В великий для иудеев пост Йом Кипур больные могут принимать лекарства, если пропуск опасен для здоровья.
В святую субботу могут работать врачи и пожарные, ради спасения человеческих жизней.
Если нет никакой еды, то, чтоб не умереть с голоду, можно есть свинину.
Интересно, что израильский солдат, попав в плен, не обязан хранить военную тайну. Потому что человеческая жизнь дороже.
Однако есть заповеди, которые нельзя нарушать никогда.
Например, если вас заставляют убить кого-то или изнасиловать женщину — то угроза вашей собственной жизни не будет оправданием для этих грехов.
В общем, подумав хорошенько, Ефим Аркадьевич с облегчением оставил себе звание порядочного человека.
Тем не менее отрицать произошедшие в его менталитете изменения было невозможно.
И речь не идет о стародавних мохнатых принципах, когда, скажем, в его семье инженеров слово «спекулянт» считалось ругательством. А «бизнесмен» — иностранным синонимом деляги, гешефтмахера и, в конечном счете, жулика.
Это переварилось достаточно быстро, вместе с пришедшим пониманием, что общество, лишенное предпринимателей и предпринимательства, — обречено.
Все было гораздо хуже с отношением к легальности, закону, общественному устройству.
Вот здесь мировоззрение профессора претерпело существенные изменения, особенно в последние годы.
Так, он всегда был склонен жить по законам. Его б воля — платил бы все налоги.
Но, став бизнесменом, столкнулся с тем, что платить положенные налоги было просто нельзя. Ибо сразу — и бесповоротно! — выпадаешь из рынка. Двадцать лет бизнес в России обналичивает деньги, чтобы не платить НДС и налог на прибыль. И двадцать лет никто не может этого запретить? Да в три дня могут. Но не запрещают. Почему? Ответ у профессора экономики был только один. Потому что это — самый удобный вариант пиления государственных денег. А потому можно терпеть мелкие проделки мелких бизнесменов. Лишь бы крупные, неразделимые с государством, могли проворачивать свои большие дела.
Понимание ситуации сильно меняло взгляды на жизнь. Получалось, что прежняя парадигма — уважать закон — стала невыгодной. Да и небезопасной.
Даже если ты выдержишь экономически, безопасности это не добавит. Потому что избирательная судебная система все равно будет судить не по закону. А по политической целесообразности либо вообще по принципу «кто больше занесет».
Уважающий же закон просто не сможет занести больше. Во-первых, потому что не заработает. А во-вторых — невозможно одновременно уважать закон и «заносить» судье.
Дальше шло самое неприятное.
Ефим, образованный математик, понимал, что система, вертикально коррумпированная и построенная без реальной оппозиции, математически обречена. Первое же падение цены на нефть это покажет. Тихое соглашение власти с народом — «власть и большие деньги нам — личные свободы и достаточные деньги вам» — будет мгновенно порвано в клочья.
А что дальше? Нынешние властители хотя бы предсказуемы, и их деятельность объяснима. А как разумно объяснить деятельность Петра Великого или не менее великого Сталина?
Сказки про модернизацию страны давно не катят. Папенька Петра, царь Алексей Михайлович, не проливал реки крови, а для Родины сделал не меньше. И Америка, столь ненавидимая гиперпатриотами, создала те же бомбы и ракеты, не засаживая половину своих граждан в ГУЛаг.
Главный же вопрос можно сформулировать так: какой смысл в создании и сохранении Великой империи для населяющих ее голодных рабов?
Например, профессора долго мучала коллизия с Наполеоном. Конечно, дубина народной войны. Конечно, великий дух русского народа. Однако, если бы Наполеону повезло больше, то рабство в России было бы отменено на полвека раньше. Причем ни о какой оккупации России речи бы идти не могло. Максимум — сменилось бы имя царя, и то вряд ли — Бонапарт испытывал глубокий пиетет по отношению к Александру.
Как ученый, Ефим Аркадьевич все понимал. Но как россиянин — наверное, сам бы пошел в партизаны.
Короче, сегодняшняя власть казалась Береславскому довольно неприятной. Да только сменить ее может власть, гораздо более неприятная — идеологизированная и кровавая.
Нынешняя же элита, похоже, настолько уверовала в свою вечность и незыблемость, что цепь ее ошибок постепенно становилась необратимой. В итоге средний, производящий и думающий класс отторгался. А маргиналы и представители Средних веков приближались. Как будто, случись что, не они первые пойдут вешать на столбах своих вчерашних благодетелей.
