На столе перед Гнобиным лежала раскрытая картонная папка. В руках хозяин особняка держал пожелтевший лист бумаги, на котором задиристым неровным почерком гения было написано бессмертное стихотворение: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Некоторые строчки были густо зачеркнуты, над ними красовались новые варианты строк. В углу листа с неровным краем практически одним росчерком пера была выведена соблазнительная женская головка.
Автограф Александра Сергеевича Пушкина был подлинным, в этом Бронислав Францевич не сомневался. Правда, имелся еще и дубликат автографа, хранившийся в музее в Питере, но это уже была искусная подделка, изготовленная Дуремаром. Такой листик пожелтевшей бумаги, будь выставлен он на аукционе, потянул бы под сотню тысяч долларов. Но кто ж его выставит? Во-первых, по документам – оригинал в музейном хранилище. Во-вторых, старик Гнобин ни за что бы не стал с ним расставаться. Зачем ему деньги – они у него и так в избытке. А вот музейные раритеты – его слабость. Вон их сколько припрятано в ящиках да контейнерах. Такое богатство в денежном эквиваленте даже и не оценишь.
О том, что случится с его тайной коллекцией в будущем, Бронислав Францевич старался не думать. Прямых наследников он не имел. А дальние родственники растащили б музейное собрание на части. Возможно, после смерти Гнобина никто и не узнает о его коллекции, ведь тяжелая металлическая дверь, ведущая в бункер, надежно маскировалась в подвале дома.
Бронислав Францевич разглядывал знаменитый пушкинский автограф через увеличительное стекло, любовался черными буквами.
– Гусиным пером написано! – почмокал он губами. – Разве металлическим так напишешь, не говоря уже о шариковой ручке? Вот поэтому и нет сейчас достойных стихов. Хорошие есть, а вот достойных – нет и не предвидится. Писать стихи надо хорошо очиненным гусиным пером и непременно при свече…
Свеча, наверное, была помянута в нехорошее – внеурочное – время. Внезапно свет в бункере погас. Все помещение погрузилось в непроницаемую темноту, такую густую, что ее можно было при желании потрогать руками. Такой же непроницаемой была и тишина, в ней легко стали различимы удары сердца Бронислава Францевича.
– Что за черт? – выругался Гнобин.
Но упоминание черта не помогло, свет так и не зажегся. Коллекционер бережно, на ощупь положил бесценный пушкинский автограф на стол, щелкнул зажигалкой. Блеклый свет огонька лишь немного рассеял тьму. Держась за стену, Гнобин выбрался из хранилища, надежно закрыл за собой толстую стальную дверь. Щелкнули замки, заскрипела фанерой надвигаемая на вход маскировка.
Зажигалка в пальцах раскалилась. Бронислав Францевич выругался и погасил ее, подождал, пока остынет, и вновь зажег. Он тяжело поднялся по крутой бетонной лестнице и вышел во двор особняка. Электричества не было и в самом доме. Не зажигалось и дворовое освещение.
– Всем Сочи хорош, вот только электричество слишком часто вырубают, – пробурчал старый коллекционер, открыл калитку в массивных железных воротах и выглянул на улицу. Возле магазина напротив щуплая женщина стучала кулачком по банкомату с погасшим экраном.
– Сволочь, сволочь, карточку отдай!
Мужчина, стоявший за ней, заглядывал на банкомат через ее плечо.
– Конкретно сдох, – поставил он диагноз.
– Что же теперь делать?
– Идите домой. Вашу карточку потом в банк отдадут.
– А если сейчас электричество дадут и мои деньги выползут? Я же слышала, он уже купюрами шуршал.
– Тогда ждите у банкомата, – последовал совет.
– А сколько ждать?
Женщина и мужчина принялись звонить в службу сервиса. Судя по репликам, стало понятно, что и работник по обслуживанию банкоматов не может сказать точно, выползут деньги или нет, если купюры уже шуршали внутри.
