- Не беспокойтесь, - сказала Селия. - Наверху мой брат. Я могу разбудить его. Все в порядке. Правда.
- Мне бы не хотелось оставлять вас, - сказал он. - Вы так молоды.
- Мне шестнадцать лет, - сказала Селия. - Я всегда ухаживаю за Папой. Я привыкла. Прошу вас. Не беспокойтесь обо мне.
- Это неправильно, - сказал он. - Совсем неправильно. Вот что я сделаю. Утром я позвоню вам. И вы должны обещать, что скажете мне, если я могу быть вам чем-нибудь полезен.
- Я вам очень благодарна.
- Я позвоню около половины одиннадцатого. А сейчас поставлю машину в гараж.
- Как вы доберетесь до дому?
- Предоставьте это мне. Я прекрасно доберусь. До свидания.
Селия закрыла за ним дверь. Она слышала звук заведенного мотора, лязгнули двери гаража, машина въехала в него, двери захлопнулись. И больше ничего. Должно быть, он ушел. Внезапно она почувствовала себя одинокой и беспомощной. Она вошла в столовую. Папа все еще стоял посреди комнаты.
- Папа, поднимись наверх и ляг, - сказала она.
Папа нахмурился. Покачал головой.
- Вот и ты собираешься отвернуться от меня, - сказал он. - И ты собираешься бросить меня. Строишь планы бегства с этим мясником из больницы Святого Фомы.
- Нет, Папа, он ушел. Не говори глупостей. Пойдем, уже поздно, и тебе пора спать.
- Острей зубов змеиных неблагодарность детища*, - сказал Папа. - Ты стараешься обмануть меня, моя дорогая.
Селия побежала наверх привести Найэла. Но его комната была пуста, и все в ней оставалось в том же виде, как перед его уходом в театр. Найэл не вернулся... Селия растерялась и от страха не знала, что делать. Она пошла по коридору к комнате Марии. Может быть, Марии тоже нет. Никого нет. Она отворила дверь в комнату Марии и зажгла свет. Нет, Мария вернулась. Она лежала на кровати и крепко спала. На туалетном столике была оставлена записка с надписью: "Селии". Она взяла ее и прочла. "Когда вернешься, не буди меня. Я для всех умерла. Скажи Эдит, чтобы утром она ко мне не входила. Да еще скажи всем, чтобы не шумели". На столике лежала еще одна записка.
"Найэлу" значилось на ней. После некоторого колебания Селия взяла ее и тоже прочла. Она была гораздо короче. "Дуться вовсе не обязательно".
Селия посмотрела на спящую Марию. Та лежала, положив голову на ладони привычка, сохранившаяся с детства, с тех пор, когда они вдвоем жили в одной комнате. Она старшая, подумала Селия, она старше Найэла, старше меня, но по какой-то непонятной причине всегда будет казаться младшей из нас троих. На пальце Марии поблескивало подаренное Найэлом кольцо. Голубой камень оставил слабый след на щеке. Но блестело не только кольцо: из-под подушки Марии высовывался какой-то предмет. Селия наклонилась получше рассмотреть его и увидела золотой портсигар. Мария глубоко вздохнула и пошевелилась во сне. Селия на цыпочках вышла из комнаты и осторожно затворила за собой дверь.
Она спустилась вниз к Папе.
- Пожалуйста, ложись спать, - сказала она. - Папа, пожалуйста, прошу тебя, иди спать.
Она взяла его за руку, и он позволил отвести себя наверх. Оказавшись в своей комнате, он грузно опустился на кровать и заплакал.
- Вы все хотите бросить меня, - сказал он, - один за другим. Вы все разъедетесь и бросите меня.
- Я никогда тебя не брошу, - успокаивала его Селия. - Обещаю тебе. Папа, пожалуйста, разденься и ляг.
Он стал возиться со шнурками вечерних туфель.
- Я так несчастен, - сказал он, - так ужасно несчастен, дорогая.
- Знаю, - сказала Селия, - но утром все будет в порядке.
