— На хлеб паштет был намазан, — пояснил подросток, — а у меня на свинину аллергия, сразу задыхаться начинаю, решил не рисковать. Неизвестно же, из чего жрачка, неохота в больницу загреметь.
Я спокойно слушала кающегося грешника. Алексей зря осторожничал, патэ было из гусиной печени. Экими путешественниками оказались тостики: их приготовили для Елизаветы Гавриловны, но пакет из холодильника стащил Олег, затем бутеры очутились у подростков и в конце концов закончили свое «турне» в желудке воришки Расторгуева.
— Я не тырю чужое, — оправдывался Алексей, — это все Гарька придумал. Чес-слово!
— Почему же трубка очутилась в твоем кармане? — остановила я вруна.
Мальчик на секунду запнулся и снова заговорил:
— Мы еще немного по фабрике походили и уехали в Нижнегорск к Филиппову в гости. Вовка нам супу налил. Ну и блевотину его мать готовит! Жрать невозможно, и пахла похлебка мерзотно. Я не стал даже пробовать, а Гарик съел. И ему вскоре плохо стало, затошнило сильно. Он хотел лечь на диван, а Вовка нас выпер, заорал: «Валите отсюда! Из-за Гарьки теперь сортир мыть надо, блюйте во дворе!»
— Отличный друг, — прокомментировала я, — с таким в разведку хорошо ходить.
— Мы поперлись на автобус, — вещал дальше Леша, — и опоздали, следующий на Гидрозавод шел через два часа. Решили посидеть в парке, двинули туда. Расторгуева все время выворачивало, зря он суп хавал, отравился дерьмом. А потом Гарька вдруг сел на тротуар, икнул и стал кровью плевать. Я перепугался, не знал, чего делать. Увидел через дорогу больницу.
Алексей замолчал.
— Ну, говори, — уже другим, совсем не сердитым тоном попросила мать.
— Там такая бабень в приемном покое, ваще мразиш, — поморщился подросток. — Говорю ей: «Моему другу сильно плохо, помогите, пошлите к нему врача», а она как понесет: «Тут всем плохо, ждите своей очереди. И доктора по улицам не носятся, или в «Скорую» звони, или сюда больного веди».
Леша зашмыгал носом.
— Я Гарика кое-как доволок, мужик в халате на него посмотрел и велел в палату везти. А Расторгуев мне шепнул: «Телефон себе забери, спрячь пока, его продать хорошо можно, я блевать перестану и отнесу трубку Марку». Вот и все. Его в лифт укатили, а я домой поехал. Хотел денег взять и яблок другу купить.
Лариса обняла сына.
— Горе ты мое… Умойся и иди поешь. Если человек отравился, ему фрукты есть нельзя. В первый день лучше голодать, а потом сухарик с чаем можно, рис отварной без масла.
Алексей вывернулся из рук матери и пошел к двери за прилавком.
— Когда вы вскрыли кабинет режиссера? — остановила я подростка.
— В одиннадцать, — ответил тот.
— Уверен? — удивилась я. — Неужели точно запомнил?
Паренек взялся за ручку, собираясь открыть дверь.
— Только Гарька отмычку в замок вставил, как сверху по радио мужик заорал: «Одиннадцать утра! Расторгуев, блин, почему тебя нет в пятом павильоне?» Я еще заржал: «Беги, Гарька, тебя зовут. Ща в Голливуд самолетом отправят, главную роль в блокбастере получишь».
— Маленькие детки спать не дают, от больших сам не уснешь, — вздохнула кондитерша, когда сын ушел.
— Моя тетя Раиса говорила: «Маленькие детки — маленькие бедки, подросли детки — подросли и бедки», — дополнила я.
— Лишь бы в папашу не пошел, — всхлипнула Лариса. — С отцом Леши я сразу развелась, когда его, мерзавца, в чужой квартире поймали. Вы-то из другого общества, понятия не имеете, как это кисло, когда в семье уголовник.
