Все нормально, все как обычно, думал, отправляясь.
Теперь же он не знал, что думать.
Когда Алла Демидовна (бойкая старушня, Б4) спросила, бывает ли ему что-то за тех, кого он забыл, он, конечно же, рассмеялся:
– Да что вы, я столько народа за границей оставил за свои пятнадцать лет!
А теперь вспоминал и думал: да, но разве он кого-нибудь вот так забывал ?
Этих девушек он отметил сразу. Лет восемнадцать-двадцать, одна полноватая, другая нет, одна бойкая, другая нет, одна лучше знает английский, другая хуже. Бывало, он так своих туристов и отличал. Имена запоминал редко. Они для него – набор признаков и место, на котором сидят.
Буква – ряд вдоль (считая от кресла водителя), цифра – ряд поперек (считая от окна). Инвентарный список. Проверяя его, он заглядывал в каждого, как заглядывают за мутные стекла бутылок с вином, пытаясь предугадать вкус.
А1 – мать: не молодая, не старая, не худая, не толстая. Неглупая. Будет покупать одежду мужу и сыну-подростку, но в какой-то момент схватит безделицу, сначала покажет всем, потом застыдится и не сразу достанет даже дома. Семья рядом, А2, А3 – угловатый сутулый сын и муж, на много лет жены старше, с гладкой лысиной, отчего голова кажется слишком большой и как будто к телу прикрученной.
Б4 – бойкая старушня, сморщенное личико с розовыми румянами на щеках, как гнилой персик:
– Прошлым летом я ездила автобусом по Европе. Шестнадцать дней, восемь стран. Это было потрясающе! А как, вы сказали, вас зовут? – к соседке.
– Рая. Вы у окна сели, вам не будет дуть? (…шарф? – взяла… лишь бы она не забывала заходить к Люсеньке. Что, если забудет? Курочка в холодильнике, и никаких конфет, я ей сказала, никаких конфет, а что, если забудет? По вечерам гулять обещала, а утром? Будет она сутки терпеть? Не молодая же уже…)
– Если задует, я уйду, не переживайте. Свободных мест много, людей не очень, я вам скажу. Вы знаете, вот когда я ездила в Прагу…
Так странно, ведь могли когда угодно раньше поехать, раньше, почему же теперь? Именно теперь? Савва, а? – В1, женщина с большими глазами. За тридцать, уже полнеет, но еще не ушли тонкие, почти юные черты грустного лица. Без улыбки. Смотрит на мужа, В2. Он рослый, русый, строгий, и его ветхозаветное имя гид запомнит навсегда.
В2:
…
Гид удивился. Заглянул снова за это стекло – ничего. Пожал плечами, пошел дальше по салону.
– Ну что ты делаешь? Неужели нельзя это туда, наверх! Господи, ну зачем я с ней поехала? Всю дорогу будет так! – Г4, взрослая дочь, высокая и полная, с сильным голосом и руками, Г3 – ее мать, в возрасте. Они очень похожи.
– Ничего, не мешает, пусть так!
Опять бросил взгляд на В2 – тихо.
А вот и они, те девушки.
Е4: Матери напишу позже, недели через две после. Тогда уже все будет, она ничего делать не станет. Это легко, лишь бы Светка не струсила в последний момент, – быстрый взгляд на подругу: – Может, я зря согласилась? Она сказала, ничего, никто ничего… Никто? А вдруг он уже догадался? Вон как смотрит, чего смотрит? На границе назад отправит? Может. Но ведь мы еще ничего не сделали! Господи… Еще в паспортах что-нибудь поставят, чтобы больше никогда не выпускали… Это ужасно!
Он отметил их. Только отметил, выделил из числа остальных. Понял про них все и остался этим доволен. Но ведь делать ничего не станет. Вольному воля. А ему просто нравилось знать заранее, от кого чего ждать.