Впрочем, профессор политику не любил, как и всякое неблагодарное и, в конечном счете, бессмысленное дело.
Просто он сделал для себя некие выводы.
А именно: сражаться он будет прежде всего на стороне своей семьи и своих друзей. Оставаясь в рамках своего понимания чести и порядочности.
Причем в этом понимании красть — ни у государства, ни у частных лиц — было нельзя. А продать контрафактную черную икру — можно.
Лезть в прямой криминал — нельзя. А партнерствовать с бандитом — можно. Использовать насилие ради обогащения — нельзя. А уничтожить врага ради спасения своих близких — можно.
Далее по списку.
И список этот сильно отличался от такого же, но составленного лет двадцать назад.
К сожалению или к счастью — Береславский затруднялся ответить.
Они нагулялись и потихоньку двигались к дому.
Ефим похвастался своими находками, Наталья — своими.
Когда она достала главный чудо-гриб, супруг чуть зубами не заскрежетал:
— Это — мой! Отдай! Это тебе Пупс принес!
— Да бери! — Жена со смехом отдала ему драгоценную находку.
Ефим схватил гриб и даже в корзинку не клал, держал в руке, бросая презрительные взгляды на предателя Пупса.
У задней калитки своего дома заметил человека.
Он явно кого-то ждал.
Наташка тоже заметила, с тревогой посмотрела на мужа. Что-то вокруг нее происходило, непонятное и неприятное одновременно.
Ефим сжал в кармане финку.
Да, двадцать лет назад сложно было предположить, что он способен использовать нож не в домашних целях.
Что ж, какова жизнь, таковы и песни.
Человек обернулся и Береславский узнал недавнего знакомца, Джаму.
Вынул из кармана руку, поздоровался с гостем.
Вошли в дом.
Наталья приготовила крепкий чай и занялась грибами.
Джама с Ефимом устроились в кабинете.
— Я ведь тогда случайно к вам подошел, — сказал Джама. — Услышал музыку.
— По-моему, тебе не только музыка понравилась, — ухмыльнулся Береславский.
— Так сильно заметно было, да? — смутился Джама.
— Прямо как объявление на груди, — подтвердил профессор.
— Ну и хорошо, — вдруг перестал смущаться гость. — Пусть все будет открыто. И у нас с вами тоже.
— Давай открыто, — согласился хозяин. Джама был ему симпатичен, хотя доверие к милиции-полиции у профессора за последние годы тоже сильно поколебалось.
— Я бы вас все равно нашел. Сначала Машеньку, по катеру. А потом вас — Маша сказала, что катером теперь вы занимаетесь.
— Больше она ничего не сказала? — уточнил профессор.
— Вы про икру имеете в виду? — улыбнулся Джама. Улыбка у него была хорошая. — Нет, про икру ничего не сказала.
«Молодец, Машка, — подумал Береславский. — Умеет держать язык за зубами». А вслух спросил:
— Вы хотите мне что-то предложить? Или спросить о чем-то?
— Я не думаю, что вы откровенно мне ответите. Вы же меня пока не знаете.
— Верно, — согласился хозяин.
— Поэтому я только предупредить вас хочу. За икрой еще один гражданин может прийти. А может, приходил уже. — Джама остро взглянул в ничего не выражающие глаза профессора.
— И что? — спокойно спросил Береславский.
— Он очень опасен, — тихо сказал Джама. — Очень. А еще — я его скоро убью.
— А зачем ты мне это рассказываешь? — поинтересовался Ефим.
— Я навел о вас справки. Вы — хороший человек.
— Ты со всеми хорошими людьми делишься преступными планами?
— Он очень опасен, — повторил Джама. — Машенька вас очень уважает. Значит, и я вас уважаю. Не пытайтесь бороться с этим человеком. Я все сделаю сам.
Ефим промолчал.
Тогда Джама спокойно и не торопясь рассказал историю своего посещения друзей-биологов.
Береславский слушал молча, но очень внимательно.
Когда Джама закончил, задал вопрос. Да такой, что поставил молодого человека в тупик.
— Почему, — спросил Береславский, — когда ты стоял у домика, он тебя не застрелил?
— Но ведь егерь стрельнул… — начал было Джама и замолк. Действительно, почему? Ведь между его приездом и выстрелом егеря прошло время, достаточное, чтоб обойму выпустить. — А у вас есть соображения? — наконец спросил он хозяина дома.
