Кстати! Вот разгадка некоторых цифр этой шифровки. Фрабург Сент-Антуан находится в 12-м районе, Фрабург Монмартр, улица Лафайет, Друо – в 9-м, мы тоже тут живем. Другие цифры, возможно, номера домов, потому что тут, в отличие от России, сначала называют номер дома, а уж потом – улицу. Мошар, Николя и эти, как их там, не помню, – наверное, фамилии каких-то людей.
Ай да я, молодец, хотя точнее будет сказать – молодица! Точнее, но не правильнее, и в этом одна из загадок великого и могучего русского языка.
Секундочку!.. А почему Бертран называл все эти цифры и фамилии? Просто так, ни с того ни с сего? Я пою, а он бормочет? Ну да, смотрит на улицу сквозь бинокль ночного видения и просто так бормо-о-очет…
Но ведь не на улице же он вычитал эти цифры и названия! А где?..
Внезапно Бертран резко оборачивается, а потом делает такое движение, как если бы решил броситься в окно. Шторы смыкаются за ним, а за моей спиной вдруг раздается скрип паркета.
Оборачиваюсь.
Маришка!
Господи боже…
При чем тут кошка? Я сама не знаю, что бормочу, перепутала всех мышонкиных нянек, смотрю на сестру остановившимися глазами. Ой, что она сейчас скажет!.. Вот уж воистину а-яй!
– Я тебя напугала? – виновато спрашивает Маришка. – Извини, пожалуйста. Меня разбудила моя неспокойная совесть. Я же обещала взять сегодня Лизоньку к себе. Ты совсем замучилась, бедняжечка, еле стоишь! Давай сюда эту аяйку!
Сестра вынимает из моих окостенелых, будто крюки, рук малявку и чмокает в щеку:
– Ложись немедленно! Слышишь? Сию минуту в постель! Спокойной ночи.
И исчезает, оставив только эхо Лизонькиных воплей…
Это я по инерции бормочу. От изумления и потрясения. Наверное, приговоренный к смерти, получивший неожиданное помилование на эшафоте, чувствует себя примерно так же.
Значит, Маришка не видела Бертрана? Он успел исчезнуть за мгновение до того, как сестра появилась!
Успел исчезнуть… А куда он исчез, кстати? Не выбросился же в окно, в самом-то деле, спасая честь прекрасной дамы?! В смысле, бель демуазель…
Бросаюсь к окну, но в то самое мгновение, когда я уже готова раздернуть шторы, они сами собой распахиваются, оттуда выныривает Бертран и останавливает меня, крепко схватив за плечи.
Тяжелые шторы тотчас смыкаются за его спиной.
– Я же велел вам ни за что не подходить к окну! – раздраженно шипит он и даже встряхивает меня для усиления впечатления. – Ваша сестра ушла?
– Да, все в порядке, – бормочу я. – Я… не собиралась подходить к окну, я просто испугалась за вас.
– Да, момент был неприятный, – кивает Бертран. – Я уж думал, все, конец мне.
– А мне как было стыдно, вы не представляете! – признаюсь я. – Думала, Маришка вас увидела. Стыд-позор!..
– Конечно, присутствие ребенка – это да… – кивает Бертран. – А в остальном – что позорного? Разве ваша сестра не позволяет вам принимать у себя знакомых мужчин?
Я цепенею.
– Или вы предпочитаете навещать своего аманта у него дома?
Аманта? Любовника?! Навещать дома?!
– Да вы с ума сошли! – возмущенно дергаюсь я, но Бертран продолжает крепко держать меня за плечи, вглядываясь в мои глаза как-то очень пристально. – Какого еще аманта я навещаю? Нет у меня никакого аманта!
– В самом деле? – прищурившись, спрашивает Бертран. – Это правда?
– Разумеется! – Я делаю очередную – и столь же напрасную – попытку вырваться. – За кого вы меня принимаете?
– Извините, – бормочет он, опуская свои нахальные глаза. – Пардон, бель демуазель…
– Забудем это, – говорю я с величественно-снисходительным видом королевы-девственницы. – Лучше объясните, откуда вы взяли эти цифры и имена, которые бормотали? Девять, четырнадцать, Лафайет, Мошар; девять, семь, Друо, Бове… ну и все такое? Я правильно поняла – сначала идет номер района, потом номер дома, название улицы и фамилия, да? Кто эти люди?
Мгновение Бертран тупо смотрит на меня, потом делает такое движение, словно хочет прижать к себе. У него даже губы чуточку выпячиваются, как для поцелуя, но тут же он спохватывается – и ничего не происходит.
Разумеется! Еще бы! Что в России, что во Франции – все одно и то же! Разве какой-то мужчина может заинтересоваться мной, Катериной Дворецкой? Я ведь не моя распущенная двойняшка! На мне стоит клеймо – «старая дева»!