Щуплая устроилась ждать у банкомата, подозрительно поглядывая на двух бомжей, которые минутой раньше прислушивались к ее телефонному разговору и теперь с надеждой смотрели, когда же у женщины не выдержат нервы и она уйдет – а вдруг деньги и в самом деле выползут.
Гнобин уже хотел уйти во двор, когда увидел электромонтера в спецовке и матерчатом, с частой шнуровкой шлеме сварщика на голове, его сопровождала колоритная пара. Парализованный десантник в инвалидном кресле, которого катила перед собой молоденькая, обильно накрашенная девушка в короткой юбке. Если бы Бронислав Францевич раньше видел эту троицу, то, присмотревшись, смог бы все же опознать в монтере Хруща, в парализованном десантнике Войнича, а в накрашенной девушке Машу. Но видеть их раньше ему не доводилось, а потому маскарад удался на славу.
Хрущ приставил к столбу лестницу, бросил десантнику:
– Ты уж, братан, извини, что не дали посидеть, выпить по-человечески. Работа у меня такая, – и стал взбираться к разводному щитку.
– Да что ж я, не понимаю? – с готовностью отозвался Войнич. – Служба, она и на гражданке – служба. Живой, мертвый, а дело свое делай.
– Ты бы, братишка, берет свой снял, жара такая, что и солнечный удар получить недолго, – посоветовала своему подопечному Маша.
– Настоящий десантник берет никогда не снимает, – заявил Михаил и, достав бутылку водки, отхлебнул прямо из горлышка.
Гнобин хоть и не слышал слов с такого расстояния, но зато отлично умел читать по губам.
– Электричество скоро подключите?! – крикнул он Хрущу.
Тот вскинул голову:
– А хрен его знает. Коротит где-то.
Словно в подтверждение его слов, из разводной коробки вырвался сноп искр.
– Твою мать, – ожидаемо матюгнулся Хрущ. – Я же говорю, коротит.
– Хоть примерно, – выпытывал Гнобин. – Через час, два? Завтра?
– Какое тут завтра, батя? – фамильярно отозвался Станислав. – Ты сам подумай. На этом щитке десять домов и два магазина висят. У них, если не подключу, мороженое в холодильниках растает и мясо протухнет. Мне потом из своей зарплаты платить или тебе? Сейчас пробьем. Быть того не может.
– Батя, ты человеку работать не мешай. Умный, что ли, очень? – обратился к коллекционеру сидевший в инвалидном кресле Михаил.
– Вы его извините, – мягко произнесла Маша. – Он, во-первых, контуженый, а во-вторых, перебрал немного. На солнце его быстро развозит.
– Это я контуженый? – возмутился Войнич.
– А то кто же еще?
– Ну, я. Так это ж я чреслами за Отечество пострадал.
Хрущ тем временем тыкал щупами электротестера в коробку. Вновь посыпались искры и мат.
– …я же говорил, коротит.
– Где коротит? Нашли? – спросил Гнобин.
– Похоже, что в твоем доме коротит, батя, – Хрущ стал спускаться с лестницы. – Идти смотреть надо.
– Это обязательно? – поинтересовался хозяин особняка. – Может, и не у меня.
– Прибор врать не будет, – Хрущ самоуверенно ткнул пальцем в тестер.
– Чего это вдруг коротить стало? – допытывался Бронислав Францевич. – Столько лет все в порядке было.
– Все всегда в первый раз случается, – отвечал без запинки Станислав. – Возможно, залило твою проводку. Или еще какая хрень приключилась. Причин может быть масса. Не посмотришь – не исправишь.
Гнобин, взятый в оборот, уже впускал Хруща на территорию своего особняка. Маша настырно вкатила Войнича следом, пояснив:
– Пусть в теньке посидит. От вас не убудет. А то, если его вконец развезет, он буйным становится.
На это коллекционер не нашелся что возразить.
