И вдруг тон писем заметно изменился, они оставались остроумными, веселыми, но одновременно стали серьезными и более сдержанными…
Екатерина сидела с письмом в руке, задумчиво глядя на то, как ветер треплет верхние ветки больших лип. Скоро осень… Из Ораниенбаума придется уезжать, снова селиться вплотную к покоям великого князя, слушать пьяную перебранку и женский визг из его комнат, снова собачий лай, табачный дым, команды, отдаваемые Петром при разводе игрушечных полков… Здесь, в Ораниенбауме, у нее была возможность всего этого избегать, хотя барабанный бой с утра до вечера стал привычной какофонией, да и крики команд тоже, но это подальше, на плацу, а не в соседнем коридоре.
И охоты не будет, и рыбалки, и верхом ездить тоже нельзя. Все под контролем: кроме выезда ко двору, любой выход с разрешения того же Петра.
Со стороны большой лестницы, ведущей ко дворцу, раздавался визгливый голос Лизки Воронцовой. Она за что-то выговаривала великому князю. Удивительно, попробуй Екатерина выговорить, уже была бы истерика с топаньем ногами и безобразными оскорблениями, а от Лизки терпит. Воронцова становилась все толще, грубее, глупее и безобразней, но она нравилась Петру, с этим приходилось считаться. Елизавета Петровна в издевательство называла фрейлину «наша Помпадура», но это Лизку не задевало, она чувствовала себя хорошо, вертя Петром как вздумается. Екатерине пока удавалось держать ее от себя на расстоянии и словно на ступеньку ниже, фаворитка не смела вести себя с великой княгиней грубо. Пока не смела, Екатерина прекрасно понимала, что со временем осмелеет, но думать об этом не хотелось.
Петр был раздражен, а его раздражение привычно выплескивалось на собак, слуг и жену, если та оказывалась рядом.
— Что вы читаете? — Рука мужа требовательно вытянулась в сторону сидевшей Екатерины. Лизка остановилась рядом. — Небось наставления вашего англичанина?
Ишь ты, а еще говорят, что он глуп! И как прознал, что Екатерина уже начала переписку с Вильямсом. Никаких наставлений, он просто поблагодарил за прекрасный вечер, она ответила тоже с благодарностью за беседу, так и обменивались этими благодарностями. Письма ни о чем, но читать приятно, потому что Вильямс в отличие от великого князя мысли в голове имел не только в виде строевых приказов и излагать их тоже умел.
Екатерина просто протянула письмо мужу. Чтобы его взять, нужно было сделать еще шаг, но Петр стоял, где остановился. Ноги в высоченных ботфортах широко расставлены, ему казалось, что так он выглядит мужественно, колени не гнутся, он и садился, выпрямив ноги. Кто-то должен был уступить, но вставать и подносить лист на виду у Лизки Воронцовой Екатерина не желала. Она вдруг протянула письмо фаворитке, в конце концов Лизка ее фрейлина, хотя давно об этом забыла.
— Передайте Его Высочеству.
Петр быстро пробежал глазами написанное, недоуменно посмотрел на подпись, перевернул лист, снова посмотрел на подпись…
— Нарышкин поумнел…
— Конечно, люди умнеют с возрастом.
Это была скрытая пощечина, но она имела право на такое, рядом с мужем стояла фаворитка, не находившая нужным даже присесть перед великой княгиней, а Петр не делал Лизке замечания.
Великий князь дернулся, фыркнул и, резко повернувшись на негнущихся ногах, пошел прочь, бросив через плечо:
— Завтра уезжаем в Петербург!
Екатерина только пожала плечами. Собираться следовало ему, у нее мебель стояла на месте. Она еще раз перечитала письмо Нарышкина, Петр прав, оно заметно отличалось от прежних, за Нарышкина явно какое-то время пишет другой. Кто это?
В Петербурге великая княгиня легко выяснила адресата, выздоровевший Нарышкин принес ей письмо, написанное тем же почерком:
— Ваше Высочество, это от Станислава Августа Понятовского…
— Так вот кто писал вместо вас! Левушка, неужели вы стали столь ленивы или я вам столь неинтересна, что даже писать мне не хотелось?
Конечно, Екатерина за такой тирадой старалась скрыть интерес к подлинному автору писем. Нарышкин все понял, но игру поддержал:
— Простите, Ваше Высочество! Не казните и не отлучайте от себя. Станислав так просил, что я не мог отказать.
— Кто?
— Станислав Август Понятовский, поляк на службе у посланника Вильямса. Вы видели его на балу в Петров день в Ораниенбауме, хотя, возможно, не запомнили.
— Почему же, помню. Красивый молодой человек.
