с узкими серебряными погонами. Андрей поглядел на часы — было половина седьмого утра. Лучи солнца вспыхивали на мелкой утренней ряби. Васильев, присев на корточки, передал офицеру, что был в шлюпке, длинный конверт. Откозырял и начал медленное обратное путешествие по крылу в открытую кабину. Перед тем как забраться в нее, он поглядел на «Измаил», увидел зрителей и помахал им рукой. Сестры милосердия стали радостно махать в ответ, как будто военлет специально прилетел, чтобы доставить им удовольствие.
Вместо того чтобы вернуться к своему кораблю, шлюпка с миноносца направилась к «Измаилу», который тем временем уже совсем остановился. Гидроплан и шлюпка остались так далеко позади, что четырем гребцам в ней пришлось поднапрячься, догоняя «Измаил».
Андрей видел, как матросы побежали к борту, чтобы опустить веревочный трап. Наклонившись, он увидел, как трап, развернувшись, коснулся воды.
Между тем Васильев занимался очень будничным и совсем не пилотским делом — он достал из кабины большой бидон и наливал из него в открытое в носу самолета отверстие сверкающую под солнцем жидкость. Он наполнял бак бензином, потому что иначе не хватило бы горючего на обратный путь. Васильев вылил бензин, положил пустой бидон в кабину, потом уселся и опустил на глаза очки. Гидроплан остался настолько далеко сзади, что приходилось наклоняться над поручнями, чтобы увидеть его… Вот Васильев включил мотор, винт лениво повернулся, еще раз, еще… мотор чихнул и замолк. Андрей так внимательно вслушивался в голос мотора, что пропустил момент, когда лейтенант с миноносца поднялся на палубу транспорта и побежал к мостику, чтобы передать письмо.
Что могло быть в нем? Какая срочность заставила послать самолет вдогонку за «Измаилом»?
— Какая может быть срочность, чтобы послать самолет за нашей калошей? — услышал Андрей голос, вторивший его мыслям.
Это Иван Иванович бесшумно подошел и встал рядом.
— Я проснулся, — сказал крестьянский сын, — потому что не люблю неожиданностей. Почему бы «Измаилу» останавливаться посреди моря?
— Сейчас узнаем, — сказал Андрей.
Иван Иванович пошел вперед по палубе.
— Ты куда? — спросил Андрей.
— Попробую подняться на мостик и подслушать, — сказал Иван Иванович. — Может быть, им сейчас не до меня.
Андрей не стал ничего говорить, только пожалел, что эта мысль пришла не ему — не бежать же теперь следом за Иваном?
Так что Андрею оставалось лишь наблюдать.
Андрей повернулся к морю. Гидроплан начал разгоняться, поднимая своими лаптями белые бурунчики, — он несся по мелкой ряби все быстрее и вот, под возгласы сестер и взмахи их белых платочков, взлетел наверх, сделал круг над «Измаилом» и взял курс на юго-запад. Андрей долго смотрел ему вслед, пока гидроплан не превратился в точку и не исчез в чистом синем небе.
Становилось тепло, хоть шел всего восьмой час.
Медсестры отошли от борта — вернулись к своим обязанностям.
Андрей увидел, как с мостика быстро спускается группа людей, возглавляемая самим капитаном «Измаила» Белозерским. Белая борода капитана развевалась от быстрого движения, за ним спешили два офицера, и замыкал шествие Иван Иванович, который уже вел себя так, словно следование в кильватере за капитаном — его привычное занятие. Когда группа проходила мимо Андрея, из-за надстройки выбежали два матроса и присоединились к шествию.
Тут уж и Андрей решил не тушеваться. Он пошел за капитаном, и когда офицер, шедший рядом, спросил его:
— Вы зачем?
Андрей ответил:
— Надо! — Он был убежден, что надо, что чрезвычайное происшествие каким-то образом связано именно с их экспедицией.
Уверенность не обманула Андрея — процессия вошла в коридор, что вел к каюте профессора Авдеева. Перед его дверью все остановились. Капитан постучал костяшками узловатых пальцев в дверь и, когда никто не откликнулся, постучал куда громче.