– Где у вас щиток? – осмотрелся Хрущ.
– В доме, – отозвался Гнобин. – Вы тут своего подопечного поставьте, – обратился он к Маше, выбрав место, которое просматривалось из коридора.
Девушка послушно закатила коляску под козырек. Войнич присмирел, свесил голову на грудь, а потому опасений хозяину не внушал. Бронислав Францевич и Хрущ зашли в холл.
– Вот тут и щиток, и счетчик, – показывал хозяин, а сам оглядывался, видел он только Машу да тень коляски, стоящей у самой стены.
– Вот и посмотрим. – Хрущ неторопливо разложил инструменты, открыл дверцу щитка, пощелкал предохранителями.
– С ними проблем быть не должно. Лучшие мне ставили, французские.
– Ага, французские, – передразнил Хрущ. – Китайцы тебе все что угодно написать могут. Надо, поставят и «мадэ ин на Марсе». Запомни, батя, вся эта хрень в Чине делается. Соберутся всей деревней в сарае и на бамбуковых табуретках отвертками скручивают из готовых деталей. Ну, в лучшем случае, в Гонконге соберут из китайских комплектующих. Но, кажется, это не твой случай, – и он принялся с умным видом тыкать щупами тестера в щиток.
Войнич прекрасно слышал разговор Гнобина и Хруща, хоть те и стояли далеко от него. В кармане у Станислава лежал включенный мобильник, а в ухе у Михаила торчал наушник. «Парализованный» уже давно покинул инвалидное кресло и спустился в подвал. Войнич стоял и осматривался. По информации Станислава, бункер-хранилище находился именно здесь, но, похоже, что Дуремар чего-то напутал. С первого взгляда было видно, что подвал занимает все пространство под домом. Никаких дверей, кроме выхода на улицу, в нем не имелось. В углу стояла старая стиральная машина, неподалеку от нее верстак с инструментами. Вдоль одной из стен шел стеллаж, сколоченный из фанеры и досок, на нем сиротливо поблескивали несколько банок с овощными закрутками и высилась картонная коробка из-под блоков сигарет.
В наушнике продолжал витийствовать Хрущ, убеждая хозяина особняка, что протекшая через кровлю вода и коротнула проводку. Долго так продолжаться не могло. Присматривающиеся к объекту грабители рисковали, что кто-нибудь из жителей позвонит в аварийную службу и приедут настоящие электрики. Вот тогда их и разоблачат.
Войнич уже отчаялся и хотел выходить наверх, как взгляд его уперся в стеллаж, вся задняя стенка которого была сделана из сплошной фанеры. С одной стороны, такое конструктивное решение являлось логичным. Фанера придавала конструкции жесткость. Но с другой стороны, зачем зря портить строительный материал? Для нужной жесткости хватило бы и нескольких досок-раскосов. Михаил ухватился за стеллаж, потянул его на себя, тот не сдвинулся с места, словно прирос к полу.
Голос Гнобина, лившийся из наушника, уже звучал нервно.
– Вы ничего не понимаете в своей профессии, – выговаривал он Хрущу. – Я вашему начальству позвоню…
Это не предвещало ничего хорошего. И тут Войнича осенило. Он понял, почему такой большой стеллаж сделан из легких материалов и почти ничем не пригружен. Михаил приподнял один край, ножки вышли из гнезд в бетонном полу. Стеллаж легко сдвинулся в сторону.
– Дайте мне номер вашего начальства! – неслось из наушника.
– Да хоть десять, – нагло заявлял Хрущ.
– Вы выпили, а находитесь на работе!
– Все равно не выгонят. Кто за такую зарплату им работать станет?
Войнич сидел на корточках, разглядывая замок. Подобную конструкцию он видел впервые. Было бы у него пару часов времени поковыряться в ней отмычками, разобрался бы, но сейчас счет шел в лучшем случае на минуты. Наушник тем временем накалялся от эмоций.