— И разумный! А еще без ума от вас!
— Лев! — предостерегающе подняла руку великая княгиня.
Тот прижал обе руки к сердцу:
— Все понял, молчу.
Но не успокоился.
В коридоре противно мяукал кот. Великий князь держал собак, но они почему-то на кошачий концерт не реагировали. Будь веселая компания трезвее, они сообразили бы, что здесь что-то не так, но компания сидела не первый час, а потому трезвых давно не осталось.
Из комнаты великого князя открылась дверь, и вслед за клубами табачного дыма и винными парами оттуда вылетел сапог:
— Брысь!
Лев Нарышкин ловко увернулся от большущего ботфорта, поднял его, покрутил в руках:
— Не князя. — Приложил подошву к своей подошве, снова помотал головой: — Не, не князя, Брокфорда верно, тот здоровый.
Зашвырнув обувь подальше, он приложил губы к замочной скважине двери, ведущей в покои великой княгини, и мяукнул уже совершенно отчаянно.
Дверь распахнулась, Нарышкин едва успел отскочить и обиженно заморгал глазами:
— Меня сегодня убьют. От князя ботфортом швырнули, вы дверью почти зашибли.
— Лев! — укоризненно выговорила Екатерина. — Ну когда вы посерьезнеете?!
— На днях! — бодро заверил Нарышкин, проскальзывая в приемную княгини. — Впустите, а то собакам надоест мое мяуканье.
Не было похоже, чтобы он собирался умнеть или становиться серьезней, напротив, уже в комнате Нарышкин крутнулся на одном каблуке и бодрым голосом объявил:
— Анна Никитична больна.
— Как, я ведь виделась с ней сегодня, она была вполне здорова!
— А теперь тоскует и печалится, и один только врач может ей помочь — вы. Очень просит навестить. Срочно.
— Я бы охотно сделала это, но уже вечер, мне невозможно идти с вами. Вас посадят в крепость, а мне за это бог знает что будет.
— Никто ничего не узнает. У меня есть хитрый план… Только, когда все отправятся спать, будьте переодеты в мужское платье.
Выпроводив Нарышкина, Екатерина задумалась. Ее не обманула нелепая просьба навестить приболевшую подругу в ночное время, она понимала, что у Нарышкина где-то приготовлена встреча ее и Понятовского. Это было крайне опасно, но так заманчиво.
Выглянула в коридор. От покоев Петра доносились крики, смех, дверь была приоткрыта, и оттуда раздавался пьяный голос великого князя:
— Я… я… я как взмахнул шпагой!..
Ясно, в тысячу первый раз рассказывает о том, как ребенком гонял цыган. Визгливый голос Лизки Воронцовой оборвал Петра:
— Молчи уж!
Внутри поднялась волна протеста. Ну почему она должна сидеть в одиночестве и скучать, если ее муж столь глуп? Позвала калмычонка-слугу, распорядилась принести мужскую одежду, спрятала ее.
Наконец пришла пожелать покойной ночи Владиславова, удивилась, что Екатерина уже готова ко сну, та вздохнула:
— У великого князя так шумят, что даже читать не могу. Поневоле хочется заснуть, чтобы не слышать эти вопли.
Прасковья Никитична прислушалась, пожала плечами:
— Да нет, как обычно…
— Голова болит, легла пораньше.
— Ну и ладно…
Владиславова подоткнула одеяло под бок своей подопечной и удалилась. Интересные были у них отношения, Прасковья Никитична сердечна и всегда готова помочь (правда, не во всем), временами заступалась перед князем, да так, что тот отступал. Если нужно справиться с Лизкой Воронцовой, тоже старалась Владиславова. Зато и цербер знатный, Нарышкина, словно что-то предчувствуя, переносила с трудом; если она хоть заподозрит…
И все равно Екатерина переоделась и села в кресле, ожидать сама не зная чего. Затеянное Нарышкиным было откровенным безумством, но ей так надоело жить тихой, размеренной жизнью, каждый вечер слышать пьяные оргии мужа, визг его фаворитки, так хотелось любви, обожания, хотелось побыть в веселой молодой компании…
Под дверью раздалось мяуканье. Екатерина не рискнула ответить сразу. Если прислушаться, можно понять, что это голос не кошки, а человека, но прислушиваться некому, у великого князя очередная пирушка, во время которой для него не существует никого, а по окончании лакеи просто унесут бесчувственное тело хозяина в постель. Великая княгиня могла не беспокоиться, но она все же осторожничала. Мяуканье стало жалобным…
Приоткрыв дверь, Екатерина быстро впустила в спальню Нарышкина:
— Вы с ума сошли! А если кто-нибудь увидит, как вы ко мне входите?
