Я вяло отбиваюсь, маменька кладет мой аппарат возле своей тарелки, вынимает пудреницу, производит текущий ремонт мордочки и начинает цепляться к официанту. У Николетты, не сумевшей добыть из автомата вожделенного зайчика, отвратительное настроение. Продолжая ругать халдея, маменька сует пудреницу в сумочку, потом… потом машинально запихивает туда мой телефон.
Я потряс головой, придется ехать к Николетте, выручать сотовый, в нем обширная записная книжка. Я давно собирался сделать копию, перенести номера на бумагу, а то посеешь мобильный и потеряешь контакты, но все недосуг было.
…Дверь в квартиру Николетты оказалась незапертой. Я этому удивился, вошел в прихожую и заметил кучу верхней одежды. У маменьки собрались гости.
Меньше всего мне хотелось сталкиваться с Зюкой, Кокой, Люкой, Макой, Пусиком и, расточая комплименты, пить с ними чай.
– Это ужасно, – достиг моих ушей вопль маменьки, – я вряд ли сумею пережить произошедшее. Он меня покинул! Бросил! Одну! Горе! Горе! Горе!
Испугавшись окончательно, я пугливым сайгаком заскочил в маменькину спальню. Вот оно как! Владимир Иванович удрал от молодой жены, сейчас у маменьки истерика, а заклятые подружки пытаются ее утешить.
– Это ужасно! – кричала Николетта.
Ее опочивальня прилегает к гостиной, вернее, когда-то это была одна огромная комната, потом в ней соорудили стенку из гипсокартона. Поэтому слышимость осталась прекрасная. Николетту это вполне устраивает. Иногда она в самый разгар вечеринки потихоньку удаляется к себе и подслушивает, какие гадости говорят об отсутствующей хозяйке гости. Вот и я сейчас стал невидимым свидетелем беседы.
– Нико, не плачь! – вещала Кока.
– Ужасно! Я умираю!
– Милая, у тебя покраснеют глаза, – предостерегла Зюка, – в конце концов, он уже не молод, это вполне естественный исход!
– О нет! Нет! – стенала маменька.
– А что ты наденешь на похороны? – поинтересовалась Люка.
Я вздрогнул: кто-то умер?
– Не знаю, – прекратила ныть Николетта, – может, красное с вуалью? Или розовое, со шляпкой.
– Нико! Погребение предполагает черное, – с легкой укоризной заметил Пусик.
– Мне этот цвет не идет, – отрезала маменька, – никогда его не ношу, он бледнит!
– Если с зеленым шарфиком, то ничего, – посоветовала Мака.
– Гадость! – взвилась маменька. – Шарфик! Пошлость! Еще предложи сумочку и туфли в тон.
– Жемчуг! – сказала Кока. – Мило и достойно.
– Только бриллианты! – взвизгнула Николетта. – Дорогой! Мне нужно колье! Из больших камней! И надо составить список гостей, и еще пресса, камера! Ясно?
– Конечно, – прогудел Владимир Иванович.
Я впал в недоумение. Сначала грешным делом я решил, что муж удрал от маменьки прочь, затем подумал, будто он скончался в одночасье. Однако сейчас слышу его вполне бодрый голос.
– Поминки будут в ресторане «Ягуар», – деловито распоряжалась маменька, – всех позову, будет человек пятьсот, люди должны видеть мое горе!
– Да, дорогая.
– Оркестр Большого театра! В полном составе!
– Да, милая.
– Патриарх должен его отпевать.
– Да, любимая.
– Погребение состоится на Новодевичьем кладбище.
– Да, солнышко. Кстати, у него есть приличный костюм? Вроде в последний раз он был не слишком шикарно одет, – поинтересовался отчим, – надо купить тысяч за десять евро.
– А вот это незачем, – взвизгнула маменька, – никто не разберет, что на покойника натянуто, незачем приобретать ненужное. Ах, какое горе, я безутешна, ах, ах!
