Я просмотрела блокнот несколько раз. Надо же, даты с сорок первого года по сорок пятый. Большинство картинок создано тогда, когда СССР воевал с фашистской Германией, и люди делали все, что могли, ради Победы. Тетка Раиса рассказывала мне маленькой, как она, еще девочка, сама голодала, ела лебеду, живя в деревне, потому что весь урожай отдавали для фронта. И как ее мать отнесла крестик и обручальное кольцо, единственные дорогие вещи, на сборный пункт, где бесплатно принимали от населения золото, чтобы построить танк, который будет громить врага. Но, оказывается, кое-кто в тяжелую годину веселился на празднике Солнца и щеголял в бриллиантах.
Я отложила блокнот и в глубине тайника обнаружила пухлый пакет, на котором под длинным рядом наклеенных марок темнел штемпель: «Заказная бандероль с уведомлением о получении». Ниже был адрес: Нижнегорск, улица Герцена, дом пятнадцать, университет, ректору Николаеву Геннадию Петровичу лично. Отправила послание Надежда Ивановна Оконцева, проживавшая в городе Октябрьск. Я открыла конверт и вытащила школьную тетрадь в линеечку, исписанную очень мелким, но разборчивым женским почерком. Некрасиво, конечно, читать чужие письма, но ведь мной двигает не любопытство, а желание найти убийцу. Поэтому я углубилась в текст.
«Добрый день, уважаемый Геннадий Петрович! Сразу хочу попросить у вас прощения за то, что наконец-то решилась отправить вам это послание. Умоляю, дочитайте его до конца.
Я долго собиралась написать вам, но мешал страх. Меня испугала смерть Веры Дмитриевны Васькиной. Однако сейчас, когда я знаю свой диагноз и понимаю, что жить мне осталось считаные дни, ужас от того, что меня убьют, как Веру, ушел. Нет смысла трястись, болезнь все равно скоро меня съест.
Думаю, вам надо знать правду. Простите, если истина покажется вам ужасной, но я не могу уйти на тот свет, унося с собой тайну. Это нечестно по отношению к тем, кто погиб.
Наверное, мне нужно представиться. Я Надежда Олеговна Василини, по национальности пуштанка. В тринадцать лет меня оторвали от семьи, отправили в детдом, дали фамилию Оконцева и отчество Ивановна. Я с ранних лет прекрасно рисовала, мечтала стать художницей. Родители, школьные учителя, подруги считали меня очень талантливой. Потом был интернат, после него поступить в творческий вуз мне не удалось, пришлось учиться на воспитательницу детского сада.
Первого июня пуштаны отмечали праздник Солнца. Случись в этот день на Земле мировая катастрофа, мой народ все равно бы провел этот обряд. Впрочем, пуштаны верили, что, пока хоть один из них разожжет в эту дату ритуальный костер, ничего дурного на планете не произойдет, солнце не померкнет. В этот день из шкафов доставали наряды предков. В повседневности пуштаны одевались просто, но первого июня скромность отбрасывали, платья женщин и костюмы мужчин поражали своим великолепием.
В конце тридцатых годов прошлого века от моего некогда многочисленного народа осталось несколько тысяч кучно живущих людей. Пуштанов погубили близкородственные браки. Наша религия толерантна к чужим, но создавать семью с инородцами старейшины всегда запрещали. Да, встречались люди, которые ослушались патриархов, например, бабушка Веры Дмитриевны Васькиной. Она выбрала себе русского мужа, тот принял веру пуштанов, жил по их обычаям, но его все равно считали чужаком, детей их называли инородцами, так же говорили и о внуках. Из-за того, что народ жил замкнуто, стало появляться слабое больное потомство, и пуштаны начали вымирать. Когда случилась Великая Отечественная война, мой народ на фронт не пошел — религия запрещает нам брать оружие в руки и убивать кого-либо. К слову сказать, мы вегетарианцы.
Несмотря на то что СССР вел войну с гитлеровской Германией, пуштаны не отменили праздник Солнца. С сорок второго по сорок пятый год первого июня все ликовали и танцевали, на людях, как всегда, в этот день сверкали драгоценности. О последних следует сказать особо. Все семьи берегли родовые украшения, расстаться с ними — значит, огорчить предков в загробном мире. Да, иногда кое-кто продавал браслет или кольцо, но на то надо было иметь очень вескую причину, чтобы умершие прадеды не рассердились. Отнести в скупку ожерелье, чтобы построить себе большой дом, нельзя.
В сорок первом году я была маленькой девочкой, но хорошо помню, как к нам пришли старики Комани и Лаврини, сели за стол и молча посмотрели на маму. Она заплакала, открыла потайное отделение в буфете, вынула оттуда коробочку с бриллиантовым кольцом и отдала патриархам. А те, по-прежнему не вымолвив ни слова, ушли.