Я сохранила на лице улыбку. Лариса не знает, что мой папаша, ныне актер, а раньше большой любитель пошарить по чужим карманам, частый посетитель исправительных заведений.
Кузнецова умоляюще сложила руки.
— Пожалуйста, не рассказывайте Николаеву, что его трубка у Лешки в кармане нашлась. Мой мальчик хороший, просто с плохим парнем подружился — у Гарика мать алкоголичка, отца нет. Правда, тетка есть, она пытается за парнем следить, но у нее самой трое детей. Очень вас прошу, не рушьте Леше жизнь, его за кражу могут в малолетку отправить. Я сына знаю, он лентяй, учиться не желает, хочет весь день у компьютера сидеть, по танкам стрелять, но чужое он брать не станет. Это Расторгуев его подначил.
— Сотовый нужно вернуть хозяину, — остановила я кондитершу.
Лариса кинулась к полкам.
— Вы можете сказать, что нашли его во дворе. Ну, допустим, Олег обронил трубку, когда на работу шел. Ну пожалуйста! А я вам сейчас всего-всего положу бесплатно. И коврижку, и прянички, и пирожки. Заходите каждый день, пейте кофеек-шоколад, кушайте за счет заведения.
— Спасибо за предложение, — пробормотала я, решив более не заглядывать в лавку. — Ладно, не выдам Алексея. Но понимаете, если он сейчас выскочит сухим из воды, у него возникнет чувство безнаказанности, он опять пойдет на воровство, и когда попадется, уже не отмажется.
— Нет, нет! — затрясла головой Лариса. — Запру дурака дома, позвоню тетке Гарика, расскажу, чем ее племянничек занимается, как хороших детей на грабежи толкает, запрещу Леше даже на километр к гаденышу приближаться.
Я взяла телефон Олега, пакет с печеньем, забытый Эллой, кулек, набитый сладостями, который мне протянула Лариса, и вытащила из сумки кошелек.
— Не обижайте меня, — засуетилась кондитерша. — Это подарок от чистого сердца. Вы моя лучшая подруга теперь!
Испытывая сильное неудобство, я поблагодарила ее, направилась к двери и притормозила на пороге.
— Лариса, наверное, надо известить мать Игоря о том, что сын в больнице.
Кузнецова скорчила гримасу.
— Пьянчуга и не помнит про ребенка, ее не интересует, где сын шляется.
— Значит, тетю надо предупредить, — посоветовала я.
— Вы добрый, отзывчивый человек, — залебезила Лариса, — одно удовольствие с вами иметь дело. Как хорошо, что мы друзья. Приходите почаще, автор лучших в мире книг у меня все получит бесплатно!
Глава 29
— Нашли телефон Олега? Вот здорово! — обрадовалась Элла. — Муж очень расстроился, когда обнаружил, что мобильного нет. Где он был?
— В саду у калитки, — солгала я.
Элла всплеснула руками:
— Олежек растеряха, то перчатки посеет, то кошелек в магазине оставит. А зонтики ему я вообще покупать перестала, он их несметное количество неизвестно где оставил. Спасибо вам! Большое спасибо!
— Позор! — раздался голос Елизаветы Гавриловны. — Весь город об Алле и Иннокентии гудит! Запрещаю девке здесь появляться!
Элла втянула голову в плечи и зашептала:
— Бабушка из салона красоты буквально вне себя приехала. Ей как раз волосы краской намазали, и тут какая-то клиентка вошла, начала про Аллу говорить. Представляете? Елизавета Гавриловна домой вернулась и никак не успокоится, приказала Алле позвонить и сказать: «Ты нам больше не родня». Нина Анатольевна набрала номер дочери, а тот отключен.
Я попыталась успокоить расстроенную Эллу.
— Неприятности не длятся вечно. Сплетники поболтают языками и замолчат.