– Дайте телефон вашего начальства!
– Чего вы такой нервный? Я диктую, набирайте.
Гнобин набрал названный Хрущом номер. Бронислав Францевич стал с кем-то ругаться по телефону, причем трубка у него была выставлена на громкую связь, чтобы хоть что-то расслышать. К своему удивлению, в «начальстве Хруща» Войнич узнал голос Маши, она стояла во дворе и общалась с хозяином особняка по телефону.
– …да, конечно, я понимаю, что это безобразие, – урезонивала она Гнобина под видом диспетчера энергосетей. – Но у нас проблемы с работниками. Мы прислали еще лучшего…
Войнич поставил стеллаж на место, замаскировав им массивную дверь бункера. Он взбежал по лестнице и прыгнул в инвалидную коляску, прикрыл ноги пледом, уронил голову на грудь. Сделал это вовремя. Маше не удалось удержать Гнобина на линии, тот, разгневанный, вытолкнул Хруща на двор.
– Ухожу, ухожу… – Станислав пятился к воротам.
Маша катила следом коляску. Войнич вскинул голову и негромко затянул пьяным голосом песню:
– Нас извлекут из-под обломков…
Стальная калитка в высоких воротах с грохотом закрылась за ними. Хрущ сплюнул под ноги.
– Голова от него пухнет, – после чего вскарабкался по стремянке к разводному щитку, недолго поковырялся в нем отверткой.
Банкомат в магазине напротив особняка ожил. Замигал экран. Деньги он так и не выплюнул, просто завис, выбросив на экран заставку. Женщина неуверенно постучала по нему кулачком:
– Слышь, банкоматик, ты мне хоть карточку отдай. С чем я в магазин пойду?
Но бездушный аппарат оказался глух к просьбе. Из калитки высунул голову Гнобин.
– Я же говорил тебе, батя, что все исправлю, – крикнул ему Хрущ. – А мое слово, как топор, сказал – отрубил. Иди смотри свой телевизор. Футбол скоро начнется.
Ничего не ответив, Бронислав Францевич закрыл калитку. Он постоял во дворе, задумчиво потер подбородок. Ну, не любил коллекционер, когда его отрывали от любимого занятия – осмотра экспонатов тайного собрания реликвий и раритетов. Это то же самое, что приставать к рыбаку с расспросами во время поклевки. Гнобин неторопливо анализировал ситуацию. Что-то странное было в этой троице, навестившей его дом, обычно закрытый для посторонних. Уж слишком напористо они ворвались к нему.
«Нет, все в порядке, – решил, поразмыслив, Бронислав Францевич. – Я же их ни на секунду из поля зрения не выпускал».
Спустившись в подвал, он присел, осмотрел стеллаж-маскировку. Ножки надежно стояли в гнездах.
«Ну да. Показалось. Слишком я подозрительным стал. Столько лет ничего не случалось. Ведь и не знает никто про мою коллекцию».
Коллекционер открыл толстую металлическую дверь. В хранилище ровно горел верхний свет. Настольная лампа высвечивала оставленный на столе лист пожелтевшей бумаги с нервными строчками гения поэзии. Гнобин сел в любимое кресло, поднял автограф и негромко, нараспев стал читать:
– …как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…
* * *Маринка Бирюкова проскользнула в номер к Портнову и тут же закрыла дверь на ключ изнутри. В ванной шумел душ. Звуки разбивающейся воды смешивались с негромким пением бывшего мента.
– …на горе стоит корова…
Женщина тут же заулыбалась похабной частушке. По жизни она редко когда ругалась матом, ну, разве что ударив мизинец на ноге о камень. Однако, когда «заводилась», то непристойные ругательства сексуального свойства из нее так и начинали сыпаться. Маринка почувствовала, что ей хочется материться. Она на цыпочках, чтобы не выдать своего присутствия, подошла к большому – до самого потолка – зеркальному шкафу-купе и, загадочно улыбнувшись своему отражению, спустила с плеч края широкого выреза летнего платья. Шелк с шуршанием соскользнул на пол.