– Вы не только красавица, – бормочет в эту минуту Бертран. – Вы еще и умница потрясающая!
О, о… о… Давай, выкручивайся! Красавица, красавица… нашел красавицу! С волосами, выбившимися из прически! Эх, мужчины!
– Я и сам не сразу смекнул, в чем дело, – продолжает Бертран, – хотя и ожидал увидеть что-то в этом роде, а вы – вы все расшифровали мгновенно! Моментально! Я потрясен!
Его притворное восхищение мне глубоко противно, а потому я перебиваю:
– Ожидали увидеть? Но где вы увидели эти цифры и названия?
– Как где? На экране компьютера, конечно!
– Какого? Того самого?..
– Ну конечно. На экране компьютера Фюре. Я сразу предположил, что ночью у него активизировалась не антивирусная программа, а что-то похитрее. Компьютеры – вообще потрясающая вещь, и человек, который в них разбирается, может добиться от них практически чего угодно. Например, я знаю умельцев, которые записывают информацию, уничтожающую себя после прочтения. Скажем, вы даете кому-то дискету с секретными сведениями, но опасаетесь, что человек их перепишет для себя. И записываете заодно особую программу, убивающую вашу информацию, после того как она прочитана… Но бог с ними, с этими сложностями! Вернемся к нашему делу. В бинокль я отчетливо видел бегущие по экрану строки текста. Наш приятель Фюре, кажется, запрограммировал свой компьютер так, что тот включается в определенное время сам и начинает перебирать хранящиеся в нем, а может быть, не только в нем, а во всей системе СА «Кураж» файлы, копируя на дискету определенные сведения. Все те адреса и фамилии, которые я записал на диктофон, были выделены красным, значит, именно они интересовали Фюре. Пока мне трудно сказать, почему выбраны именно эти люди. Думаю, это фамилии антикваров. Одно могу сказать точно: Бове, Мигель Бове, проживавший на улице Друо, был недавно убит…
Мигель, приятель Мориса! Реставратор портрета императрицы Жозефины! Вот так так! Неужели здесь не обошлось без Фюре?!
– В опасные игры играет наш хорек, я это с первой встречи понял, еще когда он явился ко мне под маской суслика, – усмехается Бертран. – Поэтому и решил, что мне конец пришел, когда стоял столбом там, за шторой, прячась от вашей сестры и ожидая, что мне в любую минуту воткнется пуля между лопатками…
– Что? – тупо спрашиваю я. – Какая пуля? Почему?!
– Да потому, что с помощью моего бинокля я смог прочесть не только строки на экране компьютера. Фильтры ночного видения позволили мне разглядеть и человека, который неподвижно сидел в глубине кабинета. Так неподвижно, что я даже сначала принял его за предмет обстановки. Но это оказался Фюре, который так и шарил глазами по окнам. Вряд ли он затаился там, просто желая выведать какие-нибудь альковные тайны жильцов вашего дома. Видимо, он не доверяет мне и поэтому сам решил проследить за окнами этого здания. Вдруг да увидит вас и вычислит, какой квартире принадлежит ваше окно! То есть не зря я запретил вам подходить к окнам! Сделал я это, признаюсь, чисто интуитивно, просто потому, что некоторые чувства обостряют проницательность, как я вам уже однажды сказал. Но вот вышло, что угадал…
Он видел, что Фюре прячется в кабинете – может быть, готовый выстрелить. И если бы этот хорек узнал в окне нанятого им детектива, который явно его предал и переметнулся на сторону врага… И Бертран стоял там, освещенный уличным фонарем, каждую минуту готовый быть убитым, стоял, чтобы спасти меня… нет, вернее, мою репутацию.
Репутацию старой девы?
Мне становится так страшно, как никогда в жизни.
Ведь если бы Фюре выстрелил, то Бертран был бы убит. И больше никто и никогда не назвал бы меня «бель демуазель». И никто и никогда не взглянул бы на меня с тем выражением, название которого я забыла, а теперь вспомнила.
Жалость?! Да нет, при чем тут жалость? Это нежность, нежность!
Я хватаюсь за Бертрана так же крепко, как он за меня, и хочу что-то сказать, но не могу – слезы мешают.
Он не утешает меня – тоже молчит. Только смотрит. Смотрит с тем же выражением, от которого у меня начинают подгибаться колени. Он прижимает меня к себе крепче и крепче. Почему? А, видимо, понял, что я вот-вот упаду. Ну да, он же сказал, что некоторые чувства обостряют проницательность… А кстати, какие это чувства?
Я приоткрываю рот, чтобы спросить, но мне мешают губы Бертрана.