— Есть, — сказал Береславский. — Одно-единственное. Он не хотел тебя убивать.
13. Москва. Машка, Джама и культурная жизнь столицы
А у Машки опять пошла светлая полоса.
Может, даже самая светлая за ее почти тридцатилетнюю жизнь.
Стремительно-радостное начало, прерванное было приходом страшного визитера, теперь продолжилось не менее прекрасно.
На момент заключения музыкального контракта с нефтегазовым господином в активе «MASHKA-BAND» имелось всего семь готовых композиций с вокалом: четыре с Машкой и три с Толоконниковой. Еще были две инструментальные вещички, довольно симпатичные. Все это было сделано без малого за год и на полноценную программу явно не тянуло.
Сейчас же, когда забрезжили перспективы, еще шесть вещей сделали за неделю. В том числе — три прикольных дуэта. Но занимались по полной форме, с утра до позднего вечера, благо — репетиционный зал теперь имелся. Даже аппаратуру возить не приходилось. Более того, у запасливого Береславского оказались в собственном владении два монитора для подзвучки инструментов и… малая барабанная установка!
— А это-то вам зачем? — спросила Машка у их счастливого обладателя.
— Не знаю, — честно, хоть и после паузы, ответил профессор. Хотя Ежкова уже могла ответить за него сама. Ведь чтобы знать, что у тебя лежит, на складик надо как минимум заходить. А чтоб рассмотреть содержимое широких, метр в глубину, нижних полок — надо еще и нагибаться.
Порывшись на упомянутом складе — он был в том же здании, что и галерея, — Мария нашла также не новый, но рабочий мультимедийный проектор с дисководом и входом с компа, два «журавлика» — микрофонные стойки, — неработающий маленький микшер, два дебильных караочных микрофона и — о, чудо! — дорогущий отличный «шуровский» вокальный радиомикрофон в родной деревянной коробке! Как говорится — ненадеванный.
— Можно я его возьму? — спросила она Береславского.
— Бери насовсем, — благодушно разрешил он, видно, памятуя о прощенном себе миллионе. Зато не отдал проектор, с которым Ежкова уже напланировала световых задников на концертах. Вот ведь жлоб! Если б Машка не разыскала здоровенный девайс под слоем старых, еще «Беоровских», виниловых плакатов, профессор о нем бы и не узнал.
А тут объяснил, что такая корова нужна самому и он будет с этим проектором смотреть кино на даче.
Кстати, Ежкова познакомилась и с женой галериста, приехавшей помогать ему разбирать картины. То есть жена и разбирала, а сам галерист заперся в кабинете, где, по его словам, работал с документами. А по Машкиным ощущениям — наверняка дрых на своем ядовитого цвета диване.
Жена Наталья присутствовала при ситуации с проектором. Когда муж удалился в кабинет, она тихо пояснила Марии генеральную линию. Ничего, конечно, благоверный никуда и ни к каким стенам привешивать не будет. Дрель он в своих руках отродясь не держал. А просто надо день подождать, чтобы потом забрать спорный предмет туда, куда Машке нужно.
Но обязательно день подождать — это для профессорского рассеянного внимания важный контрольный срок. Потом точно не вспомнит. А если и вспомнит, то кто ж ему по истечении времени даст ответ? Сам виноват, раз забыл увезти.
Мария поначалу застеснялась, однако, встретив веселый Натальин взгляд, поняла, что обрела союзницу в проблемах делового общения с Ефимом Аркадьевичем. Сама-то она, в отличие от Натальи, в глубине души все же побаивалась своего бывшего преподавателя.
От нефтяного господина Машка уже получила аванс — все шестьдесят положенных тысяч сразу. А когда вслух стала говорить гитаристу, чтоб он десятку отвез владельцам концертного звука — это была обычная прокатная практика, арендодатели же выступали и звукорежиссерами, — заказчик пояснил, что у них все свое, стационарно установленное: и звук, и свет, и пульт, и «звукорез» за пультом, который одновременно был также светорежиссером. Музыканты привозят только свои инструменты, и то это не обязательно, имеются гитары, электронный рояль и даже духовые и струнные — контора-то состоятельная.
В итоге концерт будет происходить с отличным «аппаратом». А на «банду» — теперь уже из пяти человек — придутся все шестьдесят тысяч рубликов без изъятий. Что вообще-то уже близко к хорошему джазовому гонорару. Не Луи Армстронга, конечно.
Толоконникова даже расчувствовалась и предложила пригласить своего друга, великолепного барабанщика — денег теперь хватит, а чем больше источников живого звука и творческой энергии, тем больше драйва передается слушателям.