Она опустилась рядом с ним на колени и расшнуровала ему туфли. Помогла снять смокинг, жилет, воротничок, галстук и рубашку. Дальнейшее было выше ее сил. Он повалился на кровать и лежал, покачивая головой из стороны в сторону. Селия укрыла его одеялом.
- Все живо в памяти, но горе позабыто.
- Да, горе позабыто.
- Да, Папа. А теперь спи.
- Ты так добра ко мне, дорогая, так добра.
Он не выпускал ее руку, а она не хотела отнимать ее, опасаясь, что он снова заплачет. Так она и осталась стоять на коленях перед кроватью. Через мгновение Папа заснул, и его дыхание стало таким же глубоким, как у Марии.
Оба они спали. Ничто их не волновало, ничто не заботило. Селия попробовала выдернуть руку, но Папа крепко сжимал ее. Так и не высвободив своей руки, она припала к полу, прислонилась головой к кровати и закрыла глаза - она слишком устала... Я никогда не убегу, подумала она, никогда, никогда не убегу... Чтобы хоть немного утешиться, Селия мысленно представила себе картину, изображающую бессмертие. Ее населяли сказочные существа с крыльями на ногах, с золотистыми волосами; их царство находилось ни на Земле, ни на Небе. Они были облачены в радужные блестящие одежды, и над их головой никогда не заходило солнце. Когда-нибудь я нарисую все это для детей, сказала сама себе Селия, когда-нибудь я нарисую это так, как мне это видится, и только дети поймут меня... Папа спал, не выпуская ее руки; было холодно, и тьма окутывала ее непроницаемой пеленой.
Разбудил ее телефон. Она вся окоченела, руки и ноги не слушались. Сперва она не могла пошевелиться. Телефон не умолкал. Наконец, Селия сумела дотянуться до столика у кровати. Часы показывали половину девятого. Значит она все-таки заснула. Она проспала три часа.
- Кто это? - шепотом спросила Селия.
Ответил женский голос:
- Могу я поговорить с мистером Делейни?
- Он спит, - также шепотом сказала Селия. - Это его дочь.
- Селия или Мария?
- Селия.
Последовала пауза, и на противоположном конце провода послышался приглушенный разговор. И вдруг к своему удивлению Селия услышала чистый мальчишеский голос Найэла.
- Алло, - сказал он. - Это Найэл. Надеюсь, Папа не очень обо мне беспокоился?
- Нет, - ответила Селия. - Он ни о ком не беспокоился.
- Хорошо, - сказал Найэл. - Полагаю, он еще не пришел в себя?
- Нет.
- Ладно. Тогда нам придется позвонить позже.
- Сейчас половина девятого, Найэл. А как твой поезд?
- Я не еду. Я не собираюсь возвращаться в школу. Я остаюсь здесь, с Фридой.
- С кем?
- С Фридой. Ты ее помнишь. Вчера она была на банкете.
- Ах. Ах, да. Что значит, остаешься с ней?
- То и значит. Я не вернусь в школу и не приду домой. Через два дня мы уезжаем в Париж. Я позвоню позже. - И он повесил трубку.
Селия не выпускала трубку из руки, пока девушка с коммутатора не спросила: - номер, пожалуйста. Только тогда она нажала на рычаг. Боже мой, о чем говорил Найэл? Наверное, это шутка. Фрида, действительно, была на банкете - высокая, приятная женщина с безумным видом, знакомая Папы и Мамы. Но зачем так шутить в половине девятого утра? Папа крепко спал. Теперь Селия могла спокойно оставить его. Она так устала и замерзла, что едва держалась на ногах. Она услышала, как Эдит внизу раздергивает портьеры и спустилась предупредить, чтобы та не заходила к Марии. Затем поднялась к себе в комнату переодеться. Из зеркала на нее смотрело измученное, пожелтевшее лицо, платье сильно измялось. Как ужасно выглядят утром люди в вечерних платьях.