– Воды!
– Капли!
– Врача!!!
– Скорей, кладите ее на диван.
– «Скорую»! Реанимацию!
Подталкиваемый нервными воплями, я влетел в гостиную и увидел живописную картину: в центре группы возбужденных подружек, на диване, раскинув руки в стороны, лежит маменька. Я громко сказал:
– Добрый вечер. Что случилось?
Глава 30
Дамы замолчали, Николетта села, ее глаза стали круглыми, как у совы, Пусик громко икнул, а Владимир Иванович ахнул:
– Во, блин!
– Добрый вечер, – повторил я, не понимая, отчего произвел на всех столь сногсшибательное впечатление.
Кока завизжала и юркнула под столик.
– Привидение! – заорала Люка, прячась за диваном.
– Спасите! – заголосила Зюка, бросаясь за занавеску.
Пусик, не говоря ни слова, прижался к буфету. Один Владимир Иванович сохранил способность изъясняться более или менее внятно.
– Ванек, это ты? – выдавил он из себя.
– Я, – подтвердил ваш покорный слуга.
– Живой?
Глупость вопроса меня рассмешила.
– Конечно, с какой стати мне умирать?
Отчим деликатно покашлял, потом сердито заорал:
– Голову оторву! На … отверчу!
– Мне? – испугался я. – За что?
– Да не тебе, – бушевал благоприобретенный папенька, – а той сволочи, которая позвонила и сказала: «В нашей больнице скончался Иван Павлович Подушкин, надо забрать тело».
Я прилип к полу и начисто потерял способность изъясняться.
– Так он не умер? – поинтересовалась Кока.
– Нет, – ответил Владимир Иванович.
Николетта села на диване.
– У нас не будет похорон? А колье? Гости? Поминки?
Я вздрогнул, тут маменька потрясла головой, протянула ко мне руки и взвыла:
– Вава! Ты тут! О! Какой стресс! Я так исстрадалась!
– Дорогая, – бросился Владимир Иванович к жене.
По дороге отчим наступил мне на ногу и сердито рявкнул:
– Ванек! Ну разве можно так воскресать! Внезапно! Нико вся дрожит, бедняжка.
Я плюхнулся в кресло и стал тупо наблюдать за присутствующими, которые метались вокруг рыдающей маменьки.
– Успокойся, милая, – журчала Кока.
– Не плачь, – зудела Люка.
– Ах, она так расстроилась! – причитала Мака.
– Но я же… думала… ну… – твердила Николетта. – Гости, колье…
– Милая! – закричал Владимир Иванович. – Мы совершили роковую ошибку! Отметили факт росписи в узком кругу! А как же свадьба?
Маменька замолкла.
– Действительно! – воскликнула она. – Как?
– Мы устроим пир на весь мир, – пообещал муж, – ресторан «Ягуар», пятьсот человек гостей. Не расстраивайся из-за поминок – ей-богу, свадьба – это веселей и круче!
– А колье? – прошептала маменька.
Владимир Иванович расплылся в довольной улыбке.
– Нет вопроса! Купим два и диадему в придачу!
– Кто вам сообщил о моей смерти? – пролепетал я.
– Гадкие завистники, решившие мне насолить, – отмахнулся Владимир Иванович, – хотели выбить Нико из равновесия!
– Из больницы звонили, – прошептала маменька.
У меня в голове что-то щелкнуло, части пазла идеально сложились. Я поместил Егора в клинику под своим именем, показал паспорт Подушкина, естественно, с пропиской. Уточнить телефон, имея адрес, дело пяти минут. Значит, Егор умер! Вернее, он опять проделал привычный трюк: прикинулся покойником и удрал. Или он и впрямь скончался?
У меня сильно заболела голова, душу охватил страх. Лена мертва, думаю, Трофимова тоже нет в живых. Кто еще знает об афере с похоронами Егора? Да только Иван Павлович, наивно решивший помочь Дружинину. В живых остался лишь я, и именно меня теперь убьет Егор, чтобы чувствовать себя в безопасности. Выбравшись с моей помощью из могилы, Дружинин отомстил Лене и Трофимову, но теперь пришел мой черед.