Снова В2. Пустота. Не просто мутное, а глухое, непроницаемое стекло. Легкое беспокойство колыхнулось где-то на дне желудка. Но вольному воля.
Пересчитал всех. Девятнадцать. Кто еще?
Вон: у дальнего окна – худой потертый мужик лежит. Шапку подложил под голову. Обнял пустую дорожную сумку. Обычно на те места никто не садится, потому он называл их Я – вроде как они самые последние.
Я – господин Корнев. Его фамилию он тоже запомнит. Это станет своего рода развлечением: смотреть, как он везде таскает за собой эту тертую сумку, на дне которой (теперь-то он знает) катается советская электробритва и пакет с щеткой и пастой. Он будет всегда последним приходить на автобус, забывать все названия и переспрашивать, заблудится в каждой гостинице (но обязательно вечерами будет ходить гулять), потеряет ключ от своей каюты на пароме (потом найдет его в сумке), в Эльсиноре уйдет по берегу моря так далеко, что за ним придется бежать.
Туристы – те же овцы: даже самые смелые, если и гуляют поодаль, все равно косятся на других. В них есть благоразумие. В этом – нет. В автобусе он всякий раз будет занимать новое место, благо свободных много, и буква к нему не прилепится. Он просто Корнев. По документам – В. А.2
Паром – это огромное здание. Осознать его размеры возможно только на берегу. Но паром еще больше, чем видится – часть под водой. Здание-айсберг.
Подхваченные разноязыким валом туристов, они поднимались по тесным коридорам-трапам на главную палубу, пышную, с бордовыми ковровыми дорожками, блестящей стойкой-регистрацией, стеклянными дверями в ресторан и фонтаном. Там собрались все вместе – русскоговорящий остров, гид выдал ключи-карточки, и они стали спускаться на свою палубу. По узкой металлической лестнице – все вниз и вниз, бухая по ступенькам багажом на колесиках.
– Может, тут? нет? дальше?
– Мама, смотри: мы ниже машин будем!
– Почему ты так решил?
– Ну вот же: здесь гараж!
Гид заглянул в лестничный пролет, как в колодец, и прислушался. Они уже все знают, подумал, все-таки второй раз. Ничего объяснять не надо: ни как вставить ключ, ни где будет обед. Сегодня я отдыхаю. Все заканчивается благополучно. Подумал и пошел к себе в каюту.
Палуба их была запутанной системой тесных – рука об руку не пройтись – коридоров со множеством одинаковых дверей-кают. Русские быстро разбрелись и потеряли друг друга.
Савва открыл дверь каюты, и они попали внутрь белого кубика с металлическими крашеными стенами. Сразу у входа был теснейший закуток – туалет и душ. Две койки друг напротив друга, почти вплотную – двоим не разойтись. Две над ними откинуты, прижаты к стенам. Подобие уюта – столик и большое зеркало в тяжелой, лаком блестящей раме. Иллюминатора нет.
– Мне здесь не нравится, – неуверенно сказала Мила и присела на краешек койки.
– Господа, – объявило невидимое радио по-английски. – Наш паром отправляется. Желаем вам приятного пути.
Стены завибрировали и заурчали. Потом что-то громко, металлически застучало совсем рядом, заработало, все здание дернулось, мягко, но ощутимо. Мила вцепилась пальцами в край постели, глазами – в Савву. Он слушал. Через какое-то время фырканье и стук прекратились, осталось только ровное потрескивание всего кубика.
– Ты слышишь? – сказала вдруг шепотом.
Плеск. Не легко, как о борт лодки, а утробно, сакрально. Вода обтекала здание, сжимала их белый кубик, терла обшивку колотым льдом, ныряла волной. Пенилась. Пузырилась. Она была черная, зимняя, ледяная. Ночная вода за стеной.
– Я пойду приму душ, – сказал Савва и ушел в закуток.