Едва старики покинули дом, я бросилась к маме с вопросами и получила объяснение ее поведения. Я услышала вот что:
— Надюшенька, если кто-то из нас лишит жизни человека, пусть даже врага, он никогда не попадет после смерти на небеса, куда уходят пуштаны, его душа обречена вечно страдать в одиночестве. Поэтому мы все сегодня ради встречи с предками отдали по одному украшению. Есть человек, который за большие деньги сделает так, чтобы к пуштанам не приходили повестки, уничтожит в военкомате их личные дела.
Это оказалось правдой, про нас вроде забыли, никто повестку не получил.
В начале сороковых фотоаппарат в СССР стоил дорого, снимки проявляли дома или отдавали специалисту. У нас никто не умел этого делать, а все лаборатории в ближайших городах в связи с войной закрылись.
Первого июня сорок второго года рано утром дедушка вручил мне большую коробку цветных карандашей, чистый блокнот и сказал:
— Пока не закончится война, ты будешь летописцем наших праздников. Карандаши используй исключительно для зарисовки костюмов и драгоценностей, на другое их тратить нельзя — набор один, его следует беречь. Фотографии мы сделать не можем, пленку купить и проявить негде. Вся надежда на тебя. Перенеси на бумагу, как выглядят наши украшения, одежда, тщательно запиши, у кого какие платье, браслеты, бусы. Наденька, запомни, если случится что-то плохое, ты обязана сберечь блокнот, это наша история. Поклянись на фигурке божества, что выполнишь мой указ, несмотря ни на что…
Став взрослой женщиной, я поняла, что мудрый дед предчувствовал беду, знал, что после победы пуштанам придется несладко. Но тогда я просто сделала то, что он велел, — произнесла клятву, а потом принялась работать над портретами. Дедушка предупредил всех, мне охотно позировали. Я намечала контур простым карандашом, а потом в течение месяца рисовала картинку в цвете. Если детали забывались, шла к людям домой, мне показывали праздничную одежду и украшения. Все знали: Надя Василини — летописец.
В октябре сорок пятого года поселение, где жили пуштаны, обнесли колючей проволокой, а весь народ обвинили в предательстве. У людей отняли паспорта и велели сдать семейные драгоценности. Солдаты обыскивали дома, но хозяева успели хорошо спрятать то, что получили от предков.
Не стану описывать нашу жизнь в гетто, с нами сделали то, что фашисты сотворили с евреями, цыганами и другими не арийцами. Над взрослыми издевались, их убивали. А вот до уничтожения детей все же не опустились. Всех, кто был младше четырнадцати лет, отправили в интернаты, поменяв им имена и фамилии и запретив даже думать о том, что они пуштаны.
Но чем сильнее гнет, тем быстрее человек понимает, что надо спасаться. Мои родители решили бежать. Я была самой маленькой в семье, но у меня оказались большие уши. Папа с мамой, думая, что дети спят, строили планы по ночам, а я не дремала и старательно их подслушивала. Один раз к родителям пришел Минори, лучший друг нашей семьи, и я узнала шокирующую правду.
— Пусть предки подарят крепкое здоровье Лизе Комани, — говорил Алексей Борисович, — она уже спасла многих, например Покрани. Сергей Михайлович, перед тем как убежать, отвел меня к Елизавете. И завтра мы всей семьей уходим отсюда. Я сказал Комани о вас, она согласилась помочь. Но за побег надо отдать драгоценности, Лиза ими с каким-то офицером из охраны расплачивается. Завтра на рассвете мы уйдем, а вы будете следующими. Не надо медлить, ведь всех могут убить, поскорее договаривайтесь с Елизаветой.
— На стене комендатуры висит указ о расстреле Покрани при побеге, — сказал мой отец. — Может, им не удалось на свободу выбраться?
— Это липа, — отрезал Алексей Борисович. — Сам подумай, Олег, что эмгэбэшникам было делать? Все видят: дом Покрани пуст. Как объяснить отсутствие семьи? Вот и повесили бумажонку про казнь. Они и про Лаврини такое писали, и про Гарпачи. И про нас наврут, и про вас. Не бойся, спасай семью.
— Ты прав, — согласился мой папа.
На следующее утро я кинулась к Маше Минори, своей лучшей подружке. Мы спрятались в сарае и стали шептаться.
— Знаю, вы сегодня убегаете, — сказала я, — наша семья тоже вскоре уйдет.
— Да, — подтвердила Маша, — в четыре утра надо быть в лесу у поваленной березы, где Ведьмино болото. Смотри.
— Это липа, — отрезал Алексей Борисович. — Сам подумай, Олег, что эмгэбэшникам было делать? Все видят: дом Покрани пуст. Как объяснить отсутствие семьи? Вот и повесили бумажонку про казнь. Они и про Лаврини такое писали, и про Гарпачи. И про нас наврут, и про вас. Не бойся, спасай семью.