Что Найэл имел в виду, говоря, что едет в Париж? Она слишком устала для того, чтобы разгадывать загадки, слишком устала, чтобы беспокоиться. Хорошо бы провести день в постели, но Труды нет, значит это невозможно. Она понадобится Папе, понадобится Марии. К тому же... обещал позвонить студент-медик. Она приняла ванну, позавтракала и, одевшись, снова пошла по коридору в Папину комнату.
Он уже проснулся и, сидя на кровати в халате, ел вареное яйцо. Выглядел он бодрым и подтянутым, словно проспал не пять, а двенадцать часов.
- Привет, моя дорогая, - сказал он. - Мне приснилось несколько совершенно поразительных снов. И во всех них какой-то малый из больницы старался вспороть мне живот кухонным ножом.
Селия села на край кровати.
- Должно быть, я выпил слишком много шампанского, - сказал Папа.
Зазвонил телефон.
- Займись им, дорогая, - попросил Папа и, продолжая выбирать ложкой яйцо из скорлупы и макать кусочки тоста в желток.
- Звонит эта особа... Фрида, - сказала Селия, протягивая ему трубку. Она уже звонила, когда ты спал. Она хочет поговорить с тобой.
Селия и сама не смогла бы объяснить, почему она соскользнула с кровати, подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор. Она чувствовала беспокойство и непонятную неловкость. Оставив Папу за разговором, она пошла посмотреть, не проснулась ли Мария.
Мария сидела на кровати, вокруг нее были разбросаны газеты.
- Ну, наконец-то, - сказала она, - я думала, ты никогда не придешь. Все хорошие. А в "Дейли Мейл" так просто отличная. Большая заметка и целиком обо мне. В "Телеграф" еще одна и тоже обо мне. Только одна рецензия не слишком доброжелательная, но и то главным образом по поводу пьесы, так что неважно. Взгляни, ты должна их прочесть. Садись. Что говорит Папа? Папа их видел? Папа доволен?
- Папа только что проснулся, - сказала Селия. - Он разговаривает по телефону.
- С кем? О чем, о спектакле?
- Папа только что проснулся, - сказала Селия. - Он разговаривает по телефону.
- С кем? О чем, о спектакле?
- Нет. С этой женщиной, Фридой. Знаешь, та, которая жила в Париже. Кажется, Найэл сейчас у нее. Я ничего не понимаю.
- Как может Найэл быть у нее? Что ты имеешь в виду? Он, наверное, давно уехал. Его поезд отходит в девять часов.
- Нет, - сказала Селия, - нет. Он еще в Лондоне.
В коридоре загремели раскаты Папиного голоса.
- Мне надо идти, - сказала Селия. - Папа зовет меня.
С сильно бьющимся сердцем она побежала по коридору. Папа еще разговаривал по телефону.
- Проклятие, - кричал он. - Ему только восемнадцать. Повторяю, я не позволю совращать мальчика. В жизни не слышал ничего более чудовищного. Да, конечно, он умен, конечно, способен. Все это я твержу его чертовым учителям уже не один год. Никто меня не слушает. Но если мальчик умен и талантлив, это еще не значит, что я сдам его тебе на руки, чтобы ты совратила его... Париж? Нет, клянусь Богом, нет! Мальчик восемнадцати лет! Что значит голодает? Я никогда не морил его голодом. Он ест все, что захочет. Боже мой, подумать только, что не кто-нибудь, а ты, один из моих ближайших друзей! И такой удар в спину! Да, да, это изнасилование, совращение и... удар в спину!..
Пылая гневом, он все говорил и говорил, а Селия тем временем стояла на пороге. Наконец, он с грохотом бросил трубку.
- Что я тебе говорил? - сказал Папа. - Вот кровь его отца и дала о себе знать. Гнилая французская кровь его отца. Мальчик восемнадцати лет уходит из дома и спит с одной из моих самых старых знакомых.
Селия в волнении смотрела на него. Она не знала, что сделать, что сказать.
- Я добьюсь, чтобы эту женщину выдворили из Англии, - сказал Папа. - Я не позволю. Ее выдворят из Англии.