– Ваня, – обратил на меня внимание Пусик, – ты зеленый, как салат.
Я встал, на подгибающихся ногах приблизился к Николетте и спросил:
– Где твоя сумка?
– Зачем она тебе? И какую ты имеешь в виду? – поинтересовалась маменька.
– Ту, что была при тебе в торговом центре в момент покупки кровати. Там мой телефон.
– Не может быть.
– Позволь.
– К чему мне твой отвратительный, дряхлый аппарат? – возмутилась маменька.
– Сделай одолжение, дай ридикюль.
– Он в прихожей. Нет, в спальне! Впрочем… посмотри на окне за занавеской, – тарахтела Николетта.
Я заглянул за штору, обнаружил там сумку и отнес ее хозяйке.
– О боже, – закатила глаза Николетта, – вечно ты мне мешаешь. Ну? Откуда здесь твой телефон? Смотри! Где? Где?
– Вон там, под пудреницей!
– Да? Верно. Вава! За каким чертом ты запихнул сюда свой мобильник! Глупая детская выходка, – начала возмущаться маменька. – Эй, ты куда?
Но я, терзаемый разыгравшейся мигренью, не стал слушать Николетту и помчался в прихожую. Почти теряя сознание от боли и неприятных мыслей, я набрал номер Макса. Длинные гудки. Меня охватило отчаянье: похоже, Максима нет дома, но тут вдруг повисла тишина, затем в нее ворвался голос Воронова:
– Слушаю.
– Макс! – закричал я. – Помоги.
– В чем дело? – осведомился приятель.
– Егор Дружинин умер.
– Это не новость.
– Но он был жив.
– Естественно, – спокойно ответил Макс, – так часто случается, сначала жив, потом, бах, покойник.
– Ты меня не понял! Его закопали, я Егора отрыл, отвез в больницу…
– Ваня, – осторожно перебил Воронов, – ты где?
– Ваня, – осторожно перебил Воронов, – ты где?
– У Николетты.
– С тобой все в порядке?
– Голова болит, – признался я.
– Померяй давление и ложись.
– Я не болен.
– Да, конечно.
– Макс! Егор оказался жив, это была шутка, с его смертью. Я не сошел с ума, меня убьют, как Трофимова и Лену. Речь идет о скифском золоте. Можно я приеду к тебе? Я в опасности, не знаю, что делать!
– Нет, – быстро ответил Макс, – спустись вниз и жди меня в своей машине, я сам примчусь.
…Прошло десять дней, которые я провел фактически под домашним арестом. Макс, выслушав меня, хлопнул ладонью по столу.
– Ваня, тебе лучше пока не выходить на улицу.
– Но не могу же я сидеть взаперти, – возразил я.
– Почему бы нет? – вздохнул Макс. – Продукты я привезу, лежи на диване, читай «Историю Вьетнама», когда еще у тебя случится отпуск? Нора вернется не завтра. Вот и воспользуйся ее отсутствием, я же пока кое-что уточню. Давай договоримся: ты не покидаешь квартиру, не подходишь ни к городскому, ни к мобильному аппарату, не открываешь дверь, даже если поймешь, что на лестнице взывает о помощи окровавленный младенец, понял? Привезу тебе новый сотовый, вот если он затрезвонит – смело бери трубку, на том конце провода буду я. И еще. Ни в коем случае не впускай к себе даже меня, если я предварительно не скажу пароль… э… тридцать восемь. Значит, так, проигрываю ситуацию: звонок в дверь, на экране видеодомофона мое лицо, твоя задача спросить код. Если услышишь «тридцать восемь», только тогда открывай.
– Это уж слишком, – покачал я головой.
– Нет, похоже, дело скверное, – протянул Макс.