– …никто замуж не берет… – пропел концовку мелодраматической частушки про корову мокрый голый Николай, выходя из ванной комнаты.
Он подошел к зеркальной дверце, вгляделся, хорошо ли выбрил подбородок, скривил губы, в ямочке еще оставался небольшой островок черной щетины. И тут створка шкафа сама собой пошла в сторону. Николай нервно дернулся и машинально вспомнил, что пистолет остался висеть в том самом шкафу, от которого он отпрыгнул на шаг.
– Ну, ты и напугала меня, – облегченно выдохнул он, когда из шкафа вышла, покачивая бедрами, Маринка.
Шелковое платье она волочила за собой по ковру, ее несколько подержанные прелести слегка скрывало кружевное белье.
– Коленька, – распевно проговорила она. – Я по тебе соскучилась. А ты?
Портнов зябко поежился, на него, мокрого после душа, веяло из окна утренним ветерком.
– Маринка. Что, прямо сейчас? – спросил он.
Женщина приблизилась к нему, одной рукой обвила шею, другой скользнула по животу.
– Милый, прямо здесь и прямо сейчас. Я изнемогаю. Как проснулась, так и поняла. И что только эти юга со мной делают? Сумасшествие какое-то, – ладонь с живота скользнула еще ниже. – Ну, ты же хочешь меня, хочешь… – зашептала женщина.
– Ну, хорошо, хорошо. Давай по-быстрому, – сдался Портнов, чувствуя, что и сам не против заняться сексом с женой босса.
Он попытался уложить Маринку на ковер, та сперва поддалась, но потом брезгливо поджала губы.
– Хер знает, кто тут ходил, чем занимался? – сказала она, поднимаясь на ноги. – Давай в нашей любимой позе, которую ты специально для меня придумал. Я в ней Бирюкову никогда не даю. Он о ней и не знает.
– Я для тебя несколько поз придумал. – Николай гладил бедра Маринки, румянец уже проступал сквозь незагорелую кожу. – В какой именно хочешь?
– В позе «бобра».
– Я так и подумал.
Маринка выдвинула стул из-под письменного стола, держа его на весу, сделала несколько развратных танцевальных па по номеру, поставила его посередине комнаты, картинно, как в стриптизе, освободилась от белья, бросая его в Портнова. Затем забралась на сиденье коленями, согнулась, вцепившись руками в спинку.
Эту позу любовники называли позой «бобра» потому, что когда любвеобильной Маринке приходилось сдерживать неприлично громкие чувственные стоны, она вцеплялась зубами в спинку стула, буквально грызла ее, как бобер дерево.
– Коленька, милый, давай, только считай, ладно? Я так люблю, когда ты считаешь…
– Раз, два, три… – принялся отсчитывать свои движения Портнов. – Двадцать, тридцать…
– Давай, давай…
– Тридцать два, тридцать три… – Николай считал все быстрее.
– Только не вздумай раньше ста остановиться, я еще не готова… Ты уже придумал, как мы от моего идиота избавимся?
– Чего? – замер Портнов.
Маринка обернулась:
– Мы же договорились, что ты придумаешь. А то я больше так не могу… Продолжай, продолжай…
– Придумал, потом расскажу… сорок шесть, сорок семь, – продолжил счет Николай.
Маринка уже вовсю грызла спинку стула. Все-таки в гостинице звукоизоляция была не из лучших, в соседнем номере могли услышать, приходилось хоть немного гасить звуки желания. И тут на счете «шестьдесят девять» дверь в номер требовательно дернулась, несколько раз провернулась ручка.
– Эй, Николай! – долетел из коридора голос Бирюкова. – Ты чего дверь запер? Ты что, там с бабой развлекаешься? Мне подождать? Мне Марина нужна. Не знаешь, где она?