- Найэл сказал, что она уезжает в Париж, - заметила Селия, - и он едет с ней.
- В нем говорит его гнилая кровь, - сказал Папа. - Я так и знал. Всегда предвидел что-нибудь подобное. И ведь не кто-нибудь, а Фрида. Пусть это послужит тебе уроком, моя дорогая. Никогда не доверяй ни мужчинам, ни женщинам с карими глазами. Они обязательно подведут. Чудовищно, такого нельзя простить. В "Гаррике" об этом обязательно узнают. Я всем расскажу. Я расскажу всему свету...
В комнату вошла Мария; она зевала и держала руку над головой.
- Вокруг чего такой шум? В чем дело? - спросила она.
- В чем дело? - завопил Папа. - Лучше спроси, в ком. В Найэле. В моем приемном сыне. Совращен моей старинной приятельницей. Господи! До чего я дожил. А ты? - И он обвиняющим жестом указал на Марию. - Ты когда пришла?
Когда вернулась домой?
- Раньше тебя, - ответила Мария. - В половине первого я уже спала.
- Кто тебя привез?
- Один знакомый из театра.
- Он целовал тебя?
- Папа, я, право, не понимаю...
- Ха! Ты не понимаешь. Мою дочь привозят среди ночи и сваливают в доме, как мешок угля, а моего приемного сына совращают. Прекрасная ночь, скажу я вам. А тут еще один обивает пороги, притворяясь, будто работает в больнице Св.Фомы. Прекрасная ночь для всей семьи Делейни. Ну, что скажете?
Сказать никто ничего не мог. Все и без того было сказано...
- Вот газеты, - сказала Мария. - Не хочешь почитать, что пишут о спектакле?
Папа протянул руку и, не говоря ни слова, взял газеты. Он скрылся с ними в ванной и с шумом захлопнул дверь. Мария пожала плечами.
- Если он и дальше будет так вести себя, - сказала она. - Это просто нелепо... Ты ужасно выглядишь. В чем дело?
- Я почти не спала, - сказала Селия.
- Какой номер телефона? - спросила Мария. - Придется мне самой позвонить и выяснить, в чем тут дело.
- Чей номер?
- Фриды, конечно. Я должна поговорить с Найэлом.
Она спустилась вниз и закрылась в малой гостиной, где был еще один телефон. Там она пробыла довольно долго и вышла бледной и раздраженной.
- Это правда, - сказала она. - Найэл не вернется в школу. Со школой покончено. Он собирается жить с Фридой в Париже.
- Но... она присмотрит за ним? - спросила Селия. - С ним все будет в порядке?
- Конечно, будет, не говори глупостей, - сказала Мария. - И с ним будет его музыка. А это все, что его интересует - его музыка.
На какое-то мгновение Селии показалось, что Мария вот-вот расплачется. Мария, которая презирала малейшее проявление слабости и ни разу не уронила ни единой слезы. У нее был растерянный, испуганный вид человека, неожиданно обнаружившего, что он всеми покинут. Но вот снова зазвонил телефон. Селия пошла в малую гостиную снять трубку. Когда она вернулась, Мария все еще стояла на нижней ступени лестницы.
- Это тебя, - сказала Селия. - Сама знаешь кто.
- Он сам или его секретарь?
- Он сам.
Мария снова вошла в малую гостиную и плотно закрыла за собой дверь.
Селия стала медленно подниматься по лестнице. У нее болела голова, но ей не хотелось ложиться в постель. Если она ляжет, то пропустит звонок студента-медика. Когда она свернула в коридор, Папа с газетами в руках выходил из ванной.
- А знаешь, они действительно очень хороши, - сказал он Селии. Положительно хороши. Все, кроме той, что написал этот ничтожный простофиля из "Дейли". Интересно, кто бы это мог быть. Я позвоню редактору. Его уволят.
Послушай-ка одну заметку из "Мейл". Она озаглавлена "Еще один триумф Делейни. Его добивается второе поколение".
Широко улыбаясь, Папа начал вслух читать заметку. Про Найэла он уже забыл.