– Николетта поднимет шум, – предостерег я его, – еще примчится сюда, взбудоражит соседей.
Воронов хмыкнул и схватился за телефон.
– Николетта? – ласково прожурчал он. – Это Макс. Тут с Ваней неприятность случилась, он заболел ветрянкой. Да, да, верно, красные прыщи по лицу. Конечно, очень заразно. Хорошо, хорошо. Да? Полагаю, вы правы.
Сунув трубку в карман, приятель рассмеялся.
– Все. Она ни за что не приедет и не станет звонить, потому что уверена: зараза способна переползти по проводам от тебя к ней. Читай «Историю Вьетнама», а когда доберешься до последней страницы, принимайся за «Тайны Бирмы».
Я кивнул:
– Спасибо, думаю, ты прав.
Надо сказать, что у меня давно не было таких спокойных дней, проведенных в тишине и полнейшей отключке. Телефон, выданный Максом, зазвонил лишь сегодня вечером.
– Приеду через полчаса! – воскликнул приятель. – Если не составит труда, сделай чай.
Я моментально кинулся на кухню. Вообще-то около плиты я чувствую себя инопланетянином, максимум, на что способен, – это засунуть в СВЧ-печь замороженные полуфабрикаты. Они вполне съедобны. Во всяком случае, оказавшись во временном заточении, я питался ими и не ощущал ни голода, ни дискомфорта. Но вот заваривать чай я умею, как никто другой, напиток у меня получается волшебного вкуса. Друзья обожают чай моего приготовления.
Макс не является исключением, осушив две здоровенные кружки, он откинулся на спинку кресла и вздохнул:
– Разворошил ты, Ваня, осиное гнездо.
– Значит, Дружинин – преступник?
Макс тяжело вздохнул и ничего не сказал.
– А скифское золото? – наседал я. – Оно было?
Воронов вытащил сигареты.
– Слушай меня внимательно, – велел он, – история уходит корнями в далекое прошлое.
Жил-был на свете Машкин Андрей Семенович, страстно увлеченный археологией человек. Он был уверен, что вблизи города Крюк имеется богатое скифское захоронение, и пытался получить разрешение на раскопки. У Машкина подрастал сын Витя, который при живом папе находился в интернате. Увы, мужчины редко воспитывают детей в одиночестве, это женщины способны, выбиваясь из последних сил, тащить в зубах кровиночку. Представители сильного пола в своей массе предпочитают отдать дитятко родственникам. Но Вите не повезло, у него не было ни бабушек, ни дедушек, вот он и оказался в приюте. Добрый папа забирал мальчика на пару летних месяцев в экспедиции, приучал его к труду, заставлял работать на раскопках, а поскольку мальчик не имел специального образования, то его удел был рыть лопатой ямы. Витя ненавидел отца, во-первых, за то, что тот сдал его в приют, а во-вторых, ребенок считал папу виновником смерти его жены Кати. У Витиной мамы заболело сердце, а муж, вместо того чтобы сразу вызвать «Скорую», недовольно заявил:
– Сейчас допишу страничку и отправимся в поликлиннику. Хотя выпей аспиринчику, может, так пройдет.
Андрей Семенович даже не оторвался от очередной статьи, чтобы принести супруге лекарство. Вите тогда исполнилось семь лет, и он очень хорошо помнил, как мама, держась за стену, побрела на кухню и там упала, как он, бросившись к папе, затеребил его, а тот недовольно ответил:
– Витя, не мешай! Мама выпьет таблетку, поспит и встанет здоровой.
Только после того, как ребенок начал истерично рыдать, отец, бурча себе под нос, пошел на кухню и обнаружил жену без сознания. Катя скончалась от обширного инфаркта, мужу не предъявили никаких обвинений. Но Витя был уверен: дай отец маме таблетку, не заставь он больную ходить по квартире, осталась бы она в живых. А так вышло хуже некуда: Катя в могиле, Витя в интернате.
