Впрочем, Джама отклонил и эту идею.
Дело касалось только его и Грязного. Ну, и еще троих Туровых.
Игорь, зная характер бывшего шефа, в конце концов смирился, но перед уходом высказал все, что думал о некоторых тупых, упертых и безрассудных сотрудниках полиции.
Джама понимал, что тот прав на все сто. Однако на четвертом десятке переделываться поздно.
В итоге в данный момент Курмангалеев устраивал классическую засаду. В деталях повторявшую последнее астраханское задержание. Это для него было принципиально значимо.
Приехав на Прядильную, и убедившись, что квартира пуста, он решил ожидать Грязного в подъезде.
Дом, в котором обитал Краснов, был не совсем обычным. Кризис почти прекратил снос старых строений, а блочные дома даже стали капитально ремонтировать. Конкретно эта «хрущоба», была не только с новым, веселенького цвета, вентилируемым, фасадом, но и с комнатушкой консьержки.
Показав ксиву не старой еще тетеньке, получил почти добровольного помощника. К тому же вооруженного технически: на ее дисплей выводились картинки с площадки каждого этажа плюс две картинки с первого — снаружи подъезда и внутри его.
Наблюдательная консьержка сказала, что объект Джаминого интереса скоро придет. Потому как только что вышел с дочкой. Нечасто, но он ее куда-то отводит. Потом ходит ее встречать.
Дочка Грязного — это было что-то новенькое. Ни по каким сводкам его семья ни разу не проходила. Однако консьержка утверждала, что точно дочка. Совсем молоденькая, а он ее так любит, как обычный папашка.
Чудеса в решете.
Впрочем, это ничего не меняло.
Джаме почему-то принципиально важно было поймать Грязного в одиночку, и в тех же условиях, в которых он его ловил в прошлый раз. Поразмышляв, капитан понял — почему. Злые силы не раз выводили Краснова из-под карающей длани закона. Но злые силы не всесильны. Это Джама и собирался доказать преступнику, а может быть, и себе, повторив ситуацию почти месячной давности.
Ему сразу же повезло — ждал недолго, буквально двадцать минут.
— Есть! — испуганно сказала консьержка, напряженно смотревшая в экран.
Джама метнулся за крашеную деревянную перегородку, доставая свой переделанный «резиноплюй». Кстати, претензий к стволу он более не имел. Анонимные умельцы трансформировали почти игрушку в смертельное оружие калибра 7.62 миллиметра, с мощным патроном. Его пуля пробьет и легкий бронежилет. Магазин был, правда, всего на четыре патрона. Чего с лихвой хватит при стрельбе в упор.
Как отмазываться потом, Джама пока не решил. Скорее всего, этот пистолет он «отобрал» у поверженного бандита. В принципе победителя судить особо строго не должны.
Дверь со скрипом открылась.
Джама досчитал до двух и выпрыгнул к бандиту.
Тот на мгновение остолбенел. Но только на мгновение. В следующую секунду он попытался прикрыть собственным телом свою дочку — она почему-то не осталась в школе, или куда он там ее постоянно водил.
Теперь остолбенел Джама.
Стрелять из своего пушкоподобного «резиноплюя» он не мог. Пуля, пробив Грязного, могла поразить девчонку.
Оба покрылись холодным потом, в доли секунды перебирая варианты действий.
Обоих опередила девочка. Совершенно спокойно, но нечеловечески быстро — да к тому же с боковым замахом, из-под руки Грязного — разбив о голову Джамы стеклянную бутылку минералки с названием «Рычал-Су».
После этого уже никто не рычал.
Краснов выхватил ТТ с прикрученным глушителем и прицелился в упавшее тело.
Консьержка, не в силах кричать из-за сдавившего горло спазма, в ужасе закрыла глаза. Умная дама понимала, что ее теперь тоже добьют.
Когда глаза открыла — никого в подъезде не было.
Она вышла из комнатки и увидела лежавшего на полу Джаму. Под головой натекло чуть-чуть крови.
Консьержка рванула в комнатку, вызвать милицию и «Скорую».
— Стойте, — услышала слабый голос.
Снова вышла на площадку.
«Мертвец» Джама, пошатываясь, поднимался на ноги.
— Не звоните никуда, — попросил он.
— Почему? — не поняла она.
— Я сам его найду, — сказал Курмангалеев. — Зачем вам лишние проблемы?
Это было очень здраво. После пережитых приключений искать новые консьержке решительно не хотелось.
Она вышла еще раз из своей комнатки, теперь — со шваброй. Через минуту никаких следов только что произошедшего боестолкновения в коридоре не осталось.
И очень кстати, потому что вошел какой-то пенсионер с собачкой и с большим подозрением посмотрел на капитана Курмангалеева.