А ведь так это просто все, жутко… И не выбраться отсюда ни за что. Она посмотрела на мобильный – связи не было. По коридору промчалась молодежь. Финны, судя по голосам. Хлопнула дверь. Потом открылась, из каюты пошла громкая музыка. Другая хлопнула. Где-то одна группа подростков встретилась с другой, такой же пьяной. Голоса гремели в лабиринте коридоров.
– Как здесь все слышно! – раздалось рядом по-русски. Открылась дверь. Выглянула мать Варламовых.
– А у вас тот же беспредел, да? – По коридору шла Алла Демидовна. Рая семенила следом. – У вас-то что! А у нас! Мы прямо с ними соседи, представляете! Никогда еще со мной такого не бывало. А что им скажешь? Я и не знаю как. Сказала – они не поняли. Иду гида звать.
Шаркая, они ушли к лифту. «Ма, мы идем ужинать?» – услышала Мила прежде, чем соседняя каюта закрылась. В ду́ше вода текла тихо.
Я-то хоть с мамой жить буду, а он как? Один?
3
Три страны, три ночных, шестьсот километров пути, два парома (туда и обратно). Финляндия – обзорная, музей, храм; Швеция – обзорная, музей, свободное время; Дания – обзорная, Русалочка, Эльсинор; да – не забыть сказать им, что Копенгаген по-датски звучит совсем иначе.
Он заранее знает, что всех их ждет. И чего ждать от каждого из них. Момент личного любопытства полностью исключен. Это удел салона (двадцать человек, детей нет). Они робеют или же, наоборот, вдруг наглеют, стоит только проехать границу, а для него все это музей. Адреса и названия – импульс к тому, что говорить в микрофон. Велосипедисты, молодые пары с двухместными колясками, пенсионеры с лыжными палками, занимающиеся спортивной ходьбой, хиппующее старичье из копенгагенской Кристиании – все то, на что его туристы реагируют очень живо, всякий раз возникало в одних и тех же местах. Он не был уверен, что они не замирают, подобно восковым фигурам, стоит их автобусу свернуть на другую улицу. В музее ничто не может меняться, разве что погода. Но и ее он разучился замечать.
Вне автобуса – бутафория, для него реален только салон. Двадцать человек со своими интересами и потребностями, духовными, покупательскими, физиологическими. Он для них творец того, что их ждет . Чтобы каждый получил именно то, что хочет. И ему нравилось, что все двадцать за его спиной – разные, но он знает их – всех и заранее.
«Заранее?» – думал он теперь, на обратном пути, касаясь в кармане чужой зубной щетки.Это было своего рода развлечением. Он наблюдал, как они каждый раз чуть отстают, идут нарочито медленно, разговаривают. Он ни разу не окликнул их, но всегда делал так, чтобы они знали: он их видит. Только они ни разу не смутились от этого. Та, что пополней, могла подолгу разговаривать с продавцами в магазинах, выбирая одежду, сувениры и просто так. Потоньше – обычно держалась в стороне, носила пакеты с покупками.
Однажды полная спросила, как она может позвонить из гостиницы по городу (это было в Стокгольме). Он объяснил и ничего не спросил у нее.
В Копенгагене у них было свободное время. Много свободного времени – почти целый вечер. Он видел их последний раз в одном из магазинчиков на бульваре Андерсена, а потом они не пришли на автобус, чтобы ехать в гостиницу на окраине, почти за город.
Он все равно подтвердил их регистрацию и взял себе ключи. Они пришли в половине первого. Доехали сами. На городском транспорте, сказала полная. И поблагодарила за то, что предупредил заранее: Копенгаген по-датски и правда звучит совсем иначе.
Именно тогда, на следующее утро после этого, Алла Демидовна, Б4, спросила его, часто ли бывает так, что кто-то отстает от автобуса.