Не нравилось мальчику и в экспедициях. Андрей Семенович сыну поблажек не давал, наоборот, мог отругать его при всех, обозвать идиотом, отвесить оплеуху. Провести лето совместно с папой Витя соглашался по одной причине: в приюте было еще хуже. В экспедиции хоть кормили прилично и не было здоровенных одноклассников, бивших щуплого, маленького Виктора почти до смерти.
Потом отец нашел скифское золото, целую неделю носился по лагерю, сообщая рабочим, шоферам и прочей не слишком разбирающейся в археологии публике об уникальности находки.
– А денег оно стоит? – неожиданно спросил Герасим Дружинин, отец маленького Егора, тоже находившегося в лагере.
Андрей Семенович осекся, потом сердито заявил:
– Конечно! Золото тянет на миллионы. Но материальная сторона блекнет перед исторической ценностью находки. Пойми, не все измеряется деньгами.
Вечером Витя пошел в лес, он любил бродить один. Огромное солнце закатывалось за деревья, одуряюще пахло цветами. Мальчик остановился, он хотел сорвать неизвестное растение, усеянное мелкими желтыми бутонами, и вдруг услышал голос:
– Миллионы! – сказал мужской голос.
– Они в домике, – вступила в разговор женщина.
Витя раздвинул ветви колкого кустарника и увидел парочку, устроившуюся в укромном месте: повариху с редким, на взгляд подростка, идиотским именем Эдита и шофера Николая. Оба появились в лагере недавно, через несколько дней после того, как Машкин вскрыл захоронение скифской царицы. Эдита и Николай держались на людях сухо, они практически не общались друг с другом, но Витя был умный мальчик, к тому же он в интернате обзавелся звериным чутьем и сразу сообразил: водителя и кухарку связывают близкие отношения, они, похоже, любят друг друга. А сейчас лишь удостоверился в своей правоте, вон как целуются, старые кретины. Еще Витя подслушал разговор, из которого сделал вывод: парочка хочет стащить золото, но не знает, как пролезть в избушку.
Потом заговорщики ушли, а мальчик внезапно сообразил, каким образом сумеет отомстить отцу и избавиться от интерната.
Выждав два часа, Витя вернулся в лагерь, с радостью заметил, что взрослые уже спят, и поскребся в палатку к Николаю.
– Чего тебе? – сонно спросил водитель.
– Дядя Коля, – зашептал хитрый парнишка, – грузовик в канаву сполз, вы, наверное, на ручник его не поставили.
– Итит твою в корень, – подскочил Николай, – спасибо, Витек.
Глава 31
Застегивая на ходу брюки, мужик кинулся к машине, но, добежав до нее, удивился и повернулся к Вите:
– Подшутить решил? Так сегодня не первое апреля!
– Поговорить надо, – по-взрослому серьезно сказал подросток, – без свидетелей.
Вот так они стали сообщниками. Илья, устроившийся в экспедицию под именем Николая, ни на секунду не усомнился в серьезности намерений юного подельника. Узнав подробности биографии мальчика, Илья понял: тот ненавидит отца и ждет момента, чтобы ему отомстить. То, что Вите едва исполнилось четырнадцать лет, не смущало Илью, он сам в шесть лет стоял на шухере, в десять лазил в квартиры через форточку, а в тринадцать ходил на дело уже как взрослый член банды. Поэтому Илья согласился сотрудничать с неожиданным помощником.
Опытный вор и грабитель, хитрый, как сто чертей, Илья и предположить не мог, что у Вити иные планы. Мальчик обвел вокруг пальца опытного уголовника, выбросил из окошка не все ценности, сунул в карманы немало колечек и браслетов, а диадему и пояс спрятал за пазухой. Не имел Илья понятия и о том, что вечером накануне кражи Витя сбегал в местную милицию и подсунул под дверь начальника отделения записку, напечатанную на отцовской пишущей машинке: «Скифское золото украл шофер Николай, он с ним поедет в Москву».