Его можно было понять. Кровь из ссадины скрыли густые волосы, а вот окольцевавший левый глаз фингал, наливаясь и багровея, делал лицо Джамы не вполне гламурным.
— Все в порядке, — сказала сообразительная консьержка.
Пенсионер, недоверчиво озираясь, прошел мимо них, поводком втягивая за собой песика, с интересом обнюхивавшего уже невидимые следы Джаминой крови.
— Они на «Жигулях» уехали, — шепнула Джаме тетка, несмотря на испуг, успевавшая посматривать и в свой телевизор.
— Частника поймали? — спросил Джама.
— Нет, на своей.
— Как убрать видео, знаете? — задал капитан следующий вопрос.
— Никак, — ответила консьержка. — Через неделю само умрет. Если не заказать запись. У нас договор с информационным агентством.
— Это будет лучший вариант, — сказал Джама. — Чтобы само умерло. И для вас, и для меня.
— Согласна, — серьезно кивнула тетка.
— А можно посмотреть номер машины, на которой они уехали? — спросил капитан. — Но чтоб агентство не беспокоить.
— Можно, — сказала тетка. — Часовую запись я могу смотреть сама.
— А переписать?
— Не могу, — развела руками консьержка.
Джама залез к ней в сторожку и внимательно просмотрел запись. Сначала — позорную сцену задержания. Крепко она ему врезала. Не по-детски, во всех смыслах.
Потом — картинку с их отъездом на белой «Ладе Приоре».
Чуть стало легче, когда убедился, что все-таки его не ребенок прибил. Девчонка была субтильной, но явно половозрелой.
И все равно — чертовски обидно.
А самое главное, что просто рвало мозг наизнанку, было уже неоднократно передуманное: почему и теперь подлый убийца Краснов не грохнул своего опаснейшего преследователя, тем более — имея бесшумное оружие? Да, на записи видно: девчонка отталкивала его руку с пистолетом. Но Грязному ли не справиться с мелкой? Значит, не так уж и хотел он Джаминой смерти?
И еще одна загадка.
Грязный ненавидел весь мир. А тут — прикрыл собой непонятно откуда взявшуюся девку.
Чудны дела твои, Господи.
В таком полуразобранном виде Джама поехал на «Киевскую». Пока дошел от метро до Дорогомиловской — дважды спросили документы.
Его и охранник бизнес-центра долго не хотел пускать — заплывший глаз делал свое дело. А телефон Марии был занят.
Когда наконец дозвонился — пропустили.
Далее — зеркально повторилась сцена двухнедельной давности.
Только теперь на диванчике возлежал Джама, а Машка распахивала окно, расстегивала ему ворот и терла мочки ушей. На этом ее познания в деле оказания скорой медицинской помощи, к несчастью, заканчивались.
— Как тебе помочь? — чуть не плача, спрашивала Ежкова.
— Посиди со мной, пожалуйста, — слабым голосом попросил пораженный в голову герой. Пораженный в голову — опять-таки, во всех смыслах.
Машка, утопая в жалости, присела рядом с ним на диванчик.
У Джамы действительно кружилась голова, легкий — а может, и средний — «сотряс» он наверняка поимел. Впрочем, ему постепенно становилось лучше. Хотя, когда Машка присела рядом, голова стала кружиться сильней.
Но уже не от соприкосновения с тяжелой стеклянной бутылкой.
— Может, «Скорую» вызвать, а, Джамочка? — склонилась над раненым испуганная джазовая вокалистка.
— Не надо, — отказался капитан. Хотя от запаха ее духов, от касания ее волос, а главное, от близости ее присутствия он вообще куда-то начал проваливаться.
— Бедненький, — прошептала Машка, нежно дотрагиваясь до зловещего, уже потемневшего фингала. — Тебе больно, Джам?
— Нет, — честно ответил он. Голова болела только в самом начале. Сейчас не болело ничего. Оставалось лишь решиться на главное. А капитану было страшно.
Эх, была не была!
Он сразу двумя руками обнял мягкое и теплое Машкино тело.
Оно на мгновение напряглось, а потом…
Потом Машка решила не бороться с тем, с чем не хочется бороться. Руки же Джамы делали то, о чем он все последние недели мечтал. А потом — и не только руки.
Машка поначалу просто не сопротивлялась. Однако через пару долгих поцелуев сама потеряла голову.
Спохватилась тогда, когда уже все закончилось:
— Господи, у нас же дверь не заперта!
Вскочила с дивана, и на бегу прикрываясь руками, побежала к двери.
Потом Машка решила не бороться с тем, с чем не хочется бороться. Руки же Джамы делали то, о чем он все последние недели мечтал. А потом — и не только руки.