— Ты прав, — согласился мой папа.
На следующее утро я кинулась к Маше Минори, своей лучшей подружке. Мы спрятались в сарае и стали шептаться.
— Знаю, вы сегодня убегаете, — сказала я, — наша семья тоже вскоре уйдет.
— Да, — подтвердила Маша, — в четыре утра надо быть в лесу у поваленной березы, где Ведьмино болото. Смотри.
Машенька подняла кофту, и я увидела у нее на шее медальон из золота в виде райской птицы невероятной красоты, ее хвост и крылья были усыпаны рубинами. Украшение было мне знакомо, я его рисовала.
— Ты надела мамину вещь, — испугалась я. — С ума сошла? Нельзя брать ничего без спроса.
— Мамочка сама мне велела так поступить, — пояснила подружка. — За наше спасение от смерти надо все драгоценности отдать. Но мама хочет птичку сохранить, поэтому приказала ее под одеждой спрятать. Ой, мне так страшно! Я боюсь!
Я решила подбодрить Машу.
— Все будет хорошо.
Но она все плакала, никак не могла успокоиться. И тогда я сказала:
— Хочешь, пойду с тобой?
— Очень, — всхлипнула Маша. — Только это невозможно, Лиза уводит одну нашу семью.
— Прибегу на болото за час до вас, — пообещала я, — залезу на кривую ель, спрячусь в ветвях. Мне дедушка объяснял, как лучше в лесу ховаться: не в кустах надо сидеть — те, кто за тобой гонится, первым делом «зеленку» обшарят, — а вскарабкаться на дерево с густой кроной, люди редко вверх смотрят. Меня никто не заметит, но ты будешь знать, что я рядом, и перестанешь бояться.
Трудно придумать большую глупость, чем та, которую я предложила. Но вспомните, сколько мне было лет. К тому же старшие постоянно твердили детям: все пуштаны братья и сестры, вы обязаны помогать друг другу, вы одной крови. Я была ребенком, но дети в гетто взрослеют рано. Конечно, я знала, что эмгэбэшники уничтожают тех, кто отказывается им подчиняться. Почему не подумала, что за Минори могут проследить, поймать их, расстрелять, что солдаты заметят меня на елке и не колеблясь убьют? Ответ один: я об этом просто не думала».
Глава 31
Я на секунду оторвалась от письма.
«Мы с тобой одной крови, ты и я» — так пантера Багира советовала Маугли говорить при встрече с любым зверем.
Люди тоже животные. В учебниках биологии про нас написано: «Человек. Тип: хордовые. Подтип: позвоночные. Инфратип: челюстноротые. Надкласс: четвероногие. Класс: млекопитающие. Подкласс: плацентарные или высшие звери. Отряд: приматы. Подотряд: сухоносые обезьяны. Инфраотряд: обезьянообразные. Парвотряд: узконосые обезьяны. Надсемейство: человекообразные обезьяны. Семейство: гоминиды. Род: люди. Вид: человек разумный». Наука считает нас обезьянами, а мы думаем, что являемся царями природы. Вот только на массовые убийства, кровопролитные войны, уничтожение друг друга из желания стать богатыми и могущественными способны исключительно люди. Может, человечество использует данный ему разум неправильно?
Я достала из сумочки таблетки от головной боли, проглотила одну и продолжила чтение.
«На ель я залезла заранее и в назначенный час увидела Машу, ее пятилетнюю сестру Олю, отца и мать. С ними пришла и Лиза.
— Что нам теперь делать? — нервно спросил Алексей Борисович.
И тут из тьмы леса вышел мужчина, я его сразу узнала, это был Анатолий Сергеевич Николаев, начальник эмгэбэшников, охранявших гетто. Пуштаны очень его боялись, старались лишний раз не попадаться карателю на глаза.
Минори попятились, Николаев улыбнулся:
— Все в порядке, я друг.
— Отдайте Анатолию Сергеевичу драгоценности, — попросила Комани. — Потом я проведу вас к дороге, там ждет машина.
Алексей Борисович протянул офицеру пакет.
— Тут все.
— Хорошо, — кивнул Николаев, — сейчас получите новые паспорта.
Эмгэбэшник начал рыться в кармане куртки, и вдруг раздались тихие хлопки. Я не поняла, что случилось, но все Минори, включая детей, как подкошенные упали в траву.
— Проверь, — велел Николаев Лизе.
Комани наклонилась над Машей.
— Эта еще жива.
Анатолий поднял руку, я увидела пистолет. Снова послышался негромкий звук, такой издает бутылка с домашним квасом, когда мама откупоривает пробку.
— Тащи ребят, сам займусь взрослыми, — деловито распорядился Николаев.