– Да каждый раз! – оптимистично заявил гид в микрофон. – Иногда люди сами догоняют, была у меня такая дама, всю Швецию за нами ехала. Другие звонят, и я объясняю им, как нас найти. Но ведь бывают такие, которые хотят отстать, вы меня понимаете? – он сделал паузу. – Я не против, поймите. У нас давно не советское время, и я вам не нянька. Мне, единственное, было бы удобно, если бы вы подошли и заранее сказали – так, мол, и так. Неужели я бы стал кого-то держать за руку? Но меня, по всей вероятности, боятся.
И он усмехнулся в микрофон. Вроде чего нас бояться?
«Да уж, чего нас бояться», – подумал теперь, ощупывая в кармане зубную щетку. Выцветше-рыжую. Без надписей.
4
За огромными полукруглыми окнами на носу корабля со всей его исполинской высоты острова появлялись фантастически, нереально. Они будто выныривали из моря, проплывали рядом и вновь уходили под воду. На них были сосны, редкий снег, мокрый песок и большие, почти круглые камни. Черные птицы крутились над соснами, строгими, мачтовыми. Черная вода была в белом вареве крошеного льда. Когда навстречу проплыл другой паром, он тоже походил на остров, но оставил после себя эбонитовый след.
В большом ресторане русские затерялись. Народу много, выходные. Семьи, дети, пожилые, молодые люди. Все приветливые и говорливые. Без национальных различий. Просто люди с тарелками, бродящие между столов с предлагаемой едой.
Но когда русские расселись, стало заметно, что сели они в один ряд, за самый большой стол, сели так, чтобы быть лицом к окну, разве что не по порядку, как в автобусе. Только гида и водителя не было. И Корневу не досталось места. Он попал за небольшой круглый стол, где сидели еще восемь человек. Он взял себе все возможные виды селедки, самого черного хлеба и постоянно поднимался, чтобы подлить красного вина.
Э-э , подумал старший Варламов, проследив за ним, и пригубил своего белого, налитого женой. Она покачала головой.
Почему он всю дорогу молчит? Только молчит. Вот так живешь с человеком, думаешь, что знаешь его, а на самом деле – нет. Саввушка, а? Мила подняла взгляд с тарелки на мужа. Он ловил глазами всплывающие острова.
– Товарищи, надо пойти гиду сказать, ведь может выйти международный скандал, – сказала Алла Демидовна. – Смотрите-ка, как набирается!
Она поднялась.
– Да оставьте вы его, – тихо сказала вдруг обычно кроткая Рая.
– Что вы сказали? – изумилась Алла Демидовна.
– Оставьте вы его. Может, человеку плохо. Вы же не знаете.
– Ну, знаете ли, – обиженно произнесла Алла Демидовна, но села на место.
Не скажет ничего. Я его не понимаю. Если разводимся – зачем поездка? Смеркается, не видно же почти уже ничего. Если поездка – зачем разводимся? Мы тут самая странная пара.
Корнев встал в очередной раз, вернулся, сел и мрачно осмотрел своих соседей.
– Раша? – спросил его толстый человек и взял зачем-то за локоть. Улыбнулся, аж щеки заблестели.
– Раша, – кивнул Корнев незлобно и рукой не двинул. – А что?
– Олрайт, олрайт, – закивал тот дружелюбно и похлопал Корнева по руке.
– Суоми? – спросил Корнев.
– Но, – замотали синхронно головами все восемь улыбающихся человек.
– А, неважно, – сказал Корнев. – Вы не обижайтесь, что я так, ага? – Он вопросительно показал на свои бокалы и тарелку с селедкой.
– Олрайт, олрайт, – закивали и заулыбались они опять.
– А мне вот интересно, что вы на самом деле сейчас обо мне думаете, – сказал Корнев задумчиво, глядя на толстого. – Молчишь? Ну ладно. Я только одно тебе скажу. Вы вот думай… – он икнул, – те, зачем русский человек за границу едет? А? Вы думаете – за этим? – Он кивнул на бокал, и столик опять синхронно закивал. – А ни фига. – Он тоже расплылся в улыбке, приблизился к толстому и сказал ему в самое лицо: – За тоской он сюда едет. За тоской. – Восемь человек вокруг послушно закивали и подняли бокалы, будто Корнев сказал тост. Он чокнулся с ними со всеми, выпил, вытянул из-под стола свою сумку и ушел.