Машка поначалу просто не сопротивлялась. Однако через пару долгих поцелуев сама потеряла голову.
Спохватилась тогда, когда уже все закончилось:
— Господи, у нас же дверь не заперта!
Вскочила с дивана, и на бегу прикрываясь руками, побежала к двери.
Дважды щелкнул замок.
— Ты такая красивая, Машенька, — сказал Джама.
— А ты — не такой уж больной, — укорила в ответ Мария.
— Я вообще не больной, — подтвердил капитан. — Я — счастливый.
Это была полная правда.
Если б для повторения случившегося потребовалось еще раз головой остановить летящую бутылку — Джама бы ни на миг не засомневался.
— Что мы тут натворили, а? — упрекая непонятно кого и быстро одеваясь, посетовала Машка.
— Ничего не бойся, — сказал Джама. — Дай бог, чтобы что-то получилось.
— Ты о чем? — не поняла Ежкова.
— О ребеночке, — мечтательно произнес капитан.
— Не должно бы, — с надеждой сказала Машка.
— Почему? — не врубился Джама.
— Потому что не время.
— Тогда надо продолжать, чтобы не пропустить, — сделал вывод Курмангалеев.
— Слушай, продолжатель! — даже остановилась Мария. — А я разве дала свое согласие?
— Дала, — несколько двусмысленно ответил влюбленный мужчина. — Ты теперь моя навсегда.
— У нас так дела не делаются, — построжала Машка. — У нас равенство полов. Я сама решаю, чья я и насколько.
— Ты сама и решила, — рассмеялся Джама.
С этим сложно было спорить.
— Просто мне тебя стало жалко, — по-женски отомстила Мария.
— Нет, — не согласился капитан. — Просто ты меня любишь.
После чего, уже точно как совсем здоровый, вскочил с дивана, поймал ошалевшую Машку в объятия и сладко поцеловал в губы.
— Ты с ума сошел, — попыталась остановить его Маша, но не смогла.
— Все равно дверь закрыта, — деловито заметил он, прижимая к себе любимую женщину.
Ну как с этим поспоришь?
Хотя в общем-то Машка и не собиралась спорить.
15. Москва. Краснов задумывается о дембеле
Мы сидим с Наргиз на Красносельской, в крошечном, на четыре столика, «Сабвее», рядом с тремя вокзалами, и моя любовь уплетает огромный бутерброд с тунцом, запивая его ядовитой кока-колой. Все уговоры перейти на более здоровую пищу на мою жену не действуют. Хотя меня кормит все больше диетическим: по утрам кашей, в обед, если мы дома, что-нибудь варит вполне съедобное.
Сколько ей лет, я так и не знаю.
Но за плечами — тяжелый груз. Она рассказала лишь малую толику, а мне уже стало нехорошо.
Из Узбекистана уехала, потому что там никому была не нужна. Про родителей сказала только то, что один — узбек, вторая — русская. Или наоборот. Она не любит эту тему и переспрашивать не хотелось.
Смеясь, объяснила, почему такая маленькая: «Без еды — не растут».
Маленькая, но крепкая. И отважная. Как она звезданула бедному Джаме! И она же помешала его добить. А зря — мой братан-мент теперь будет еще злее и настырнее. Хотя — вряд ли: злее и настырнее, чем Джама Курмангалеев, не только в астраханской ментовке, но и во всей российской уже не сыщешь.
Так что малышка создала нам проблему.
Хотя что я на нее валю. Проблему создал я. Легкое нажатие на спусковой крючок — и одной смертельной опасностью у нас было бы меньше. Но — не нажал.
А может, и ничего страшного.
Если б я их убил — бабку-вертухая пришлось бы тоже выводить из игры, — у всей московской полиции появилось бы и фото Наргиз. А так что-то мне подсказывает, что бравый капитан не пойдет жаловаться коллегам на девчонку, разбившую бутылку о его бесшабашную башку.
Воистину, все, что ни делается — все к лучшему.
И все, что не делается — тоже…
Господи, сколько же я всего ненужного за свою жизнь сделал…
Я теперь часто не могу заснуть. Хотя раньше — проваливался, как только голова касалась подушки. Подушка, кстати, имелась далеко не всегда. Так что правильнее сказать — как только тело принимало горизонтальное положение.
Черт, опять ошибка.
Правильный зэк может спать в любом положении: горизонтальном, вертикальном, на кортах или в строю.
Так вот, теперь я часто долго не засыпаю. В голову приходят разные мысли. От некоторых из них становится тошно.
Если бы кто-то приковал меня к батарее, а сам бы мучал Наргиз…
Нет, не хочу думать об этом.