— Что? Что? — донесся испуганный голос из-за двери.
— Это я, Иван Петрович, — ответил капитан. — Капитан второго ранга Белозерский. Я прошу вас немедленно отворить дверь.
— Что вы, что вы! — послышался ответ — глухо — через дверь. — Вы забываете, что сейчас всего семь часов утра?
— Меня не волнует, сколько сейчас часов утра, — сказал капитан. — Откройте и попросите вашу супругу быстро одеться.
— Я удивлен, — сказал Авдеев, приоткрывши дверь, чтобы удобнее было переговариваться. Авдеев был в длинной ночной рубашке, на голове красный байковый колпак, и усы уложены в особые футлярчики, чтобы не мялись, — зрелище было более чем комическое, и один из офицеров, помоложе, не удержался, громко фыркнул.
Авдеев смотрел на капитана и офицеров снизу вверх, его черные глаза метали молнии, он сорвал футлярчики с усов, те разлетелись в стороны, как черные тараканы.
— Госпожа Авдеева, — сказал капитан, — мне надо войти! Если вы не оденетесь сами, то я войду, не обращая на вас внимания.
— Евграф Михайлович! — не выдержал тут Авдеев, отказавшись от формальных обращений. — Вы что, рехнулись, что ли?
Тогда капитан Белозерский отстранил маленького плотного Авдеева в сторону, шагнул в каюту, затем обернулся и поднятой ладонью приказал остальным ждать в коридоре. И захлопнул за собой дверь.
Оставшиеся в коридоре молчали. И понятно почему — все надеялись услышать, о чем будут говорить в каюте, ведь никто толком не знал, что привело капитана в каюту в столь неурочный час.
Голоса гулко доносились из-за двери, они были приглушены, перебивали друг друга, потом наступила пауза — Андрей понял, что капитан показывает Авдееву письмо, полученное им с гидроплана. Молчание длилось минуты три — после этого снова возникли голоса.
Затем дверь в каюту открылась — в ней стоял Белозерский.
— Я еще раз говорю, — сказал он, — во избежание опасности, риска я прошу всех посторонних удалиться — и в первую очередь вас, мадам! — Это относилось к профессорше.
— И не подумаю, — ответила та, — это клевета!
— Мы все проверим и выясним, клевета или нет, — произнес капитан, разглаживая белоснежные усы. — Но рисковать вашей особой я не намерен. И вообще попрошу всех посторонних удалиться. Приступайте, прошу вас, лейтенант Прохоров.
Вперед вышел молодой лейтенант с напряженным бледным лицом.
— Господин Прохоров — наш минер, — сказал капитан. — Ему будут помогать два нижних чина, которые также разбираются в минах. Заходите, господа… то есть граждане.
Во время монолога Авдеевы все же покинули свою каюту и стояли в коридоре, где было тесно, но никто не хотел отходить от двери.
Лейтенант Прохоров остро взглянул на профессора, который ему не нравился, и спросил:
— Сколько у вас кают?
— У меня? Одна.
— Сколько кают у вашей экспедиции?
— Вот эта, — сказала Ольга Трифоновна, — потом каюта Карася, каюта Российского с Берестовым.
— У кого в каюте есть груз — ящики, мешки?
— И чемоданы? — спросил Андрей.
— Да, — сказал за Прохорова капитан Белозерский. — Нас все интересует.
— У всех есть, — сказал Андрей.
— Тогда будьте готовы представить эти вещи для осмотра, — сказал капитан.
— Но вы объясните нам наконец, почему нас подвергают обыску! — сказал Андрей.
— С удовольствием, — сказал капитан, которого обуревало нетерпение. — У меня есть сведения, что в одно из мест, принадлежащих вашей экспедиции, подложена бомба.
— Нет, я не поверю, не поверю! — сказала Ольга Трифоновна.
— Мой долг — принять меры, — сказал капитан.
— Попрошу не отлучаться, — сказал Прохоров, глядя на Андрея и Ивана Ивановича, — как только мы кончим здесь, перейдем к вам.
— Бред сивой кобылы, — сказал Иван Иванович, — неужели вы думаете, что я сам подложил бомбу и теперь ее перепрячу?