Селия вернулась в свою комнату, села и стала ждать. Телефон звонил все утро. Но не ей. Непрерывно звонили самые разные люди, чтобы поздравить Марию. Когда в половине первого позвонила Фрида, Папа по-прежнему не стеснялся в выражениях, хоть и не в такой степени, как в половине одиннадцатого. Разумеется, он никогда не простит ей, но, что правда, то правда, в школе мальчик действительно попусту тратит время, и если у него и впрямь такой мелодический дар, как настаивает Фрида, то ему и в самом деле лучше поехать в Париж и заняться изучением нотной грамоты. Но мальчик восемнадцати лет...
- Возможно, вчера вечером он и был мальчиком, - возразила Фрида, - но, уверяю вас, сегодня утром он уже мужчина.
Чудовищно. Постыдно. Но какова история для "Гаррика". На ленч в свой клуб Папа отправился в состоянии радостного негодования.
И пока Найэл сидел на полу в гостиной Фриды на Фоли-стрит и ломаной вилкой ел омлет, пока Мария сидела в "Савое" за столиком рядом с окном, выходившем на Набережную и ела устриц а-ла Балтимор, Селия сидела совсем одна в столовой на Сент-Джонз Вуд, ела чернослив со сливками и ждала, не зазвонит ли телефон. Но он так и не зазвонил. Студент-медик все-таки не узнал Папу. А спросить ее имя просто забыл.
Глава 13
А были ли мы счастливы в молодости? Возможно, это только иллюзии? Возможно, и тогда время текло так же, как и сейчас, когда каждый из нас троих приближается к пятому десятку; разве что немногие медленнее.
Просыпаться утром было легче, с этим мы согласны. Ведь сон был крепок. Не те судорожные урывки между часами бессонницы, как теперь. Пятнадцать лет назад каждый из нас мог лечь спать в три часа утра, и чем бы мы не занимались до этого, как усталый щенок, свалиться на подушки. Сон приходил сразу, глубокий, приносящий забвение, мертвый сон. У каждого из нас была своя излюбленная поза. Мария лежала на боку - одна рука под щекой, другая закинута за голову. Селия засыпала на спине - руки вытянуты по швам, но край пухового одеяла натянут под самый подбородок. Найэл всегда спал, как младенец во чреве матери. Он лежал на правом боку, скрещенные на груди руки касаются плеч, спина выгнута, колени подтянуты к середине туловища.
Говорят, что во сне обнажается наша скрытая сущность, потаенные мысли и желания ясно написаны на наших лицах и в позах; но никто кроме ночной тьмы их не читает.
Мы и сегодня не изменяем своим позам, но мы мечемся, ворочаемся; и порой проходят часы, прежде чем мы забываемся сном; и когда просыпаемся в тиши медленно занимающегося рассвета, вместе с нами просыпаются птицы. И машины на улицах города ревут голодным воем уже в семь, уже в половине седьмого утра. А бывало, пробьет десять даже одиннадцать утра, прежде чем мы стряхнем с себя сон, зевнем, потянемся, и новый радостный день откроется перед нами подобно чистым страницам дневника, белым, манящим, ждущим, когда их заполнят.
Для Марии это был весенний Лондон...
С приходом первых апрельских дней что-то неуловимое проникает в воздух, касается вашей щеки, отзывается во всем вашем теле, и тело оживает. Окна широко распахнуты. В Сент-Джонз Вуд весело щебечут птицы, а на голой ветке невысокого, закопченного дерева сидит черный дрозд. Немного дальше по дороге, в саду перед небольшим домом вот-вот зацветет миндаль - бутоны уже набухли и налились жизнью.
В такой день вода в ванной бежит свежо и свободно, с громким плеском льется из кранов, и пока она журчит под ногами, вы поете, поете так искренне и чисто, что голос ваш заглушает шум водного потока. Как странно, думала Мария, густо намыливаясь, если принимаешь ванну вечером, то живот такой круглый и надутый, а утром плоский и твердый, как доска.