— Погоди, — остановила его Комани. — Они иногда кое-что спрятать пытаются.
Елизавета расстегнула кофту моей подружки.
— Ну вот, что я говорила, медальон в виде райской птицы. Очень красивый!
— Молодец, — похвалил Лизу офицер.
Она надела себе на шею драгоценность Минори, схватила Машеньку за ноги и потащила тело к болоту.
Вцепившись руками в ветви, я сидела на ели и боялась дышать. До меня наконец-то дошло, что происходит: Комани и главный эмгэбэшник убивают пуштанов. Лиза договаривается с людьми, обещает им в обмен на ценности жизнь и свободу, ей верят, она ведь своя, мы все одной крови… Я просто оцепенела. А эти двое, сбросив трупы в болото, ушли.
Не знаю, сколько времени я просидела на дереве, но в конце концов кое-как спустилась и побрела домой, намереваясь разбудить родителей и рассказать им все, что видела. Вошла в избу, но прежде чем броситься к отцу, захотела попить. Опустила кружку в ведро и услышала крик:
— Всем встать!
К нам ворвались солдаты. Для моих нервов это оказалось слишком, в глазах потемнело, больше я ничего не помню.
В себя я пришла от того, что кто-то плеснул мне в лицо водой.
Я открыла глаза и увидела мужчину в ненавистной форме. Он резко сказал:
— Десять минут. Берешь одну сумку, суешь самое необходимое. Живо!
Мне стало понятно: ни отца, ни мамы, ни моих старших братьев в доме уже нет, их всех увели. Мы даже не смогли проститься. Я взяла портфель, с которым ходила в школу, и положила туда блокнот с рисунками. Мои записи оказались самым ценным из того, что у меня было, я же летописец. Ни о смене белья, ни о зубной щетке, куске мыла, ни о бутербродах, ни о чем другом я не подумала. Ушла, в чем была, имея при себе лишь записи.
По приезде в детдом у меня отняли одежду, обувь, выдали интернатскую форму. Толстая тетка, принимавшая новую воспитанницу, мне попеняла:
— Почему у тебя ничего нет? Хоть бы носки прихватила.
— Вы же их все равно заберете, — прошептала я.
Баба оглянулась на дверь и неожиданно погладила меня по голове.
— Эх, горемыка… Не от злобы так поступаю, свыше приказ дан. Должна и блокнот с рисунками забрать. Кто у тебя дома так ловко карандашом чиркал? Отец?
— Сама, — ответила я.
— Ух ты! — восхитилась воспитательница. — Здорово. Это твои родственники?
Я кивнула. Тетка потрепала меня по плечу.
— Ладно, спрячь-ка блокнот в белье и иди в спальню. Только не говори никому, что я тебе разрешила его оставить. Если кто найдет, начнет расспрашивать, отвечай: «Это я просто балуюсь, выдумываю всякие сказки». А ты взамен портрет моей дочки нарисуй.
Я сберегла свои работы, в свободное время добавляла новые, по памяти. Смешно, конечно, но мне казалось, что пока зарисовки целы, все эти люди живы.
Нет никакого смысла описывать вам мою дальнейшую жизнь. Я никогда не забывала, что являюсь пуштанкой, помнила о том, как эмгэбэшники убивали моих сородичей, боялась, вдруг кто-нибудь выяснит, что Надя Оконцева, от рождения Василини, представительница народа, который объявлен предателем. Кстати, это клеймо с пуштанов сняли лишь в середине девяностых.
Я не знаю точно, что случилось с моей семьей, хотя понимаю: маму, папу и братьев убили. Я научилась жить, не боясь воспоминаний. Даже иногда разглядывала свой блокнот и удивлялась: зачем его берегу? История праздников Солнца никому не нужна, пуштанов уничтожили, а те дети, которых, как меня, сослали в интернаты, давно забыли о своем происхождении или боятся говорить о нем вслух. Но я же летописец! Я обещала дедушке хранить материалы!
Понимаете теперь, Геннадий Петрович, каким шоком для меня явился звонок Веры Дмитриевны, которую я знала в детстве? Мои родители хорошо относились к Васькиным, а вот дед сердился, если видел, что я болтаю с Верой, тут же звал меня домой.
Один раз я его спросила:
— Почему ты не любишь Верочку?
— Она не наша, — отрезал старик, — не чистая кровь.
Интересно, как бы дедушка отреагировал, узнав, что именно Вера решила написать книгу о пуштанах и начала собирать сведения о нашем несчастном народе? Впрочем, надо сказать, что близких отношений у нас с Васькиной в детстве не было, она младше меня на несколько лет, и я относилась к девочке как к неразумной крошке. Но в зрелости такая разница в возрасте значения не имеет. Дети восьми и тринадцати лет — это как два разных мира, а когда вы обе пенсионерки, дата рождения уже неважна.