Жалость?! Да нет, при чем тут жалость? Это нежность, нежность!
Я хватаюсь за Бертрана так же крепко, как он за меня, и хочу что-то сказать, но не могу – слезы мешают.
Он не утешает меня – тоже молчит. Только смотрит. Смотрит с тем же выражением, от которого у меня начинают подгибаться колени. Он прижимает меня к себе крепче и крепче. Почему? А, видимо, понял, что я вот-вот упаду. Ну да, он же сказал, что некоторые чувства обостряют проницательность… А кстати, какие это чувства?
Я приоткрываю рот, чтобы спросить, но мне мешают губы Бертрана.
Александр Бергер, 9 октября 200… года, Нижний Новгород
Бело-розовая подруга Александра Васильевича Бергера обладала не только утонченным интеллектом и множеством достоинств, в которых воплощалась ее безусловная женственность. Она имела невероятное количество знакомых среди городских юристов, и стоило Бергеру обмолвиться, что он хочет встретиться со следователем, ведущим дело о происшествии в парке Кулибина, но не знает, как сделать это потактичнее, чтобы не восстановить против себя коллегу, его приятельница вызвалась помочь. Кстати, давно пора открыть ее имя, тем паче что никакого секрета в этом нет. Алина – ее звали Алина. Фамилия, честно говоря, не играет в нашем повествовании никакой роли. Так вот, воздушная Алина воскликнула:
– Какая это прокуратура, Нижегородского района? Нет проблем! У меня там подружка работает – мы с ней учились на одном курсе. Таня Пояркова. Хочешь, я тебя к ней свожу?
– Да я бы не хотел тебя затруднять, – пробормотал Бергер, слегка ошарашенный такой любезностью. – Может, ты ей позвонишь, а я сам приду?
– Нет уж, лучше я с тобой, – категорично заявила Алина. – Танечка у нас дама одинокая, ей уж замуж невтерпеж, однако ж, а ты парень холостой и, что самое главное, мне совсем еще не надоел!
Бергер был глубоко польщен: его подруга не часто делала ему подобные признания, а если честно, то не делала их никогда. И вот – сподобился услышать!
Честно говоря, он был заинтригован и представил себе следователя Пояркову роковой женщиной. Но она оказалась никакая не роковая. В то же время Татьяна не была и фригидной, бесцветной занудой с больной спиной. То есть с типичной героиней телесериалов встретиться не удалось. Татьяна Пояркова была просто-напросто женщина – замотанная жизнью и работой, делающая свое следовательское дело с той же тщательностью и упорством, с какой бы она лечила, учила, проектировала дома, продавала телевизоры или итальянскую обувь – словом, занималась бы любым другим делом, ежели бы не поступила однажды на юридический факультет ННГУ. Как и Алина, она была лет на шесть старше Бергера, как и Алина, пыталась казаться моложе – по мере сил и возможностей. У нее были красивые глаза – увы, окруженные усталыми веками. По отношению к Бергеру она держалась приветливо, но спокойно, если не сказать равнодушно. Видимо, ее желание как можно скорей решить свои личные проблемы было добренькой подружкой весьма преувеличено. А впрочем, не исключено, что она не любила брать чужого. Знала небось о неформальных отношениях Алины и ее протеже!
Бергер кратко изложил причину своего интереса и еще раз извинился за то, что суется в чужой монастырь со своим уставом. Татьяна пожала плечами:
– Так или иначе мне пришлось бы вас самой вызвать. Но, кажется, дело и впрямь не тянет на преднамеренное убийство. Типичное аллергическое удушье – это все наши врачи подтвердили. Похоже, этот Кича… – Она сверилась со своими записями и кивнула: – Да, его фамилия именно Кича… Показывает все верно. Наверняка Симанычев, который был, как рассказывают, большим любителем прекрасных дам, начал приставать к своей случайной спутнице – ну, и она превысила пределы необходимой обороны, даже не сознавая этого.
– А описывал вам Кича эту женщину? Высокую, полную…
– Конечно.
– Пробовали ее поискать среди окружения Симанычева? Насколько мне известно, он был замешан в нечистых делах по месту службы, готовился его арест. Может, ему отомстил кто-нибудь, кто вымогал у него взятки? – робко спросил Бергер, прекрасно знающий, как не любят следователи, когда непрошеные подсказчики начинают лезть с советами. Кстати, Бергер и сам этого терпеть не мог.