Тогда меня смертельно обидели. Как быть смертельно обиженным, я уже знал. А как кого-то любить — еще нет.
Сейчас же, ложась рядом с Наргиз, я полон ранее неизвестных мне чувств. Назовем это — нежность. Секс у нас нечастый. Оказалось, я старый больной человек. Хочу ее все время, но могу только изредка.
Наргиз смеется и говорит, что не все сразу. И что чем реже могу, тем больше буду ее любить. Если бы так какая-нибудь шлюшка пошутила раньше — наверняка это была бы ее последняя шутка. Но Наргиз смеется своим звонким, детским, негромким смехом — и мне тоже становится смешно. Хотя чего уж тут смешного. Ведь если мы останемся живы, то я такими темпами стану полным импотентом уже лет через пять. А ей в это время будет только…
Опять не знаю сколько.
Но теперь мне кажется, что ей около двадцати.
Слишком много она знает в постели. Даже когда я ничего не могу, мне чертовски приятно.
Я не ревную к ее прошлому. Я просто сжимаюсь от жалости и гнева, представляя, что ей пришлось пережить.
Из борделя, куда ее вначале привезли, она сбежала. Если б нашли — убили бы.
Потом работала швеей в какой-то промзоне под Ногинском. В подвале без дневного света. Зато с печкой, потому что другого отопления у них не было.
На улицу рабочих не выпускали. Только в сортир-будку. Все были узкоглазые, без паспортов.
Узкоглазые — ее термин. Почему-то он кажется ей смешным. Глазки Наргиз тоже, конечно, не европейские. Очень красивые, миндалевидные. По ней трудно определить национальность. Девчонки с такими глазами живут по всей России: в Ярославле, в Сибири, да и в нашей Астрахани. Везде, где славяне тесно общались с азиатами.
Однажды ночью — уже этой зимой — она почувствовала сильную головную боль. Все спали. Она встала, вышла к их вонючей будке. Идти обратно, в подвал, страшно не хотелось, промерзла до утра наверху.
В итоге единственная осталась жива. Остальные угорели от печки.
Сначала Наргиз хотела себя убить. Считала, что виновата в смерти подруг. Она же могла их разбудить, если б сообразила, что случилось.
Но очень быстро ей стало не до самоубийства. Потому что один из совладельцев предприятия, нелегальный бизнесмен с Кавказа, решил убить Наргиз, чтоб сохранить досадное происшествие в тайне от властей. И заодно — скрыть факт работы нелегальной фабричонки: вывезти в фургоне и закопать остальные шесть тел трудности не составляло. Второй совладелец — местный товарищ из бандюков — не возражал, даже изъявил готовность все взять под свою ответственность. Он давно оказывал Наргиз знаки внимания, но та, не взирая на советы подруг, на них не ответила. Теперь бандюк мог убить двух зайцев: и девушку заполучить, и, натешившись, убрать единственного свидетеля.
Не учли только тонкого слуха Наргиз и ее недетской готовности к риску. Она, смеясь, рассказала, что ударила бандюка кочергой, которой работницы, когда еще были живы, мешали дрова в печке и выковыривали из нее золу. А потом очень быстро побежала.
Действительно смешной рассказ. Прямо комедия положений.
Я спросил, сможет ли она найти ту фабрику.
Наргиз сразу стала серьезной и сказала, что не сможет.
Я ей не поверил, но теперь и новый гнев — на «добрых» владельцев фабрики — мне придется носить в себе.
Все-таки этот мир есть за что ненавидеть.
По-моему, их ужасный саб, сварганенный из длинной поджаренной булки, в толщину больше, чем рот Наргиз. Но она смешно его ест, напоминая одновременно змейку и мышку.
Заметив мой взгляд, умудрилась с набитым ртом рассмеяться. Ни крошки при этом не уронив.
Чуть-чуть прожевав, сказала:
— Очень вкусно, правда.
— Ешь, малышка, — сказал я и погладил ее по голове. Она тут же прислонилась к моей ладони щекой.
Счастливое появление этой девчонки перекроило все мои планы.
Раньше главным в жизни было лишь желание замочить Амирчика и Полея. Остальное интересовало гораздо меньше, я об остальном особо не задумывался.
Теперь же ситуация коренным образом менялась.
От своих планов по друзьям детства я отказаться не могу. Это вопрос принципа и понятий.
Но если останусь жив, то надо будет устраивать нашу жизнь с Наргиз. А если не останусь, что более вероятно, то надо будет устраивать жизнь Наргиз без меня. Потому что самая страшная смерть Сергея Краснова виделась мне такой: его — убивают, а ее тащат обратно, в бордель или на ту фабричонку под Ногинском.