— Вы из Москвы, уклада маленького города не знаете, — вздохнула Элла, — а тут люди столетиями о чужих ошибках помнят. Я в детстве жила в Октябрьске в интернате. Город большой, не Москва, но и не Гидрозавод, скорее как Нижнегорск, жителей много. Так наши воспитательницы каждый день о своих соседях и знакомых сплетничали, все про них знали. Говорили, например: «У Петровых дочь родила. Небось Наташка не от мужа забеременела, от своего любовника-шофера. У Петровых всегда девочки рождаются, и прабабка ее, и бабка, и мать дочками разрешались, а у Наташки парень». Здорово, да? Детьми педагоги совсем не занимались, только чужие дела обсуждали да орали на нас. Я все время, пока была там, мечтала найти родную маму. Ложилась вечером в кровать и представляла: открывается дверь, входит красивая-красивая женщина, улыбается мне и говорит: «Эллочка, тебя из коляски цыгане украли. Я много лет искала доченьку и наконец нашла. Пошли домой!» А потом узнала, что меня мать в роддоме оставила. Звали ее Татьяна Петровна Попова.
— Разве детям-отказникам сообщают, кто их на свет произвел? — удивилась я. — Думала, это запрещено.
Элла спрятала руки под передником.
— Мне никто ничего не рассказывал. Просто в четырнадцать лет я залезла тайком в канцелярию детдома и нашла свою карту, а там было про Попову написано, даже адрес ее имелся. На следующий день я вместо школы к ней поехала. Дверь мужчина открыл. Услышал, что я Татьяну Петровну ищу, и руками замахал: «Ишь кого вспомнила! Сестра моя давно спилась, ступай отсюда. Я тебе никто, не навязывайся в родственницы, помогать не стану, самому денег не хватает».
— Печальная история, — вздохнула я. — Я ведь тоже могла в детдоме очутиться, но мне повезло: нашлась женщина, которая меня приютила и воспитала.
— Важно не начало жизни, а то, какой она потом стала, — сказала Элла. — И мне невероятно повезло, я с Ниной Анатольевной живу, она лучшая свекровь на свете.
— Важно не начало жизни, а то, какой она потом стала, — сказала Элла. — И мне невероятно повезло, я с Ниной Анатольевной живу, она лучшая свекровь на свете.
— Элла! — заорала Елизавета Гавриловна. — Где тебя носит?
— Ой! — спохватилась жена Олега. — Обещала бабушке массаж ног сделать, ей от нервов помогает. Извините, Виола, побегу. Ужин на столе, Ниночка ваши любимые котлетки из кержача сготовила. Она такая внимательная! На нее забот через край навалилось: Катя умерла, Алла убежала, придется ей одной в пансионе крутиться. Ну ничего, я подала заявление об уходе, буду Нине Анатольевне помогать, как-нибудь справимся.
— Элла! — снова завопила старуха.
Та кинулась на зов, а я прошмыгнула в отведенное мне помещение и заперла дверь. Ни за что не пойду в столовую, там сейчас бушует старуха. Да и есть отвратительные рыбные биточки, изображая восторг, я уже просто не могу. Покойный профессор тоже частенько прятался здесь от семейных сборищ. В небольшой нише в кабинете Геннадий Петрович оборудовал кухонный уголок, там на столике стоят электрочайник, сахарница и коробка с чаем. Я открыла картонную коробку и понюхала пакетики. Совсем свежие, наверное, Нина Анатольевна купила чай специально для меня. Прекрасно, ужин есть — кондитерша всучила мне пакет с выпечкой, в нем непременно найдется что-то вкусное.
Я пошла в ванную, налила в чайник воды из-под крана и неожиданно уронила его, крышка открылась, вода вылилась на плитку. Я огляделась по сторонам, не нашла тряпки, решила вытереть лужу с помощью туалетной бумаги, промокнула ее, стала вставать и пребольно ударилась спиной обо что-то твердое. Послышался громкий щелчок.
Держась за поясницу, я выпрямилась и поняла, что стукнулась о прикрепленную к стене пустую полочку, которая чуть приподнялась. Рассердившись на себя за неуклюжесть, я попыталась вернуть полку на место, дернула ее. Неожиданно снова раздалось «щелк-щелк». Доска из пластика вдруг сдвинулась, но вместо того, чтобы опуститься, задралась еще выше и прилипла к стене, ее дно открылось, оттуда выпал черный мешочек. Я успела схватить его, прежде чем он спланировал на пол. В полке оказался тайник, а я ухитрилась его открыть.