– Ты все? – спросил Савва у Милы. – Пойдем спать.
Радио объявило, что на верхней палубе будет дискотека. Перед стойкой регистрации на бортике фонтана сидел Корнев и бил плашмя ладонью по воде. Чуть дальше, за шахтой с лифтом, был коридорчик и стеклянная дверь на внешнюю палубу. Небольшая, служебная. Она оказалась незаперта, подростки стайками выпрыгивали наружу покурить. Им было зябко и радостно.
Exit – было написано зеленым над этой дверью – и выбегающий человечек.
Выход – прочли Корнев и Савва вместе. Каждый про себя. Но заметили друг друга и отвернулись.
5
В Эльсиноре была в тот день такая погода… Впрочем, нечего о ней сказать, кроме того, что была, это место он при другой погоде не помнил: пасмурно, высокая влажность, сильный ветер с моря. Холодно. Женщины надели шапки, мужчины подняли воротники.
Эльсинор – замок за стенами средневековой крепости, пушки на береговой ее части по привычке опущены в сторону Швеции. Вон она, видно ее, всего три километра пролив, он им об этом уже сказал. Влажный песок. Вдоль моря – огромные серо-зеленые валуны. Он видел, как одна из его туристок перелезла через них – поближе к воде – и скрылась из виду.
В замок их пустили, хотя не ждали. Большая женщина-сторож, с тяжелым взглядом и тяжелой челюстью, со связкой ключей в полкило и в темно-синей униформе, улыбнулась им с приветливостью лошади.
Он сказал по-датски:
– Это туристы из России. Вы были бы очень добры, разрешив нам осмотреть замок изнутри.
Лошадь была очень добра. Он заметил, что русские оробели от ее улыбки настолько же, насколько от всего колорита этого места.
Они получили историю, Шекспира и пятнадцать минут свободного времени на прогулку и фотографирование.
– Где стоит автобус, вы знаете, – сказал он им и медленно зашагал по валу к стене: хотел потрогать ее камни. Камни были влажные, у земли покрыты мхом. Местами стена была реставрирована свежим кирпичом. В небе кричали огромные чайки.
Он видел, что почти все потянулись к автобусу, подгоняемые в спину ветром с Балтийского моря.
Он видел, что Савва вернулся обратно на территорию замка. Позже увидел его на стене. Савва смотрел на море, в сторону Швеции, поверх одной из опущенных пушек. Его жена стояла внизу и кричала ему что-то, смеялась и стирала тыльной стороной ладони слезинки от ветра.
Он видел, как Корнев ушел по берегу направо. Позже он пошлет подростка, А2, в ту сторону, сказать Корневу, что уже уезжаем.
Девочек он не видел во время всей экскурсии. Внутренне он с ними уже попрощался. И был отчасти удивлен, когда встретил их, зябко курящих рядом с автобусом.
6
Если б эти стены могли прыгать, они бы прыгали . Мила слушала ритм дискотеки, как будто это было ее сердце. Лежала в темноте с открытыми глазами. Темнота такая, что хоть закрывай глаза, хоть нет. Музыка дискотеки сочилась в их кубик с верхней палубы по стенам. Она сама была их стенами.
А ведь он тоже не спит.
– Не против, если я почитаю? – спросил Савва.
– Читай.
Он зажег свет у кровати. Над Милой появился белый потолок. По коридору с криком и топотом пробежали подростки. Хлопнуло подряд три двери. Потом в одну, совсем рядом, шарахнули с ноги. За ней завизжали девицы. Парни в коридоре смеялись и что-то кричали. Мила подумала, что в джунглях должно быть хотя бы тепло.