– Эта версия разрабатывается, – кивнула Татьяна. – Хотя, надо сказать, около Симанычева крутилось много женщин: повторюсь, он был большим бабником! А что касается конкретно высокой, полной женщины с небрежной прической, то мы на нее, можно сказать, наткнулись в первый же день. Это бывшая жена Симанычева – Людмила Васильевна Трегубова. Строго говоря, они еще не разведены, но дело шло к тому. Больше года они жили отдельно, Людмила снимала квартиру, которую оплачивал муж, – и вот буквально месяц назад Симанычев дал ей пятнадцать тысяч долларов на покупку отдельной квартиры на Мещерке. У них была договоренность: Симанычев покупает ей жилье, а Трегубова дает ему развод и отступается от своей доли в их приватизированной квартире, которая находится на улице Володарского. И вот сделка состоялась. Квартира куплена, отремонтирована и даже обмыта. Новоселье происходило именно в тот вечер, когда погиб Симанычев. Десять человек гостей охотно подтверждают, что Людмила беспрестанно находилась у них на глазах. То есть у нее стопроцентное алиби.
– Пятнадцать тысяч долларов! – тихонько присвистнула доселе молчавшая Алина. – Немало же он взяток набрал!
– А бог его знает, откуда у него эти деньги. Людмила не знает – или уверяет, что не знает. Ее, дескать, мало волновало, каким образом муж зарабатывает. Он никогда не бедствовал – где бы ни трудился. А где он только не трудился! В инвестиционном фонде «Глобальная экономика» – была такая пирамида, конечно, развалилась в пыль, – корм кошачий продавал, в риелторской конторе «Ваш выбор» долгое время подвизался – с большим успехом, между прочим. В Государственную жилищную инспекцию он пришел всего лишь полгода тому назад, так что если и заработал такие деньги на взятках, то не здесь. Здесь он, как та курочка, по зернышку клевал.
– Вот и подавился, – пробормотал Бергер.
– Вас все же донимает версия о том, что его смерть связана с профессиональной деятельностью? – улыбнулась Татьяна. – Может быть, может быть… Одно знаю доподлинно: нам предстоит искать в его окружении еще одну фактурную и непричесанную особу. Похоже, Симанычев был до них особенно падок.
«А вот это не факт, – подумал Бергер. – То есть падок-то Симанычев, возможно, до них и был, но совсем не обязательно, что в тот вечер рядом с ним была именно такая женщина, какую описывает Кича. Ох, Шурик, Шурик, загадочный эпилептик… Похоже, доверять его словам нельзя. Какая жалость, что Кирилл ничего не видел тогда, в парке Кулибина, слышал только женский крик… Ладно, одно утешает, что искать надо именно женщину, а не мужчину!»
В свои сомнения он, впрочем, следователя Пояркову посвящать не стал. Тем более что он и сам видел однажды рядом с Симанычевым особу, точно походящую к описанию Шурика! Может статься, ее и надо искать следователю? Нужно рассказать об этом Татьяне Поярковой.
– Тань, а вы к жене его не пробовали присмотреться с точки зрения заказа? – проговорила Алина, осторожно укладывая сдобный локоток в лилово-розовом шелковом рукаве на край довольно-таки обшарпанного стола и садясь поудобнее на колченогом стуле. – Квартира на Мещерке – это, конечно, неплохо, но на Володарского всяко лучше. Что, «великая стена»? – спросила она, имея в виду дом, прозванный так в народе за свою невероятную длину.
– Она самая.
– Ну вот. Престижное место, хоть и квартиры маленькие. Не могла эта самая мадам Трегубова захотеть поиметь и то, и другое? Ведь теперь так оно и вышло: она может вернуться на Володарского. А квартиру на Мещере продать либо сдать и иметь постоянный доход.
– И эта версия отрабатывается, – кивнула Татьяна. – Что бы там ни говорили наши эксперты, а нельзя исключать и такой вариант: кто-то знал об аллергии Симанычева на перец и нарочно прыснул ему в лицо из баллончика. Конечно, жена в этом смысле самый благодатный объект, потому что она-то о его аллергии знала наверняка. Но если доверять интуиции… Я почти убеждена, что здесь все в порядке. Ни намека на ограбление, барсетку его мы нашли…
Вот! Вот что он хотел спросить у следователя, вдруг вспомнил Бергер. Насчет барсетки!
– А нельзя ли взглянуть на список вещей, которые были обнаружены в карманах Симанычева? – перебил он.
– Отчего же? – повела бровями Татьяна. – Читайте. – И подала листок.
Список был длинный. Рубашка, куртка, носки… так, это одежда, это неинтересно. Ручка автоматическая «Пеликан», часы «Кассио», очки в очешнике, носовой платок… это в карманах. Паспорт, деньги в сумме трех тысяч рублей в сотенных и пятисотенных купюрах, опять носовой платок, пакетик жевательной резинки «Стиморол» – это содержимое барсетки. И снова Бергеру показалось, будто здесь нет чего-то, что непременно должно быть у всякого нормального человека!