Неприлично совать нос в чужие тайны, но я не удержалась и достала из торбочки самую обычную чайную ложку, не серебряную, не золотую, а из дешевого мельхиора. Во времена моего детства такие столовые приборы имелись почти в каждой семье, не отличавшейся большим достатком. Мы с теткой Раисой пользовались похожими ножами-вилками. А вот у соседки Зины Казаковой были серебряные приборы, и она этим очень гордилась. Но зачем так тщательно прятать совсем недорогую вещь?
Я осмотрела находку. Рукоятка ложки имела весьма необычную S-образную форму. До сих пор все виденные мною чайные ложки имели либо круглые, либо овальные окончания, ведь вещицей с изогнутой ручкой неудобно пользоваться. Хотя иногда попадались странные варианты. Один раз в каком-то кафе мне подали вилку и нож, ручки которых представляли собой до блеска отполированные… трубки. Пользоваться этими приборами было невозможно, они выскальзывали из пальцев. К сожалению, дизайнеры часто увлекаются красотой или необычностью формы, позабыв о том, что вещь должна служить человеку, а не просто радовать глаз.
— Ложечка-корежечка, — пробормотала я. — И зачем тебя, ложечка-корежечка, спрятали? Что в тебе, ложечка-корежечка, особенного? А?
Внезапно в моей голове зазвучал голос попугая Бони: «Щелк-щелк, ложечка-корежечка, бом-бом, шшш-шшш…» Потом вдруг вспомнился рассказ Олега о том, как он в подростковом возрасте записал на диктофон то, что говорил отец, оставшись один. Геннадий Петрович произнес: «А где у нас ложечка-корежечка? Вот ложечка-корежечка». Затем сын услышал, как куранты пробили два раза, и удивился, ведь был вечер, то ли десять, то ли одиннадцать часов.
Держа в руке находку, я прошла в кабинет Геннадия Петровича, открыла напольные куранты и начала внимательно осматривать циферблат, пространство за маятником и гирями… Часы были новоделом, их просто стилизовали под старину. Как я это поняла? В самом низу нашлась маленькая табличка «Мастер И. Горкин, 1999 г.».
Спустя минут десять я констатировала, что никаких отверстий нигде нет, постояла в раздумье, потом перевела маленькую стрелку на цифру два, а большую на двенадцать. Прогудело: бом-бом.
Ну и что дальше? Зачем ложка?
Я уставилась на циферблат. Минуточку, под цифрой 1 открылось небольшое отверстие. Я сунула туда S-образно изогнутый конец ложки, легко повернула его… шшш-шшш… из часов в самом низу, почти у пола, выехал ящик.
Я села на корточки. Интересно, Геннадий Петрович сам заказал куранты с секретом или они продавались такими? Здорово придумано, замочная скважина становится видной, только когда стрелки показывают два часа, потом она исчезает. Но даже если кто-то непосвещенный окажется у часов в это время, он ни о чем не догадается, через минуту время изменится, отверстие закроется. Единственное неудобство: если ящик выдвинут, часы останавливаются. Но ведь их нетрудно запустить снова, надо всего лишь толкнуть маятник.
В тайнике лежала тетрадь в кожаном переплете. Я открыла ее и увидела записи, сделанные каллиграфическим почерком человека, у которого в первом классе был предмет под названием «чистописание». Геннадий Петрович пользовался чернильной ручкой и каждую буковку выводил очень тщательно. Я начала читать не предназначенные для моих глаз строки и поняла: передо мной дневник, который хозяин дома методично вел не один год. Это не заметки о событиях жизни, а скорее бухгалтерия.
«17 июня. Е. Г. 450 тыс. 30 т — ремонт машины. 10 т — Н. А. на продукты. Безобразие, она много тратит на ерунду».