Приоткрыв дверь, Екатерина быстро впустила в спальню Нарышкина:
— Вы с ума сошли! А если кто-нибудь увидит, как вы ко мне входите?
— О нет, меня в амурных делах не заподозрит никто, уверяю вас. Решат, что вам понадобился очередной анекдот, не более. Вы готовы?
— Да. Но я боюсь.
— Я тоже. Вперед.
— Как же мы выйдем?
— Так же, как я сюда вошел, — через покои великого князя.
— Нет, вы действительно сошли с ума!
— Ничуть, там идет такое веселье, что нас и не заметят.
— А если мы не успеем вернуться до окончания пира?
— А по его окончании все будут спать, где кто заснул. Пойдемте быстрее, нас карета ждет.
— А если нас увидят?
— А если нас все-таки увидят, придется сидеть с ними до утра, слушать глупости и нюхать табачный дым. Пойдемте.
Они легко прошли через покои великого князя, действительно, никто не заметил. Нарышкин показал на запасную дверь, выводящую на заднее крыльцо:
— Ее никогда не закрывают. Запомните, где находится. Возвращаться будем через нее.
Пробирались тихо, но в карете на Екатерину напал смех, она хохотала почти истерично. Оказаться посреди ночи вне дворца одной с чужим мужчиной… такого приключения у нее еще не было. Рядом хохотал, держась за бока, Левушка. Так и ехали, то смеясь, то затихая, а потом снова начиная хохотать до слез.
Но в доме Нарышкиных было темно!
— Лев…
— Пойдемте, не съедят вас…
В полной тишине и почти полной темноте она пробрались в какую-то комнату. Нащупывая следом за своим провожатым, крепко державшим ее за руку, ступеньки и пробираясь темными коридорами, Екатерина ломала голову, как себя вести. Неужели Нарышкин решил вот так заманить ее и овладеет силой?! Что делать, если он начнет приводить такой план в действие? Кричать немыслимо, ведь она посреди ночи в чужом доме…
Решить ничего не успела, за ними закрылась дверь какой-то комнаты и вдруг… Екатерина не поняла, как они умудрились зажечь мигом с десяток свечей, а главное — как сумели сидеть столь тихо. Комната взорвалась хохотом и криками, потому что в ней находилась веселая компания — вся молодежь Нарышкиных и…
— Ваше Высочество, позвольте представить — Станислав Август Понятовский, мой друг, тот самый, что писал за меня умные письма, на кои я, грешный, не способен… Прошу принять ласково…
Лев тарахтел еще что-то, но эти двое уже ничего не видели. Глаза Стася под пушистыми черными ресницами блестели ярче самых ярких звезд, он видел свою обожаемую Екатерину не на придворном балу, где лишний раз и глянуть невозможно, а вот так близко, мог говорить с ней, держать за руку. А тайна, сопутствующая этой встрече, добавляла прелести…
Анне Нарышкиной надоел перегляд, она закричала:
— К нам, к нам!
Вечер прошел в совершенно сумасшедшем веселье, Екатерина даже забыла, что ей предстоит возвращаться во дворец, пробираться в свои комнаты и скрывать это приключение.
Но она зря переживала, все прошло замечательно, вернулись так же легко, как и ушли.
Лежа без сна, Екатерина размышляла над тем, что произошло. Это, конечно, сумасшествие, такое мог придумать только Нарышкин, которому все сходит с рук. Ему, но не ей… Или… или это снова распоряжение государыни, а потому препятствий не будет? Но к чему тогда большая компания, которая будет в курсе и всегда способна выболтать?
А Станислав Август хорош… И как влюблен… Он смотрел весь вечер, почти не отрывая взгляда, но взгляд этот был совсем иной, чем у Сергея Салтыкова, Салтыков увлекал в неведомые дали, он приказывал, и она с восторгом подчинялась. Станислав смотрел иначе, он обожал, он молил об ответном если не обожании, то хотя бы снисхождении, он полностью подчинялся в этом чувстве… Екатерина почувствовала себя не ведомой, а ведущей. Это было новое чувство, совсем иное, к тому же с самого начала окутанное тайной. Но даже эта тайна была иной, чем с Салтыковым.
Та тайна грубая и жестокая, их просто сводили ради потомства, ведь Екатерина не уверена, что родила сына от мужа, а не от любовника. Вот и закончилась соответственно. Салтыков должен был разбудить в ней женщину, он разбудил. И бросил! Из Швеции, где теперь представлял Россию ее неверный возлюбленный, из Парижа, куда ездил, приходили совсем неприятные слухи: мол, ведет себя даже неприлично, не пропускает ни одной юбки, волочится за всеми подряд…
Екатерина постаралась выкинуть из головы мысли о Салтыкове. Сейчас ей больше думалось о красивом и таком влюбленном в нее поляке. Романтический флер, окружавший их неожиданную встречу, придавал ей особую прелесть.