Все согласились. Машку смущало лишь то, что в галерее установка была хилая, а на концерте будет — ого-го. И как репетировать?
Ответ нашелся быстро и очень оптимистический. Пашуня — так звали барабанщика — он окончил их заведение два года назад — сам привез недостающее в галерею к Береславскому. А его класс был таков, что он за один репетиционный день догнал всю группу в понимании материала. А если честно — то и перегнал.
Чем ближе был день концерта — тем больше тряслась Машка. В какой-то момент в голову даже вкралась паническая идея отказаться от выступления, передав заказчика — и гонорар тоже — старшим товарищам по профессии. Но взяла себя в руки. Полноценные репетиции тоже способствовали успокоению: так хорошо, как сейчас, ей еще никогда не пелось.
Очень интересно выходили и дуэты с Валечкой. Машка отдавала себе отчет, что Валькин голос интереснее, чем ее собственный. А сама Валечка — более погружена в джаз, чем она. Но одно волшебство уже случилось: два их голоса звучали явно лучше, чем один прекрасный Валечкин. Значит, все-таки не зря Машка столько сил отдала своему любимому делу.
Потому что бывает и по-другому.
Они недавно были с Джамой на сольном концерте одной девочки, тоже их выпускницы. Джама, кстати, теперь по полдня с Марией проводит чуть не ежедневно. Каждый раз внезапно появляясь из ниоткуда — очень скрытный и очень влюбленный молодой человек.
Так вот, концерт проходил на очень хорошей площадке, арендованной папой вокалистки, с небольшим, полностью занятым залом, человек на тридцать. Потому что если бы зал был на пятьсот мест, то все равно бы пришло тридцать.
Десятеро из них — любящие родственники Полины, так звали вокалистку. Остальные — ее друзья по колледжу и по жизни. Потому что Полинка — замечательная девчонка, и ее все любят.
Вот только поет неважно. Для домашнего круга — вполне достойно. Или удивить кого-то в караоке-баре. Но, к сожалению, не для сцены. И тем более — не для профессионалов, коими были почти все студенты их заведения.
Самое неприятное в этой истории — Полинка тоже все понимала. Но так любила музыку, что просто не могла себя заставить бросить свою «концертную деятельность».
Хотя, несмотря на эту любовь, ей очень бы не хотелось в какой-то момент почувствовать себя на месте Полинки.
Но — хватит о грустном.
Тем более что пока — все так здорово. И концерт предстоит вечером, и Машкино пение, и восторженные взгляды публики, состояшей не только из Джамы. И гонорар уже получен. Какие уж тут теперь сомнения?
Машка пристально оглядела свой концертный наряд. Красное роскошное концертное платье — подарок папы. Вот кто всегда ее поддерживал в любых начинаниях. В отличие от мамы, гораздо более критично относящейся ко всему, что не имело прямого отношения к прозе жизни.
Женька тоже была при деле, она только что закончила красить Машке ее роскошную каштановую гриву — как же Марию достают эти седые волоски! Что ж с ней к сорока будет? Правда, папа, как всегда, утешает. Говорит, что депигментация волос начинается с детства. Вопрос только в ее интенсивности. А судя по интенсивности — до старости Машке еще далеко.
Женюля тоже сегодня принарядится. И на концерт придет с собственным мальчиком — Мария договорилась с заказчиком о контрамарках для своих. Машка его еще ни разу не видела.
Вот это — по-настоящему ужас. Только что была такая соплюшка, в коричневых колготках в резинку и с розовым ранцем за плечами, и нате вам — с мальчиком. Женька, кстати, уже работает. Она отказалась идти на дневной, и Соколов взял ее на три должности сразу: официантки, дневальной и менеджера по продажам. Самое смешное, что у Женечки лучше всего получается последнее. Она с «холодного» обзвона продала в августе счастливому Соколову целых три рейса. Такой специалист и для джаз-арт-кораблика — по терминологии Береславского — будет максимально полезен.
В дверь позвонили.
Джама пришел — к гадалке не ходи. Каждый день приходит.
Интересно, что адрес свой Машка ему не давала. Вот они, навыки полицейского.
О развитии отношений старалась не думать. Здесь не совпадало все — от места жительства до бытовых привычек. Но прогонять его было жалко. Потому что себя не обманешь: присутствие этого парня делало Машкину жизнь гораздо приятнее. И осмысленнее, что ли.