«18 июня. Осталось 410 тыс. 25 т. — срубили 5 деревьев. Короед. 12 т — коммуналка + электричество. Е. Г. отругала меня. В доме слишком много люстр!»
«19 июня. Осталось 373 т. 8 — продукты. Сколько можно жрать?! Н. А. не умеет вести хозяйство! 9 т. на платье для Кати. Безобразие, у Катерины полно вещей! Е. Г. снова меня отчитала».
Я медленно перелистывала страницы. Е. Г. — это, конечно, Елизавета Гавриловна, Н. А. — Нина Анатольевна. Стало понятно, что Геннадий Петрович постоянно получал от тещи деньги на содержание семьи. Суммы были немаленькими, но большой дом — большие расходы. В особняке постоянно что-то ломалось, детям требовались одежда, обувь…
Не знаю, сколько зарабатывал профессор, в кондуите были только записи о расходовании средств старухи. Видимо, она требовала от зятя отчета за каждую копейку, вот он и вел бухгалтерию. Понятно, почему доктор наук тщательно скрывал заметки от посторонних глаз. Жена, трое детей, невестка, да и все вокруг считали, что они живут за счет трудов отца. Ан нет, денежный дождь капал из рук Елизаветы Гавриловны. Почему старуха пряталась за зятя?
А еще, читая дневник, я сообразила: профессор боялся тещи и ненавидел ее, терпеть не мог жену, считал ее дурой, а детей — обузой. Замечания, сделанные автором на полях, ехидны, злы и полны негодования по отношению к тем, на кого приходилось тратить деньги. Ясно, по какой причине Геннадий Петрович дистанцировался от домашних — они его раздражали, подчас бесили.
Значит, Алла, сказавшая при мне, что отец боялся бабушку, которая могла легко заткнуть его, вопящего от ярости, была права. Ну да, Геннадий Петрович не мог ослушаться владелицу толстого кошелька. Но откуда у старухи столько денег? Вроде она говорила о том, что после смерти зятя вынуждена продавать драгоценности, которые достались ей от мужа. Однако это не подарки щедрого супруга, ювелирные украшения собирал отец Анатолия Сергеевича, богатый купец. Вероятно, серьги-браслеты-ожерелья Елизавета Гавриловна выставляла на торги много лет. Но зачем это скрывать? Она тратит то, что ей завещал покойный муж, никакого криминала нет. Она боялась сплетен, чужой зависти? И почему прикрывалась зятем, а не дочкой? Хотя на последний вопрос ответ есть: Нина-то никогда не работала, откуда у нее деньги…
Я отложила гроссбух, снова заглянула в ящик и вынула толстый блокнот размером с ладонь. Почти все страницы были заполнены рисунками, сделанными яркими разноцветными карандашами. На первом изображена полная женщина в бальном платье, волосы у нее уложены в высокую прическу, шею обвивает жемчужное ожерелье, от которого на цепочках свисают крупные камни в тонкой золотой оправе. Внизу подпись: «Валентина Мадини. Первое июня. Праздник Солнца. Рисовала Надя Василини. 1943 г.».
Глава 30
Я медленно переворачивала странички, восхищаясь талантом художницы. И что за карандаши были у нее? Рисунки совершенно не выцвели, а ведь с момента их создания прошло более семидесяти лет. Похоже, что некая группа людей отмечала первого июня праздник Солнца, и все надели на торжество старинную одежду. На женщинах были длинные, в пол, пышные платья, их широкие юбки стояли колоколом, сверху был корсет и глубокое декольте. Ни одной темной вещи я не увидела, только яркие сочные краски. Наряды выглядели излишне пестро, отчего напоминали оперение попугая. Мужчины тоже не смущались голубых брюк, зеленых пиджаков, к которым прикрепляли большие броши, сильный пол в сороковые годы прошлого века ничего подобного не носил. Это сегодня мужик в розовом свитере и желтых брюках не вызовет удивления, а в то время его сочли бы сумасшедшим.