Утром Владиславова сочувственно вздохнула:
— Ваше Высочество, надобно сказать, чтобы дверь обили, вы из-за шума явно не выспались.
Нарышкин, на следующий день явившийся во дворец как ни в чем не бывало, шепнул:
— Теперь ответный визит…
— Что?! — обомлела Екатерина.
— Вы не рады нас видеть?
— Лев, вы явно закончите свои дни в крепости.
— Если вы будете меня там навещать, согласен!
И действительно, вечером под шум, доносившийся из покоев великого князя, веселая компания легко пробралась к Екатерине и провела там прекрасный вечер.
Теперь встречи то там, то там стали постоянными. Договаривались в театре. Сидевший в кресле в партере Лев Нарышкин прикладывал руку к правому плечу, это означало, что встреча назначается у него. Немного погодя он постукивал по плечу дважды, это означало, что завтра. Если рука была у левого плеча — следовало пробираться к Екатерине. Если великая княгиня сидела, спокойно глядя спектакль, послание принималось остальными, если она начинала обмахиваться веером — у нее проблемы, и встреча переносилась. Удивительно, но, веселясь от души два-три раза в неделю, они ни разу не попались.
Однако было не все так гладко, как казалось молодым людям. Дурачить мужа — это так занятно! Екатерина иногда с трудом сдерживалась, утром наблюдая за своим супругом. Дрыхнет пьяным и не подозревает, что жена откровенно наставляет ему рога прямо под носом.
Она не догадывалась, что не только подозревает, но и знает.
Петр давно заметил новое состояние жены, понял, что та влюблена. В кого? Ясно, что не в него. Великий князь давно провел между собой и супругой черту, завел фаворитку и, помимо нее, имел любовниц. Но в силу своего характера он всегда был откровенен с женой и ждал такой же откровенности от нее. Сказала бы честно, что имеет любовника, он бы все понял и стал этому любовнику приятелем. Веселиться не с лакеями, а в компании с Екатериной куда интересней, но ее компания не только не принимала его, но и пряталась. Петр не подходил им не только как обиженный супруг, но и как человек. Великий князь помнил, как стихало веселье, замолкал смех, когда он появлялся в компании еще Екатерины-невесты, неужели так будет всегда?
Он совсем неглуп и прекрасно понимал разницу между изящными, остроумными шутками ее друзей и грубыми — его. Его тянуло к ее друзьям, но там не принимали; оставались свои… Вино помогало забываться, Лизкин смех не казался таким уж визгливым и глупым, а сам Петр рос в собственных глазах пропорционально выпитому, становилось легче…
Великий князь зашел в комнату, куда обычно не заглядывал вечерами, чтобы взять припрятанную бутылку особо ценного вина. Свечу с собой не брал, потому что на ощупь знал, где именно стоит бутылка. И вдруг заметил за окном какое-то движение. Спрятавшись за шторой, он наблюдал, как из кареты, остановившейся неподалеку, выбрались несколько человек, хотел уже позвать стражу, но быстро понял, что среди них две женщины. Веселая четверка, стараясь держаться в тени, пробежала через двор и исчезла на крыльце.
К нему гости так не ходили, значит, к Екатерине? Вернувшись к своей компании, он чуть приоткрыл дверь и стал наблюдать. Почти сразу увидел, как те же люди пробежали мимо их комнаты. Ясно, великая княгиня развлекается в своих комнатах, но его туда не зовет. Мысленно махнув рукой, он поднял бокал за… верных женщин, уловив изумление в глазах приятелей:
— Петер, кому нужны верные женщины?!
— Мне!
— Я верна тебе… — прижалась к нему Воронцова.
— Конечно, кому ты еще нужна?
Это была правда: горбатая, кривая, насквозь пропахшая табачным дымом, с нездоровой краснотой и без того не цветущего лица, страшно растолстевшая Лизка не была нужна никому. Разве только собственному дядюшке Михаилу Илларионовичу Воронцову, делавшему на нее крупную ставку. Государыня Елизавета Петровна не вечна, вон болеет то и дело, Петр наследник, его неприязнь к жене всем известна, а русские государи издревле отправляли неугодных жен в монастыри…
Через несколько дней Петр снова заметил пробиравшиеся фигуры. Ого! Посиделки у княгини стали постоянными?
Немного погодя, неожиданно бросив свою развеселую компанию, Петр направился к супруге с твердым намерением позвать в свою комнату всех собравшихся у княгини. Надо же положить конец этой таинственности!